XXI. А когда так; то, снова размышляя и передумывая об этом предмете, не могу довольно надивиться такому безумству некоторых людей, такому нечестию ослепленного ума, такой наконец страсти к заблуждению, что не довольствуются однажды преданным и издревле принятым правилом (regula) Веры, но каждый день ищут нового да нового и всегда жаждут или прибавить что–нибудь к религии, или изменить в ней, или отнять от нее. Как будто то не небесное учение, чему достаточно однажды быть открыту! Как будто это земное учреждение, которое может усовершаться только беспрестанными поправками, а лучше сказать — порицаниями! Между тем божественные вещания гласят: не прелагай предел, яже положиша отцы твои (Притч.22:28), и: паче судящаго не суди (Сир.8:17) [ [31]], и: разоряющаго ограду угрызнет его змий (Еккл.10:8). Тоже самое гласит и следующее изречение Апостола, коим как бы мечем каким духовным, часто были обсекаемы и всегда должны быть обсекаемы все беззаконные новизны всех ересей: о Тимофее, предание сохрани, уклоняяся скверных новизн слов и прекословии лжеименнаго разума, о немже нецыи хваляшеся, о вере погрешиша (1 Тим.6:20.21). Находятся же после этого люди, до такой степени зачерствевшие как глыба, неподатливые как наковальня, упорные как кремень, что не поддаются такому гнету глаголов небесных, не разбиваются такими тяжестями, не сокрушаются такими молотами, не истлевают наконец под такими молниями! Уклоняйся, говорит Апостол, скверных новизн слов. Не сказал он: древностей, не сказал: старин, но от противного ясно показал, чему следовать: ибо если бегать должно новизны, то содержать должно древность, и если новизна непотребна, то старина священна. И прекословий лжеименнаго разума, говорит он. Воистину ложное имя у учений еретических: у них незнание красуется именем знания, туман называется ясностью, тьма именуется светом. О немже, говорит, нецыи хваляшеся о вере погрешиша. Что же обещая погрешили они, если не новое какое–то и неведомое учение? Послушай, что некоторые из них же говорят: «идите, несмысленные и жалкие, называющие себя обыкновенно православными, и учитесь истинной вере, которой никто кроме нас не понимает, которая прежде много веков скрывалась, а недавно открыта и стала явна, но учитесь украдкой и тайком; ибо она доставит вам удовольствие». И еще: «когда научитесь, то учите скрытно, чтобы ни мир не слыхал, ни Церковь не знала; ибо понять столь непостижимую тайну предоставлено немногим». Не голос ли это блудницы, зовущей к себе, в Притчах Соломоновых, тех, кои проходят мимо, идя своею дорогою? Вот ее слова: иже есть от вас безумнейший, да уклонится ко мне (Притч.9:16). А не имеющих смысла уговаривает она так: хлебом сокровенным в сладость прикоснитеся, и воду татьбы сладкую пиите (Притч.9:17). Что далее? Он же, говорит, не весть, яко земнороднии у нея погибают (Притч.9:18). Кто это земнороднии, объясняет Апостол. Это те, говорит он, которые о вере погрешиша (1 Тим.6:21).
