— А кромѣ шутовъ, y государыни есть вѣдь и шутихи?
— Ну, тѣ просто безобидныя болтушки. Съ одной, впрочемъ, милая, будь осторожна — съ карлицей-калмычкой: y нея бываютъ и презлыя шутки.
— Я слышала, кажется, ея имя: Буженинова.
— Вотъ, вотъ. Крещена она Авдотьей, прозвище же Буженинова ей дано за то, что любимое ея кушанье — буженина, вареная свинина съ лукомъ и перцомъ.
— Но, что до меня, то я не могла бы проводить цѣлые дни въ обществѣ дураковъ и дуръ!
— Бога ради, моя милая, не высказывайся только такъ откровенно при другихъ! Тебя не сдѣлаютъ тогда не только фрейлиной принцессы, но и камеръ-юнгферой.
— Да мнѣ все равно, чѣмъ бы ни быть, хоть камермедхенъ, лишь бы поскорѣй! А то висишь на воздухѣ между небомъ и землей…
Желаніе дѣвочки исполнилось уже на слѣдующее утро.
VIII. Анна Іоанновна въ домашнемъ быту
Когда дежурный камеръ-юнкеръ съ низкимъ поклономъ пропустилъ Анну Леопольдовну и сопровождавшихъ ее Юліану и Лилли въ царскіе покои, — навстрѣчу оттуда имъ неслись звонкіе переливы женскаго хора. Когда же онѣ переступили порогъ той комнаты, гдѣ пѣлъ хоръ, пѣніе было властно прервано не женски-густымъ голосомъ:
— Будетъ, дѣвки! Пошли вонъ!
Пѣвицы-фрейлины, смолкнувъ, послушно удалились въ смежную комнату. Властный голосъ принадлежалъ сидѣвшей y открытаго въ садъ окна, пожилой дамѣ. Если бы Лилли даже и не видѣла ее мелькомъ наканунѣ проѣзжающею въ экипажѣ, то уже потому, что изъ всѣхъ присутствующихъ она одна только сидѣла, y нея не оставалось бы сомнѣнія, что то сама императрица.
Въ 1724 году голштинскій камеръ-юнкеръ Берхгольцъ, будучи въ Митавѣ y двора Анны Іоанновны (тогда еще герцогини курляндской), описывалъ ее такъ:
"Герцогиня — женщина живая и пріятная, хорошо сложена, недурна собой и держитъ себя такъ, что чувствуешь къ ней почтеніе".
За пятнадцать лѣтъ, однако, внѣшность ея сильно измѣнилась. Необычайная дородность, особенно поражавшая въ утреннемъ свѣтлоголубомъ капотѣ, при отсутствіи корсета; головной уборъ — красный платокъ, рѣзко выдѣлявшій смуглость лица, и всего болѣе долговременная болѣзненность дѣлали ее на видъ значительно старше ея 46-ти лѣтъ… Брови она еще красила, но румяниться и бѣлиться уже перестала, и, вмѣсто воды и мыла, употребляла для очищенія кожи только топленое масло, отъ чего цвѣтъ ея кожи казался еще смуглѣе. Выпуклые, широко-разставленные глаза будто опухли и были окаймлены темными кругами; углы рта были страдальчески опущены.
При появленіи любимой племянницы, впрочемъ, хмурыя черты императрицы нѣсколько прояснились. Еще болѣе обрадовалась лежавшая y ея ногъ левретка: съ веселымъ лаемъ она вскочила съ своей вышитой подушки и, виляя хвостомъ, подбѣжала къ принцессѣ. (Въ скобкахъ замѣтимъ, одному изъ титулованныхъ шутовъ, бывшему камергеру, было поручено кормить эту собачку и приносить ей каждый день отъ «кухеншрейбера» кринку сливокъ).
— Здравствуй, Цытринька, здравствуй! — поздоровалась Анна Леопольдовна съ собачкой; затѣмъ, подойдя къ своей царственной теткѣ, пожелала ей добраго утра, поцѣловала руку и тутъ же представила ей Лилли:
— Вотъ, ваше величество, моя маленькая фаворитка.
Государыня взоромъ знатока оглядѣла снизу вверхъ стройную, гибкую фигуру дѣвочки.
— Молодая березка! А я вѣдь и то думала, что ты еще коротышка. Недотрога какая! По щекѣ даже не смѣй потрепать. А щечки-то какія алыя! На алый цвѣтокъ летитъ и мотылекъ.
"Ну, ужъ мотылекъ!" вспомнила Лилли про Бирона, но на словахъ этого, конечно, не выразила, а только пуще зардѣлась.
— Ну, Богъ проститъ, — милостиво продолжала императрица. — Ты вѣдь хоть и нѣмка, а говоришь тоже по-нашему?
