Платон вынужден был, то ли мысленно, то ли вслух оправдываться:
– «Но я же решил стихов больше не писать, даже вообще!».
– «А ты и не пиши, если не хочется! А это стихотворение допиши!».
– «Так я же его ещё и не начинал!».
– «Как же не начинал? А эти строчки чьи?!».
После этого голос, в тусклом сером свете проявившийся в меру бородатого и волосатого мужчину средних лет, в серо-белом одеянии поверх головы и тела, начал декламировать так хорошо знакомые Платону строки.
– «Да! Это моё?!» – удивился поэт.
– «Конечно, твоё!» – подтвердил голос.
– «А где же всё это? Я что-то не припомню!».
– «А это у тебя записано в других стихотворениях и в других местах!».
Платон начал было судорожно соображать, где могли бы находиться его записи с этими строчками, но неожиданно испарившееся изображение и, главное, голос отвлекли его. Поэт замер, вслушиваясь в новые строки, лившиеся на него откуда-то сверху. Лишь на третьем четверостишии он вдруг сообразил, что стихи ему опять диктует Бог!
Надо же?! Опять началось! Надо встать и записать! А так не хочется вставать и пробуждаться от такого сладкого до этого сна! – роились в его голове противоречивые мысли.
Но поэт заставил себя подняться и выйти на кухню. Всё ещё пребывая в каком-то сомнамбулическом состоянии, он включил свет, достал листки бумаги и чёрную гелиевую ручку, и стал записывать пришедшее в голову.
Что интересно, появление этого странного голоса и его человеческое обличие совершенно не удивили Платона, были восприняты им, как само собой разумеющееся, естественное. И Платон сам на себя удивился за это.
Тем временем строчки сами собой текли, образуя четверостишия. Записав очередные из них, Платон ложился, но почти тут же вставал от навязчивого и снова шёл на кухню записывать, кое-что по пути забывая. И так продолжалось несколько раз. Наконец он почти проснулся и решил посидеть за столом подольше, как бы вымучивая из своего подсознания, ещё им не выданное, но уже созревшее. Мысли стали стройнее и логичнее. В результате родились, одно из другого вытекающих, два стихотворения.
Проснулся рано поутру:Явилось озарение.Вскочил скорее я к перу…Готово, вот, творение:
Про День Победы Бог просилМеня скорей запомнить.Я многих строк не уловил.Вот удалось что вспомнить:
Отец мой с Запада пришёл,А мать привёз с Востока.Войну с японцами прошёл,Вернувшись издалёка.
И не вина его ведь в том,Что был он белорусом,Да западным ещё при том.К тому же не был трусом.
Ведь установка всем была,Чтоб западных на ЗападНе посылала та война.Для них Восток был опыт.
Вернувшийся в Москву геройС медалью «За отвагу»,Им не считал себя, поройЧитая войны «сагу».
А символом её в Москве,Как в подсознанье русский,Всегда считал отец вездеВокзал свой Белорусский.
И в память об отце своём,О тех, кто был «на поле»,Продолжу и в стихе моёмЯ о вокзала доле.
Платон решил первое стихотворение назвать «Ночное озарение», и под общим названием «Дилогия о Победе» объединить его со вторым стихотворением.
«Белорусский вокзал»
Белорусский вокзалЛишь один к девяти.Не начало начал,Но начало пути.
Белорусский вокзалХоть не мал, не велик,Ты не лестницей шпал,А Победой велик!
Белорусский вокзал,От тебя шли пути…Верно их указал,Раз к Победе вели.
Белорусский вокзалПосле чёрных годинТы нам путь указалПо прямой на Берлин.
Белорусский вокзалВ ту лихую поруВсех на подвиги звал,Отправлял на войну.
Сколько дальних дорогИ нехоженых тропТолько наш лишь народИ осилить то смог!
Белорусский вокзал,Символ мужества ты.Женских слёз ты познал,И мужской красоты.
Сколько верных сынов,Белорусский вокзал,И мужей и отцовТы на фронт посылал?!
Сколько верных мужчин,Белорусский вокзал,В дни жестоких годинТы у женщин отнял?!
Скольких вдов, матерей,Белорусский вокзал,И сестёр, дочерейПохоронкой встречал?!
Бесполезно прождавших,Белорусский вокзал,И родных потерявших,Ты за что наказал?!
Белорусский вокзал!Возвращались с пути,Кто Победу ковал,В орденах на груди!
Через множество бед,Белорусский вокзал,Ты итогом ПобедСам в истории стал!
«Белорусский вокзал»!Защемило в груди.Можешь стать, я познал,Ты… началом пути!
Вскоре, недолго думая, Платон отправил их по электронной почте в редакции газет «Литературная газета» и «Красная звезда».
А светлым утром началась Пасха. Проснувшись, Платон увидел на столе крем «Ксения» и опять подумал об очередном странном совпадении.
Он не стал рассказывать о происшедшем ночью жене, сразу окунувшись в её праздничную стряпню. В этот раз Платон ощутил необыкновенное, ранее им неощущаемое чувство праздника и внутреннего удовлетворения, словно от выполненного долга. Он даже начал шутить по поводу невольно увиденного по телевидению старого фильма «Сказка о царе Салтане»:
– «А куда царевна-лебедь дела свои пёрья? И почему она в трусах? Так у лебледей не принято!».
– «Запиши это в роман!» – откликнулась Ксения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
