А, очень удобно. Там мило.
Мне нравится. Моя подружка помогла мне найти там квартиру.
Ага, значит, она не замужем и живет не с родителями. Но — «моя подружка»? Могла бы Шарлотта так сказать? Впрочем, наверное, могла бы. Шмидт слышал, как у них в конторе молодые адвокатессы так говорили о планах на отпуск: «В отпуске я собираюсь бродить в горах Бутана с моей подружкой». Должно быть, это выражение вскоре широко распространится.
А я раньше жил в Нью-Йорке. Теперь здесь.
Я знаю. Она усмехнулась. В Бриджхэмптоне вы популярная фигура. Тут, наверное, все вас знают.
Понятно…
Он так это себе и представлял: синедрион местного жулья, злорадствующего о том, какие деньги они сделали на Шмидте. Чтобы приобрести репутацию, а тем более — популярность, в Бриджхэмптоне мало просто платить по счетам. Мистер Шмидт, победитель летнего конкурса транжир, самый широкий транжира среди всех многоуважаемых дачников! Ему захотелось сказать: Ну так передай им, что вечеринка закончилась. Мне было весело, и я рад, что вам тоже понравилось.
Что такое? Я сказала что-то не то?
Толстяк за дальним столиком перестал размахивать кредиткой и защелкал пальцами. Кэрри поморщилась было, но тут же заулыбалась, и только в легком наклоне головы и выгибе ее восхитительной шеи читалось недовольство. Отходя, она как бы невзначай скользнула рукой по плечу Шмидта и шепнула: Я сейчас!
Тянулись долгие — и растягивавшиеся все дольше по мере того, как он, закончив есть, курил и чашку за чашкой пил эспрессо — минуты; Кэрри уходила и возвращалась и, стоя у Шмидтова стола, как ни в чем не бывало рассказывала о себе. Он узнал, что Кэрри — уменьшительное от Каридад, что ее мать пуэрториканка и говорит с ней только по-испански. Отец — другое дело. Его фамилия — тут Кэрри захихикала — Горчук (ясно, белый, подумал Шмидт, наверное, русский, и, сообразив это, подумал, уж не еврей ли), он работал в системе школьного образования в Бруклине. Кэрри проучилась там год в колледже, но поскольку родители не в состоянии ее содержать, временно бросила учебу, чтобы подзаработать. Собирается выучиться на социального работника и найти место в Нью-Йорке, но подлинная ее мечта — стать актрисой.
Банальная история, думал Шмидт, но все же лучше, чем услышать, что Кэрри — внебрачная дочь мексиканского инвестиционного банкира. Такие же истории, наверное, у половины тех ребятишек, что разбирают почту в его родной фирме, но только Кэрри работала шесть дней в неделю, по десять часов каждый день проводя на ногах, а это совсем не то, что валять дурака в адвокатской конторе «Вуд и Кинг». Шмидт видел в Кэрри замечательное умение не унижаться. Напротив, ее отличало изящество и какая-то дерзость, едва ли не гордость, которые Шмидт разглядел сразу, только увидев, как она выслушивает заказ и носится по залу с грудами картошки фри на тарелках.
Задержавшись у его стола в очередной раз, Кэрри зевнула, потом еще — вечер окончен, понял Шмидт. Но еще предстояло оставить чаевые, и Шмидт оставил бессовестно щедрые, против обычного. А что ему было делать? Ведь она работает за чаевые, разве нет? И еще пумы! На обратном пути Шмидт позволил себе гнать по черной, блестящей от дождя дороге.
III
Нет, ни одного свободного дня до самого Дня благодарения, так что Шарлотта не сможет пообедать с отцом: их команда день и ночь обслуживает табачную кампанию.
Ну так приезжайте с Джоном на выходные, предложил Шмидт. Он, наверное, как всегда, наберет работы, так пока будет корпеть над бумагами, мы с тобой прогуляемся по берегу. Мы сто лет не разговаривали. Мне этого не хватает.
Пап, ты что, перестал читать «Таймс»? Идет настоящий крестовый поход против курения. Мы должны обуздать его, пока тебя не отправили в лагерь на перевоспитание.
Шмидт заставил себя посмеяться.
Ну правда, пап, ты же лично выигрываешь от того, что я делаю! Знаешь, я практически уверена, что оба уик-энда просижу в офисе. Джону, скорее всего, тоже нужно будет в контору, если вообще не пошлют в Техас. А не понадобится на работу, буду дрыхнуть без задних ног.
Ну тогда тем паче нужно найти время для отца. Встретимся в городе, а обедать необязательно. Я заговорил про ланч, потому что хотел угостить тебя суси, но если ты отказалась от сырой рыбы, можем поесть чего-нибудь другого, чего ты хочешь. В общем, мне нужно с тобой поговорить, Шарлотта, а обед — дело второе.
Ничего не получится, пап. У меня нет ни минуты, чтобы расслабиться или подумать о чем-то, кроме табака. Какой смысл разговаривать со мной сейчас? Если хочешь говорить про нас с Джоном, так лучше подождать до встречи с родителями. Кстати, Джонова секретарша сказала, как они там взволновались? Просто в восторге, что ты придешь.
