строительстве принимают участие все соседи, в благодарность же получают лишь праздник, не ожидая ничего сверх того». Если семья хозяина многочисленна и владеет значительным числом невольников, то «поселение нередко представляется целой деревней» (56). Все взрослые разделяют ответственность за безопасность построенной сообща деревни: «Обращению с оружием обучаются все, даже женщины умеют сражаться и отважно выступают на врага вместе с мужчинами. Каждая область способна выставить отряд ополчения» (60). Образ ополчения как первой линии местной обороны должен был понравиться читателям Эквиано, разделявшим распространенное среди британцев недоверие к профессиональной регулярной армии.
Описание Эквиано своей «необычайно богатой и плодородной» области «Эссака» в стране «Ибо» напоминает ностальгический образ романтизированной сельской Англии, предложенный Оливером Голдсмитом в поэме «Покинутая деревня» (1770). В отличие от некогда самодостаточной деревни Голдсмита, ныне опустевшей и разрушенной злом коммерции и роскоши, «Эссака», описываемая Эквиано, остается почти незатронутой связями с внешним миром. Поэтому по крайней мере в памяти Эквиано «Эссака» продолжает существовать в настоящем времени, не подверженная торговому развитию. «При таком положении вещей деньги имеют малую пользу», хотя какие-то монеты все-таки имеют хождение. Товары, производимые игбо, используются лишь для местного потребления: «хлопчатая ткань… глиняные изделия, украшения, оружие и сельскохозяйственный инвентарь». Продукция сельского хозяйства обменивается на рынках на «огнестрельное оружие, порох, шляпы, бусы и сушеную рыбу, которые приносят «люди крепкого сложения [сильные, мощные] с кожей цвета красного дерева; мы называем их ойе-эбойе, что означает «красные люди издалека». Хотя «ойе-эбойе» может быть вариантом слова ойибо, в девятнадцатом веке означавшего на игбо «белого человека», Эквиано явно использует его применительно к другим африканцам, возможно работорговцам аро[39]. До этого времени, рассказывает он, ему не приходилось ни видеть европейцев, ни даже слышать о них.[40]
Однако те немногие товары, что получают «ибо» из внешнего мира, поступают по очень высоким ценам. Люди «ойе-эбойе» связывают «Ибо» с трансатлантической работорговлей:
Они водят через наши земли невольников; при этом от них требуют строжайшего отчета в том, что невольники были добыты до того, как им позволили пройти через нашу землю. Иногда, правда, мы и сами продавали им рабов, но то были лишь пленные воины или же соплеменники, осужденные за похищение людей, или прелюбодеяние, или иные преступления, которые мы почитаем наиболее отвратительными. Эти случаи похищения наводят меня на мысль о том, что, несмотря на все строгости, главным их занятием в наших краях было умыкать наших людей. Припоминаю также, что они носили с собою большие мешки, применение которых для этой гнусной цели я имел печальную возможность наблюдать недолгое время спустя. (58)
Эквиано, конечно, не обходит молчанием проблему соучастия африканцев в трансатлантической работорговле, но проводит ясное различие между случаями и последствиями местного африканского рабства и системой рабского труда, практикуемой европейцами. Трансатлантический купец – «просвещенный торговец», по насмешливому наименованию Эквиано, – пользуется плодами военного искусства африканских мужчин и женщин:
Сражения эти, насколько я помню, представляли собой нападение одной небольшой страны или области на другую для захвата пленных или для грабежа. Возможно, их склоняли к этому купцы, привозившие в наши края европейские товары, о которых я упоминал. Этот способ добычи невольников распространен в Африке; полагаю, что именно так добывается большинство рабов, а также путем похищения[41]. Пожелав приобрести рабов, купец обращается к вождю и искушает своими товарами. И если вождь столь же легко поддается соблазну и с таким же малым отвращением соглашается на цену, предложенную за свободу собрата, как и просвещенный торговец. (60)
Рабы в обществе «ибо» являются в сущности членами семьи:
Пленники, которых не продали и не выкупили, сделались рабами: но как отлично их положение от положения невольников в Вест-Индии! У нас они трудятся не больше других членов сообщества, даже хозяев; их пища, одежда и жилища почти такие же (им лишь не разрешается есть вместе со свободнорожденными); и они едва ли отличаются от нас чем-либо, кроме той высшей степени важности, которой наделен в нашей стране глава семьи, и той власти, которую он осуществляет над каждой частью своего владения. Впрочем, некоторые из них даже сами имеют в собственности невольников, которых используют по своему усмотрению. (61)
Читатели Эквиано хорошо понимали, какие чувства скрывались за рассказом об его африканском детстве и похищении. Провинциальный английский священник Джошуа Пиль добавил к третьей строфе поэмы «Об африканской работорговле» примечание: «Смотри Жизнь Олауды Эквиано (впоследствии получившего имя Густав Васа), описанную им самим»:
Средь мирных игр у очага родногоМладенцев и детей хватают и везутВ далекие края, откуда нет возврата,Как будто их для мук на свет произвели.[42]
Трансатлантическая работорговля ввергла юного Эквиано в рабство совершенно нового типа, а повествование об идиллической жизни народа игбо представляется в лучшем случае воспоминанием, которое можно оживить лишь обращением к посторонней помощи.
Глава вторая. Срединный переход
Если доверять «Удивительному повествованию», мир Эквиано рухнул приблизительно в 1753 году. Ему должно было уже исполниться семь или восемь лет. Эквиано знал, что африканские работорговцы «пользовались отсутствием взрослых, чтобы совершить нападение и утащить столько детей, сколько удастся схватить». Однажды ему даже удалось спасти нескольких товарищей, заметив с наблюдательного пункта на дереве подбиравшегося к ним человека и подав сигнал тревоги. Но вскоре после этого происшествия, когда «все, как обычно, ушли на работу и присматривать за домом остались только мы с моей милой сестрой, двое мужчин и женщина перелезли через ограду и в мгновение ока схватили нас» (73). Он не поясняет, почему не был на работе с другими мальчиками и мужчинами, если, как уверяет, уже «достиг возраста одиннадцати лет» (72), или почему их с сестрой оставили без присмотра, если он тогда был на несколько лет младше. Так произошла первая из череды разлук, которые предстояло пережить Эквиано и его сестре. Двое маленьких детей начали первую часть вынужденного странствия по суше и по морю, которое Джеймс Рэмси, друг Эквиано, назовет в 1784 году «Срединным переходом» – от свободы в Африке к рабству в Америке.[43] Другие авторы использовали это выражение применительно к торговле рабами, представлявшей собой второе из трех звеньев треугольной торговли, связывавшей Европу, Африку и Америку. По первому звену-переходу в Африку поступали текстиль, алкоголь, промышленные товары, огнестрельное оружие и порох, табак и металлы; по второму, или среднему, через Атлантику перевозились порабощенные африканцы; по третьему же в Европу возвращались основные продукты колониального сельского хозяйства. Последние исследования, однако, подвергают сомнению экономическое значение третьего звена треугольника. Большинство использовавшихся в работорговле кораблей были меньше тех, что доставляли товары из Америки в Европу, поэтому невольничьи корабли часто возвращались порожними.[44] Хотя термин «Срединный переход» принято