XXII. Но стоит труда рассмотреть все место то из Апостола с большим тщанием. О Тимофее, говорит он, предание сохрани, уклоняяся скверных новизн слов. — О! Восклицание это означает и предведение и вместе любовь; ибо Апостол наперед видел имевшие быть заблуждения и наперед оплакал их. Кто ныне Тимофей, если не вся вообще Церковь, или не все в частности общество предстоятелей, которые или сами должны иметь или другим должны сообщать неиспорченное знание божественной Веры? Что значит: предание сохрани? Значит: сторожи, потому что есть воры, есть враги, чтобы между добрым семенем пшеницы, которое посеял на поле своем Сын человеческий, не посеяли они, когда спят люди, плевел (Мф.13:37–39). Предание, говорит, сохрани. Что такое предание? То, что тебе вверено, а не то, что тобой изобретено, то что ты принял, а не то, что ты выдумал, дело не ума, но учения, не частного обладания, но всенародной передачи, дело, до тебя дошедшее, а не тобою открытое, в отношении к которому ты должен быть не изобретателем, но стражем, не учредителем, но последователем, не вождем, но ведомым. Предание, говорит, сохрани. То есть талант веры кафолической сбереги неповрежденным и неиспорченным. Что тебе вверено, то пусть и остается у тебя, то ты и передавай. Ты получил золото, золото и отдавай. Не хочу, чтобы ты вместо одного подкидывал мне другое; не хочу, чтобы вместо золота подставлял ты нагло свинец или обманом — медь; не нужно мне золота по виду, но дай мне золото настоящее. О Тимофее! О священник, о толкователь, о наставник! Если дарование Божие соделало тебя годным по уму, по образованию, по учености; то будь Веселеилом [ [32]] духовной скинии: высекай драгоценные камни Божественного учения, прилаживай их верно, распределяй их мудро, придавай им блеска, приятности, прелести. Старайся, чтобы, вследствие твоего более ясного изложения, яснее разумели то, чему прежде верили не так ясно. Достигай того, чтобы потомство с сознанием славословило то, что прежде чтила древность несознательно. Однако же учи тому, чему сам научился, дабы, когда говоришь ново, не сказать тебе нового.
XXIII. Но, может быть, кто–нибудь скажет и так, в церкви Христовой не должно быть никакого преуспеяния религии? Всеконечно должно быть и притом весьма большое; ибо кто так завистлив людям и так ненавистен Богу, что решится не допустить этого? Только, преуспеяние это должно быть действительно преуспеянием, а не переменою веры. Преуспеяние состоит в том, когда тот или другой предмет усовершенствуется в самом себе, а перемена в том, когда что–нибудь перестает быть тем, что оно есть. Итак, пусть возрастают и в высшей степени пусть преуспевают, по годам и векам, разумение, ведение, мудрость как каждого, так и всех, как одного человека, так и всей Церкви, но только в своем роде, то есть в одном и том же учении, в одном и том же смысле, в одном и том же понятии. Религия, дело души, пусть уподобляется в этом отношении телам. Сии хотя и раскрывают и развивают члены свои с приращением лет, однако остаются теми же, какими были прежде. Цветущий возраст детский и зрелый возраст старческий весьма различны между собою; но стариками однако же делаются те же самые, кои были детьми, так что хотя рост, сложение и наружность одного и того же человека изменяются, однако естество у него, несмотря на это, одно и то же, личность одна и та же. Члены у младенцев небольшие, а у юношей большие, однако же те же самые. Сколько членов у малюток, столько же и у мужей, а какие только являются после с летами жизни, те прежде уже были в зародыше, так что в старцах не обнаруживается потом ничего нового, — такого, чего не скрывалось бы уже прежде в детях. Посему истинный и правильный закон преуспеяния, верный и благолепнейший чин возрастания, несомненно, тот, когда возраст обнаруживает в стариках те части и формы, которые премудрость Творца предначертала в малютках. Так что, если бы вид человеческий превратился, наконец, в какой–нибудь образ не своего рода, или no–крайней мере, что–нибудь прибавилось к количеству членов его или отнялось от них; то все тело необходимо или погибло бы, или изуродовалось бы, или, по крайней мере, ослабло бы. Тем же законам преуспеяния должно следовать и учение христианской религии. То есть пусть оно с годами