А Странник бился затылком о паркет, отталкивал кого-то невидимого:
– Бес! Беса вижу! Уйди, уйди, не замай!
Лакеи хватали его за плечи.
Быстрым шагом вернулся профессор, в руке блестел шприц.
– Крепче держите.
Почти сразу после укола судороги стали слабее.
На белом лице припадочного появилась благостная улыбка.
– Свет, свет пошел… Благодать… – Он открыл поразительно ясные, наполненные светом глаза и ласково посмотрел вокруг. – Спаси вас Бог, милые, спасибо, хорошие…
Больного посадили на стул. Зарубина вытирала ему губы, что-то нашептывала, но Странник отыскал взглядом Жуковского.
– Вижу твою душу, енарал, – сказал Григорий звонким, не таким, как прежде, голосом. – Сильненькая, одним куском. Большой бес тебе ништо. Малого беса бойся. Слышь, енарал? Малый бес тебя сшибет! Сторожись!
Генерал на мужика уже не гневался. Поглядывал с жалостью и удивлением.
– Да ты, брат, психический. Тебя не в Чукотку, тебя в лечебницу надо. Господа, я велю отвезти его домой. Ротмистр!
Рядом, тут как тут, вырос адъютант.
– Позовите двоих из охраны. Пусть этого отвезут на автомобиле сопровождения. Он живет… – Жуковский потер лоб, вспоминая адрес.
– На Гороховой, я знаю, – кивнул офицер. – Сию минуту, ваше превосходительство.
Всё пропало
Фон Теофельс спустился вместе с адъютантом. Не для чего-нибудь, а просто – остудить разгоряченный лоб.
От разочарования, от ощущения собственного бессилия дрожали руки и путались мысли. Хуже всего был привкус во рту – отвратительная, ненавистная горечь поражения.
Неужто полное фиаско?
Вдоль набережной под мягким вечерним снежком выстроилась вереница машин (люди круга княгини Верейской перестали ездить в конных экипажах, едва августейшее семейство пересело из карет в «делоне-бельвили»).
Ротмистр подбежал к двум авто, «мерседесу» и полугрузовому «дитриху», стоявшим у самого подъезда, прямо на тротуаре. Там сидела охрана, изрядная, но Зеппа она не заинтересовала. Покушаться на жизнь генерала Жуковского, как он сам объяснил начальству, смысла не имело.
Патриотичный «руссобалт» славного сибиряка Базарова сиял лакированными боками. Когда Зепп приблизился, из кабины выскочила женская фигура. Пригнувшись, просеменила мимо. Это была горничная Зина.
– Что, дон Жуан, заморочил-заболтал бедную девушку? – рассеянно заметил Зепп шоферу, закуривая.
– Что такой «тошуан»? Что такой «саморочил»? – спросил неначитанный и неспособный к языкам Тимо. – Я не болтал. Я молчал. А девушка хороший. Шалко.
– Меня бы лучше пожалел. – Майор тяжко вздохнул. – Дурачина я, простофиля. Не сумел взять выкупа с рыбки.
Верный оруженосец немного подумал.
– «Дурачина» знаю. «Рыбка» знаю. Bedeutung[11] не понимал.
Болвану было строго-настрого заказано вставлять в речь немецкие слова, но сил браниться у Теофельса сейчас не было.
– Что русскому хорошо, то немцу смерть! – Он скрипнул зубами. – Бедный конь в поле пал… Черт, я не могу вернуться с пустыми руками!
– Если «не могу», то не надо вернуться, – с неожиданной мудростью заметил помощник. – Мошно быть здесь еще.
И посмотрел в зеркало – туда, куда убежала Зина.
Майор закашлялся дымом, сгорбился.
– Нет. Всё пропало…
У подъезда стало шумно. Двое вели под руки Странника, еще один нес сзади богатую шубу и бобровую шапку.
– Всё маме расскажу! – кричал божий человек, грозя кому-то, оставшемуся сзади. – Думаете, слопали Григория Ефимова? Натекося, выкусите! По-моему будет! Вы кто все? Букахи-таракахи! А во мне Сила! Я через нее и ночью зарю вижу! Во тьме кромешной, и в той озаряюся!
Прохожие останавливались, глазели. Кто-то узнал, зашумели: «Странник! Странник!»
Буяна кое-как усадили в «дитрих». Пустили облако пахучего дыма, помчали на большой скорости. Машине сопровождения надо было отвезти припадочного и вернуться, пока начальник не собрался уезжать.
А Теофельс внезапно стукнул кулаком по лобовому стеклу, сильно.
