Папа прервал свой зевок и недоуменно поглядел на конверт.
— Это кому?
— Тебе, — ответил я, торопливо застёгивая пальто.
— От кого? — папино изумление не поддавалось описанию.
— От меня, — я нахлобучил шапку и закрыл за собой дверь.
К сожалению, я не успел увидеть, как отнёсся папа к моему письму. Но у меня не было ни капли времени. Задержись я хоть на минутку, чтобы поглазеть, какое впечатление произвело на папу моё послание, я бы наверняка опоздал в школу.
Только вечером я узнал, какие чувства всколыхнуло в папе моё письмо.
Когда вечером я приехал домой, родители, конечно, спали. На столике у телефона я нашёл сложенный вдвое лист бумаги.
У меня сразу пересохло в горле. Дрожащей рукой я взял письмо и прочёл:
"Дорогой сын!
Ты с ума сошёл. Тебе созданы условия, о которых только можно мечтать, а ты фыркаешь. Мы с мамой, бабушкой и дедушкой не жалеем сил, делаем всё, чтобы ты вырос разносторонне — и умственно, и физически — развитым.
Выкинь немедленно из головы эти глупые мысли.
Нет и ещё раз нет! Всё остаётся по-прежнему.
Твой папа".
Д-да! Хорошо хоть, что папа понял, о чём я написал. Значит, всё остаётся по-прежнему.
Ну нет! Сам не знаю откуда, но у меня появилось упрямство. Я снова сел за стол и на обороте папиного письма сочинил своё.
"Дорогой папа!
Я чрезвычайно благодарен тебе и маме и бесконечно ценю ту заботу, которую вы проявляете, чтобы я вырос разносторонне развитым — и умственно, и физически.
Но, дорогой папа, у меня совсем нет детства. Я всего один раз в жизни катался на портфеле с ледяной горки. У меня никогда не было своей собаки. Я никогда ни с кем не дрался, никому не расквасил нос. Я ни с кем не подружился.
У меня нет ни на что времени.
С утра до вечера я развиваюсь, накапливаю знания, чтобы когда-нибудь удивить мир.
Папа, вспомни своё детство, и ты поймёшь меня.
Твой сын Сева".
Письмо я положил на тот же столик у телефона. Вечером на том же месте меня ждал ответ от папы.
"Дорогой сын!
Да если бы у меня в детстве была хотя бы капля тех возможностей, что есть у тебя, знаешь, кем бы я был? Я бы развернулся, я бы показал, на что способен. Во всяком случае, не был бы тем обыкновенным инженером, каким сейчас являюсь.
А всё потому, что у меня в детстве ровным счётом ничего не было — ноль: ноль. Никто ничему меня не учил, никто не развивал моих способностей. Родители считали — здоров, и слава богу.
Телевидения тогда не было, книжек не хватало.
Мало было стадионов, катков, бассейнов. Про хоккей с шайбой никто из нас, мальчишек, и не слыхал. В него взрослые ещё учились играть. О фигурном катании тоже никто не знал.
А теперь? К твоим услугам лучшие тренеры и лучшие учителя, да ещё телевизор горит с утра до вечера, а в библиотеках полки ломятся от замечательных книг.
А ты от всего нос воротишь. Зажрался ты, брат. Вот так. Поэтому мой совет тебе — учись и тренируйся с полной отдачей сил. Помни — упустишь время, потом в моём возрасте крепко пожалеешь, да поздно будет.
Твой папа".
На этом папино письмо оканчивалось, и тут же начиналось мамино.
"Дорогой сыночек!
Мне совершенно ясно, откуда ветер дует и откуда у тебя такие глупые мысли. На тебя кто-то дурно влияет. И я догадываюсь кто.
Мне передали, что ты связался с Гришей, тебя видели несколько раз с ним в одной компании.
Гриша — двоечник и лентяй, ничему хорошему он тебя не научит. Поэтому я категорически запрещаю тебе видеться и тем более дружить с ним.
Вероятно, у тебя много свободного времени, если ты катаешься с ледяной горки с этим сорванцом. Поэтому мы решили, что тебе необходимо добавить ещё одно занятие. Какое, ты скоро узнаешь.
Осторожнее переходи улицу.
Твоя мама".
Вот так так! Не только не избавился от занятий, но и получу скоро ещё одно, добавочное.
Зря послушался Гришу. Я как чувствовал, что ничего хорошего из разговора с родителями не выйдет.
Надо сейчас же написать покаянное письмо, признаться, что я пошутил, разыграл родителей, не надо придавать серьёзного значения моим посланиям.