Да, и такое сообщение я получал. А знаешь, было бы славно — чтобы не вспоминать слово «вежливо», — если бы об этом мне сказал Джон или ты сама.
Папа, сделай мне маленький подарок, а? По десять долларов за каждую телефонограмму твоей миссис Куни от тебя или от мамы! В основном, конечно, от заботливого папочки! Да в колледже над этим смеялись все, кому не лень! Эти постоянные записки, которые получаешь из рук соседки по комнате или от администратора в «Кримсоне»: Мисс Шмидт, из фирмы вашего отца опять звонили сказать, что машина будет ждать вас в Айслипе, секретарь мистера Шмидта надеется, мисс Шмидт приятно будет узнать, что для нее есть два билета на концерт «Грейтфул Дэд», результаты анализа крови мисс Шмидт находятся у миссис Куни, не соблаговолит ли мисс Шмидт позвонить… Ну а самое милое сообщение — миссис Куни ставит мисс Шмидт в известность о том, что мистер Шмидт сегодня после четырех готов поговорить с ней о ее матери! Это когда мы впервые испугались за маму! Так что давай не будем трогать Джона!
Да, я был и остаюсь тебе заботливым папочкой и я делал для тебя все, что мог. И это было особенно нелегко тогда: приходилось разрываться между работой и маминой бедой, заниматься квартирой и домом, и при этом я старался сохранить контакт с тобой.
Ну что ж, а я твоя заботливая дочь, и я очень занята, а Джон скоро станет тебе заботливым зятем, и он занят так, как ты и представить себе не можешь!
Это он так говорит?
Это я сама вижу. Я с ним живу, ты забыл?
Говорю с тобой и все больше сомневаюсь, что нам есть какой-то смысл встречаться, и мне — приезжать к этим Райкерам, которых так взволновал мой предстоящий визит.
Папа, мы можем встретиться и поговорить после праздника, когда у меня будет время. Только вот не думаю, что в этом есть смысл, покуда ты не перестал изображать, как ты несчастен оттого, что мы с Джоном собрались пожениться пока ты не захочешь, чтобы мы с ним были счастливы вместе. Я не про последнее воскресенье. Ты не перестаешь так себя вести со дня маминых похорон. Ты совсем не разговариваешь с Джоном. Ты обращаешься к нему, только чтобы сказать какую-нибудь гадость, а в остальное время старательно его не замечаешь.
Подумай-ка! Не думал, что у тебя столько обид на меня — и новых, и старых! Нам, наверное, лучше закончить разговор, а то вовсе перестанем разговаривать.
Гроза наконец унеслась в океан, и в кухне все было желтым от солнца. Шмидту вдруг стало больно смотреть. Он повернул стул спиной к окну и закурил сигару. Торговец, с которым Шмидт вел дела, присылал ему эти сигары в коробках без марки, а реклама намекала, что это настоящие кубинские. Впрочем, Шмидту было все равно: за их цену вкус был совсем неплох. Табачная кампания, ну да! Она, видно, забыла, что Шмидт и не притрагивается к той дряни, которую продают ее клиенты. Кто бы мог подумать, что диплом с отличием по современной литературе, безупречный французский и летние практики, которые Мэри находила для нее в тех знаменитых маленьких газетках, все старания, все надежды их дочь так легко выбросит на помойку! Да, адвокаты «Вуда и Кинга» защищали ответчиков по «асбестовым делам» — Шмидту об этом напоминать не нужно, — и, конечно, гордиться тут нечем. В конце концов, они и серийных убийц пытались спасать — pro bono![10] — от смертного приговора. Но никогда не пытались внушать людям, что асбест — это хорошо. А кроме того, какое отношение его работа или то, как его фирма покрывает накладные расходы, имеет к выбору образа жизни, который делает его дочь? Вот для самого Шмидта кто-то потрудился расчистить дорогу? Никто! И уж точно не отец.
Шмидт устал, едва способен шевелиться, кости ломило. Долго ли ему терпеть? Ему шестьдесят, при крепком здоровье. Десять лет? Пятнадцать? Или двадцать три, если проживет сколько отец? И каждый день, как этот или хуже, возможно, несравнимо хуже. Зачем они все явились к нему — застарелые душевные боли и разочарования, давно проигранные споры — и столпились вокруг, дразнясь и показывая языки? «Карьера пиарщика»! Его дочь выбрала занятие одновременно торгашеское и паразитическое. Конечно, это ее огрубило понизило чувствительность к подлости и вульгарности. Ну а брак с Райкером довершит дело. Об этом убедительно свидетельствует мелкий шантаж, которому они подвергли Шмидта. Конечно это придумал Райкер, а не Шарлотта. Интересно, а с родителями он тоже посоветовался? Пришла пора сломать твоего папашу, наверное, так он сказал ей. Скажи старику, что если не будет ходить по струнке, больше не увидит тебя. Та самая твердокаменность позиции и охотничий инстинкт — эти слова Шмидт лепетал на совещаниях, когда обрезанного паршивца принимали в партнеры.