– Это я не понимал, – сказал Тимо, неодобрительно глядя на зазмеившиеся трещины. – Сачем?
– Затем. – Зепп подул на ушибленный кулак. – Хоть я не божий человек, но и у меня бывают озарения.
В последующие два дня
В последующие два дня майор провел большую работу по сбору, сортировке и анализу информации.
Со сбором помогли сотрудники петроградской резидентуры, остальное – сам.
Два слова о резидентуре.
Германскую разведывательную службу в канун великой войны недаром считали лучшей в мире. Никогда еще не существовало столь слаженного, столь рационально устроенного механизма по снабжению генерального штаба сведениями о будущем противнике. Особенным новшеством была подготовка резервной сети на время войны – в мирный период эта структура почти не использовалась. Во всяком случае, ей не давалось рискованных заданий, чреватых обнаружением. В установленные сроки специальные инспекторы из центра проверяли состояние сети, обновляли инструкции.
Сотрудники делились по профилю предстоящей работы. Имелись агенты по мобилизации и передвижению войск; по военной технике; по диверсионной деятельности; по вербовке; по распространению слухов. Отдельное место занимали «агенты влияния», которые не всегда знали, кто и в чьих интересах их использует. К этим относились с особенным сбережением.
В момент, когда война стала неизбежной, вся резервная резидентура по установленному сигналу (закодированное сообщение во всероссийской газете) перешла в боевой режим – то есть сменила место проживания, а в некоторых случаях и имена.
Вся эта отлично работающая, успевшая набраться опыта организация была в распоряжении фон Теофельса. Довольно было дать знать, что именно его интересует. Сведения по цепочке начали поступать буквально через несколько часов.
Их было много, сведений. Даже слишком. Информацией о занимающем майора объекте петроградский воздух был перенасыщен. Ни о ком столько не болтали, не сплетничали и не злословили, как о Страннике. Сначала Зепп просто утонул в потоке разномастной, часто противоречивой информации. Но потом применил очень простую и действенную методику, которая многое прояснила.
К Страннику в России относились либо очень хорошо, с экстатическим восторгом – либо очень плохо, с ненавистью и омерзением. Преобладало второе мнение. Нейтрального отношения к этому человеку не было ни у кого.
Теофельс сделал вот что.
Поделил сведения на две папки: от сторонников – в одну, от противников – в другую. Всё, что не подтверждалось обеими партиями, выкидывал. Отбирал лишь то, в чем враги и поклонники «странного человека» сходились.
Таким образом в мусор полетели из папки №1: рассказы о чудесах и знамениях, о новом пророке-избавителе, о защитнике обиженных. Папка №2 пострадала больше. Из нее пришлось выкинуть сочные истории о разврате и диком пьянстве, о царской постели, о назначении и увольнении министров, об огромных взятках и немецком генштабе (уж это точно было неправдой – Зепп бы знал).
С отсеченными экстремами материал получился менее живописный, но все равно впечатляющий.
Итак, что из биографии и жизненных обстоятельств Странника можно было считать более или менее установленным?
Возраст – около пятидесяти.
Родом из зауральской деревни.
В двадцать восемь лет резко поменял образ жизни и «пошел по Руси», то есть, собственно, стал Странником. Исходил все знаменитые обители и святые места, несколько раз побывал в Палестине.
Лет десять назад впервые замечен в Царском Селе, куда его привели какие-то высокие покровители.
Поверить в то, что царица, выросшая в Англии при дворе своей бабки королевы Виктории, могла попасть под влияние примитивного шарлатана, невозможно. Все, даже ненавистники Григория, признавали, что какая-то целительская сила у него есть и спасать царевича от приступов кровотечения он действительно может. Просто почитатели говорили о святости и чуде, недоброжелатели – о гипнозе. Сам Зепп, человек сугубо прагматического склада, был здесь склонен встать на вторую точку зрения. Впрочем, причина беспредельного доверия царицы к сибирскому мужику для дела значения не имела. Главное, что влиятельность Странника можно было считать фактом. Хорошо бы только определить ее истинные размеры.
К исходу второго дня Теофельс располагал всеми данными, необходимыми для действий. В связи с крахом операции «Ее светлость» пришлось разработать новый сценарий. Условное название «Его святость». Modus operandi импровизационный.
Чудо на Гороховой
Объект проживал на Гороховой, во флигеле дома 64, расположенном во дворе, вход с улицы через арку. Адрес этот был известен всему городу. Каждый день с утра перед подворотней собиралась и ждала толпа: попрошайки в расчете на милостыню, простаки в надежде на чудеса, зеваки просто так, из любопытства.