укрепляется, со временем расширяется, с веком возвышается; но при этом оно должно оставаться неповрежденным и неиспорченным. Пусть оно во всех размерах частей своих и во всех так сказать членах и чувствах своих делается полным и совершенным; но сверх этого да не будет в нем никакой перемены, да не утрачивает оно никакого качества, да не терпит оно никакой разности в определении. Например, на этой ниве церковной предки наши посеяли в древности пшеницу — чистую веру. Весьма несправедливо и несообразно с делом, чтобы мы, потомки их, вместо пшеничных зерен, вместо истины, собирали негодные плевелы — заблуждения. Напротив, поелику пожинаемое не отлично от посеянного, совершенно справедливо и сообразно с делом, чтобы мы от наращений посеянного ими чистого учения пожали плод чистого же учения. Из семян, которые они посеяли первоначально, нечто развивалось с течением времени: совершенно справедливо и сообразно с делом, чтобы это же и ныне полнело и созревало, но так, чтобы качество ростка нисколько не изменялось; совершенно справедливо и сообразно с делом, чтобы придавались ему вид, форма, отличие, но естество каждого сорта должно оставаться при этом одно и то же. Не дай Бог, чтобы посаженные ими розы православного учения превратились в волчцы и терния. Не дай, говорю, Бог, чтобы в духовном саде из побегов корицы и бальзамина вырос вдруг куколь [ [33]] или лютик. Что только посеяно в сей Церкви, на пашне Божией, верою отцев, то же самое тщанием сыновей пусть и усовершается и сохраняется, то же самое пусть цветет и созревает, то же самое пусть преуспевает и совершенствуется. Ибо украшать, улучшать, усовершать с течением времени древние догматы небесного любомудрия позволительно; но изменять, уродовать, искажать их непозволительно. Пусть их истолковывают, поясняют, точнее определяют: это позволительно; но их полнота, цельность, качество должны оставаться неизменными: это необходимо. Ибо, если однажды, дать волю нечестивой лжи изменять, уродовать, искажать их; то ужасаюсь сказать, какая большая последует опасность разрушения и уничтожения религии. Тогда, отвергши одну какую–нибудь часть православного учения, как бы по обычаю уже и с позволения начнут постепенно отвергать одну за другой и прочие части его. А затем, когда отвергнут части по одиночке, что иное последует, наконец, если не совокупное отвержение целого? С другой стороны, если начнут примешивать к древнему новое, к домашнему чужое и к освященному непотребное; то обычай сей необходимо распространится по всему, так что после, ничего уже не останется у Церкви — ни целого, ни неповрежденного, ни неиспорченного, ни нерастленного, но где прежде было святилище чистой и нерастленной истины, там будет, наконец, непотребный дом нечестивых и гнусных заблуждений. Да отвратит от умов наших непотребство это благость Божия! Пусть остается оно безумием нечестивцев! Церковь же Христова, рачительная и осторожная блюстительница, вверенных ей для хранения догматов, никогда ничего в них не изменяет, ничего от них не убавляет, ничего к ним не прибавляет, необходимого не отсекает, излишнего не прибавляет, своего не теряет, чужого не присвояет, но со всем тщанием заботится единственно о том, чтобы, рассуждая о древнем верно и мудро, если что в старину предначертано и основано, то искусно довершать и отделывать, если что изъяснено уже и истолковано, то укреплять, подтверждать, если что подтверждено уже и определено, то сохранять. А чего другого, наконец, всеми силами старалась она всегда достигнуть чрез определения соборные? Не того ли, чтобы после с рассудительностью верили тому же самому, во что прежде верили в простоте, чтобы после беспрестанно проповедывали то же самое, что прежде проповедывали исподволь, чтобы после с осторожностью возделывали то же самое, что прежде обрабатывали безопасливо? Не колеблясь говорю и всегда скажу, что Церковь кафолическая, побуждаемая новизнами еретиков, чрез решения соборов своих делала не другое что–нибудь, но именно то, чтобы полученное ею прежде от предков по одному Преданию, подкрепить потом для потомков и удостоверением из Писания, заключая большое множество предметов в немногих словах и выражая обыкновенно, для яснейшего уразумения, таким или другим новым наименованием не новый смысл Веры.