Но что-то меня остановило. Я решил подождать с ответом до утра.
Утро вечера мудренее, как сказал однажды некий вундеркинд.
КЛЮЧИ К СЕРДЦУ БАБУШКИ
Тот вундеркинд не ошибся. Утро и вправду оказалось мудренее вечера. Я решил, что каяться рано, надо бороться.
Папу с мамой мне убедить не удалось.
Оставались бабушка с дедушкой. Бабушка всю эту кашу заварила, пусть она её и расхлёбывает. Я понимал, что вот так просто, с бухты-барахты, бабушке ничего не скажешь. Если уж до папы ничего не дошло (а я так надеялся!), то до бабушки и подавно не дойдёт. К бабушке нужен подход. К ней надо найти ключик.
Однажды, когда я после обеда делал уроки, бабушка спросила:
— Как твои успехи? Что-то ты давно не хвалился…
Раньше, едва появившись у бабушки, я выкладывал ей обо всём, чему научили меня учителя, что я вчера узнал, увидел, услышал… Мне хотелось хоть с кем-нибудь поделиться тем, чем я живу. Моими слушателями были бабушка и дедушка.
Свой рассказ я обычно делил на две половинки.
Бабушке я сообщал об успехах, а дедушке — о неудачах. Бабушке я хвалился — она этого хотела, а дедушке я жаловался — вряд ли он этого хотел, но слушал меня терпеливо. И получалось, в общем, что им обоим я говорю правду.
Но в последние дни я действительно не хвалился перед бабушкой успехами, попросту молчал.
— Успехи есть, — ответил я, записывая в тетрадку по математике условие задачи. — Но они могли быть большими… Гораздо большими…
Бабушка встрепенулась и оставила на мгновение своё любимое вязание. Когда речь заходила об успехах внука, бабушка вся превращалась в слух.
— Каким образом?
Бабушкины руки не могли долго оставаться без дела, и в них снова замелькали спицы, но глаза бабушкины не отрывались от меня.
Я положил ручку и произнёс:
— Бабушка, я распыляюсь. Я растрачиваю силы и способности на всё, вместо того чтобы сосредоточиться на одном, единственном! Только тогда я добьюсь успеха в жизни.
Бабушка слушала меня с любопытством.
— Бабушка, — вздохнул я, — нельзя объять необъятное…
— Я тебя не понимаю, — жалобно сказала бабушка.
— Бабушка, ты знаешь, в каком веке мы живём?.. — спросил я.
— Что за вопрос? В двадцатом…
— Верно, — подтвердил, я. — Мы живём в двадцатом веке — веке узкой специализации. Объясняю, что это такое. Вот живут три человека. Первый человек знает одно, второй — того, что знает первый, совершенно не знает, а знает лишь своё. Третий же не знает того, что знают первый и второй, а знает нечто своё, то, чего они, первый и второй, абсолютно не знают…
— Ты прав, — наконец включилась в разговор бабушка. — Узкая специализация — необходимость нашего времени, когда количество информации удваивается каждые десять лет…
— Верно, удваивается, — охотно подхватил я бабушкины слова. — Так стоит ли мне в начале пути разбрасываться, заниматься и музыкой, и английским, и плаванием?.. Не лучше ли сосредоточиться на математике, тем более что в мире идёт процесс математизации наук?
Бабушка наконец поняла, куда я клоню, и совершенно растерялась. Следуя совету учителя, я решил ковать железо, пока оно горячо.
— Ведь А-квадрат, то есть Александр Александрович, считает, что у меня явные математические способности.
Я вспомнил, как отлично проводил время в уютной квартире кандидата с прекрасной книжкой в руках, и понял, что математика — моё призвание.
Я уже торжествовал победу. Бабушка не знала, что мне ответить. Но я слишком рано обрадовался. Недооценил я бабушку.
— В твоих рассуждениях есть доля истины, — начала бабушка робко, но вскоре её голос окреп, и я услышал, как в нём зазвучала труба, зовущая на бой. Бабушка принимала вызов. — В твоих рассуждениях есть доля истины, — повторила бабушка. — Однако ты наверняка согласишься со мной, что самые великие открытия века произошли на стыке наук, там, где одна наука проникает в другую.
Я должен был согласиться. И ещё я почувствовал, что чаша весов стала клониться на бабушкину сторону.
— И потом тебе, как ты правильно заметил, в начале пути необходимы широта знаний, кругозор, солидный багаж. Ещё неизвестно, кем ты будешь и что тебе пригодится.
Что ж, придётся отступать. Не удалось мне найти ключик к сердцу бабушки.
