Даша обиженно отвечала, что ей приходится много ходить пешком – не то что Макаровой, которая живёт рядышком, и Тамаре, которую всюду возит её любовник Артур. Тамару эти слова бесили, и справедливо – Артур её подвозил только от театра до метро, так как они жили в разных местах. Остальные девушки, осмотрев и ощупав Дашкины пятки, сошлись на том, что они – достаточно гладкие. Только секретарша директора, Вероника, встала на сторону жертв массажа. Тамару она терпеть не могла, но со второй жертвой дружила, и, плюс к тому, лебезила перед потенциальной жертвой – Кариной. Как бы то ни было, это дело для Дашки кончилось плохо.
Воскресным вечером шёл спектакль «Лесбиянки и проститутки». Он был поставлен по пьесе крайне бездарного драматурга, жена которого приходилась кумой директору. Публика на этот спектакль шла, поскольку он изобиловал понятно какими сценами, но актёры и режиссёр его ненавидели. Героинями пьесы были три проститутки, являвшиеся также и лесбиянками. Две из них обожали третью и, разумеется, живописно конфликтовали между собой. Этих двух играли Эля и Даша, третью – Тамара. Роль у неё была очень сложная. Приходилось петь акапелла – да не по-русски, а по-испански, изображать с Кремнёвым половой акт, бороться с маньяком и драть ремнём двух подружек – за то, что те ей небрежно сделали педикюр. Это всё Тамару бесило невероятно. За полчаса до спектакля она, будучи уже в гриме, отправилась к мужикам – попросить Кремнёва, чтоб он на сцене чулки с неё не снимал, поскольку она не побрила ноги. Идя, она в сотый раз повторяла слова проклятой испанской песни. Кроме Кремнёва, в гримёрке был Юрий Серафимович – пятидесятилетний актёр, который исполнял роль маньяка. Данная роль ему подходила – он обладал на редкость тяжёлым голосом и таким же тяжёлым взглядом. Когда Тамара вошла, Юрий Серафимович сидел в кресле, читая книгу. Кремнёв ходил взад-вперёд, о чём-то сосредоточенно думая.
– Но ведь Элька с Дашкой будут тебе ногти на ногах красить, – произнёс он, выслушав Тамару, – как с этим быть?
Тамара остолбенела на один миг. Потом рассмеялась.
– Ну, я и дура! – заверещала она, ударив себя ладонью по лбу, – это что такое? Ведь это клиника, Пашка! Самая настоящая клиника! Правда?
– Да пусть эти две мартышки тебе заодно и ноги побреют, – предложил Юрий Серафимович, оторвавшись от книги, – лично мне кажется, что нелепостей в этой постановке должно быть больше. Люди пришли в кунсткамеру, так зачем показывать им среди полных банок две-три пустых? Автор поленился. Пробелы надо восполнить.
Тамара села на стул.
– Юрий Серафимович! Это всё не нелепости, а блевотина!
– Ну, и что? Нормальные люди на этот шедевр не идут, а быдло блевотину жрёт взахлёб и просит ещё. Чем ты недовольна?
– Я недовольна тем, что схожу с ума! У меня – заскоки. Вы сами слышали. И такое часто бывает. Может, мне таблетки какие-нибудь попить?
– Но если ты будешь таблетки запивать водкой, они тебе навредят!
Тамара задумалась.
– А что делать?
– Да ничего ты с этим не сделаешь. И не надо с этим ничего делать. Рассеянность – это свойство гениев. У Софьи Ковалевской в школе по арифметике была двойка.
– Так значит, если человек – плохой тактик, он обязательно хороший стратег? – вступил в разговор Кремнёв, – по-моему, не всегда.
Юрий Серафимович закрыл книгу.
– Тамара, твоя забывчивость – это уникальный путеводитель. Забыла ноги побрить – спектакль от этого только выиграет. Забыла про ногти – пришла сюда, и я тебе дал полезную информацию. По дороге в аэропорт ты вспомнишь о том, что забыла паспорт, вернёшься – и самолёт развалится в воздухе без тебя. У меня есть книга про это. Во вторник я тебе её принесу.
– Книга называется Библия, – перебил Кремнёв, – Сонька мне сказала, что там написано: «Любящим Господа всё содействует ко благу». Короче, хватит грузить её, Серафимыч! Ты что, не видишь – она всё это серьёзно воспринимает! А у неё в голове – дыра! Никто ведь не знает, чем это кончится.
Кончилось это тем, что Тамара пошла к охранникам и спросила, нет ли у них чего-нибудь выпить. Они её угостили. И в результате спектакль, действительно, удался. Исполняя песню, Тамара чудом попала в несколько нот. Но всё-таки у неё возникло чувство неловкости, и она решила загладить свою оплошность крайним усердием в поединке с маньяком и в эротической сцене. И проявила столько усердия, что у Юрия Серафимовича возник под глазом синяк, а жена Кремнёва, присутствовавшая в зале, выбежала с рыданиями. Потом началась истерика и у Дашки. Тамара не сама села в кресло для педикюра, а усадила её, сняв с неё чулки, да вместо того, чтобы наносить ей на ногти лак, стала шлифовать её пятки. Точнее, левую пятку. Правой занялась Эля. У неё просто не было выбора. Зал захлёбывался восторгом, поскольку Дашка, очень чувствительная к щекотке, полчаса корчилась в адских муках и так визжала, что было слышно на улице. Про ремень Тамара вовсе забыла. Публике, впрочем, было достаточно и того, что ей предоставили. Почти сто человек из ста кричали Тамаре «Браво!» Но, несмотря на это, помощница режиссёра, Маринка, встретив её за кулисами сразу после спектакля, велела ей зайти к шефу.
– Это ещё зачем? – спросила Тамара, – я что, косячила?
– Нет, всё было отлично. Видимо, он решил повысить тебе разряд. Ты, главное, выпей сейчас как можно больше воды и над унитазом как можно глубже два пальца запихни в рот, а потом иди.
Тамара последовала совету. Это отчасти вернуло ей здравомыслие. Кабинет худрука располагался на втором этаже. Забыв постучать, Тамара вошла. Корней Митрофанович с беспредельной грустью курил, сидя за столом. Курила и некурящая Ангелина Дмитриевна, музрук. Именно она оттачивала с Тамарой звучание её песенки, которая была введена в спектакль не так давно. Ангелина Дмитриевна сидела под приоткрытой форточкой.
– Что случилось, мадам Харант? – спросил режиссёр, устало разглядывая Тамару, без приглашения опустившуюся на стул. Она объяснила ему, что купила квас, а он оказался перебродившим.
– А как назывался квас? – перебил Корней Митрофанович, – «Амаретто»? «Баккарди»? «Хэннесси»?
– Нет, «Столичная», – еле слышно вымолвила Тамара и улыбнулась, – больше такого не повторится. Прошу меня извинить.
Корней Митрофанович очень быстро переглянулся с бледной и неподвижной, как изваяние, Ангелиной Дмитриевной.
– Тамара! Я полагаю, ты знала, на что идёшь, когда подносила к губам стакан?
– Корней Митрофанович! Разумеется, знала. Когда я вам «Без вины виноватые» сорвала, вы мне очень строго сказали, что если я себе ещё раз такое позволю, буду уволена. Но ведь этот спектакль сейчас был сыгран!
– Не спорю. Вокал особенно удался, а за порнографию нас, возможно, не привлекут. Если повезёт. Но только это был твой спектакль, а не мой.