Сама Анна Іоанновна, не смотря на то, что цѣлыхъ двадцать лѣтъ провела въ Курляндіи, все еще не освоилась хорошенько съ нѣмецкою рѣчью, а потому попрежнему предпочитала русскій языкъ.
— Говорю, ваше величество, отвѣчала, — ободрившись, Лилли. — Я родилась въ Тамбовской губерніи…
— О! да y тебя и выговоръ-то совсѣмъ русскій, чище еще, чѣмъ y покойной сестрицы. Можетъ, ты и русскія пѣсни пѣть умѣешь?
Лилли замялась. Мало-ли распѣвала она въ дѣтствѣ разныхъ пѣсенъ съ своими сверстницами, дворовыми дѣвчонками! Но государыня, чего добраго, прикажетъ ей еще пѣть сейчасъ при всѣхъ…
— Ну, что же молчишь? Отвѣчай! — шепнула ей сзади по-нѣмецки Юліана.
— Простите, ваше величество, — пролепетала Лилли: — y меня хриплый голосъ…
— Ну, тогда тебѣ цѣна грошъ.
Юліана, имѣвшая уже случай слышать, какъ звонко Лилли заливается въ своей комнаткѣ, не хотѣла обличить ее въ явной лжи, но сочла все таки полезнымъ пристыдить ее немножко и доложила государынѣ, что дѣвочка зато мастерица ѣздить верхомъ, даже безъ сѣдла, какъ деревенскія дѣти.
— Скажите, пожалуйста! — улыбнулась Анна Іоанновна. — Ну, когда-нибудь посмотримъ y насъ въ манежѣ, непремѣнно посмотримъ.
Въ это время въ саду закаркала громко ворона.
— Проклятое вороньё! — проворчала государыня и выглянула въ окно. — Такъ и есть: опять надъ моимъ окномъ! Точно имъ и другого мѣста нѣтъ. Подайте-ка мнѣ ружье!
— О, mein Gott! — послышался сдавленный вздохъ изъ устъ стоявшей около царскаго кресла придворной дамы.
Не смѣя до сихъ поръ отвести глазъ отъ императрицы, Лилли только теперь взглянула на эту барыню, въ которой тотчасъ узнала вчерашнюю спутницу государыни, герцогиню Биронъ. Небольшого роста, но съ пышнымъ бюстомъ, 36-ти лѣтняя герцогиня была бы и лицомъ, пожалуй, даже недурна, не будь ея кожа испорчена оспой, не напускай она на себя чрезмѣрной важности и не имѣй она, кромѣ того, непохвальной привычки то-и-дѣло приподнимать брови, — что придавало ея самимъ по себѣ правильнымъ чертамъ выраженіе пугливаго высокомѣрія.
— Какъ это ты, Бенигна, не привыкаешь на конецъ къ выстрѣламъ? — замѣтила ей Анна Іоанновна. — Ну, да Господь съ тобой! Дайте мнѣ лукъ и стрѣлы.
— Eccolo, madre mia! Вотъ тебѣ мой самострѣлъ, — подскочилъ къ ней вертлявый, черномазый субъектъ, въ которомъ, и безъ шутовскаго наряда, не трудно было узнать любимца царицы Педрилло по его звучному итальянскому говору и, казалось, намѣренному даже искаженію русской рѣчи (что мы, однако, не беремся воспроизвести). — Но, чуръ, не промахнись.
— Кто? я промахнусь? Ни въ жизнь!
— А вотъ побьемся объ закладъ: какъ промахнешься, такъ подаришь мнѣ за то золотой. Хорошо?
— Хорошо.
Натянувъ самострѣлъ, государыня, почти не цѣлясь, спустила стрѣлу. Въ тотъ же мигъ ворона, пронзенная стрѣлой, слетѣла кувыркомъ внизъ, цѣпляясь крыльями за древесныя вѣтви, и шлепнулась замертво на земь.
— Per Dio! — изумился Педрилло и съ заискивающею беззастѣнчивостью неаполитанскаго лаццарони протянулъ ладонь:
— Ebbene, made, una piccola moneta.
— Это за что, дуракъ?
— Да мнѣ ночью приснилось, что ты все же подарила мнѣ золотой, и я положилъ его уже себѣ въ карманъ.
— Такъ можешь оставить его y себя въ карманѣ.
Неаполитанецъ почесалъ себѣ ногою за ухомъ, а товарищи его разразились злораднымъ хохотомъ.
Тутъ вошедшій камеръ-юнкеръ доложилъ, что кабинетъ-министръ Артемій Петровичъ Волынскій усерднѣйше просить ея величество удостоить воззрѣніемъ нѣкій спѣшный докладъ.
Анна Іоанновна досадливо насупилась.
— Скажи, что мнѣ недосужно. Вѣчно вѣдь не впопадъ!
— А то, матушка-государыня, велѣла бы ты спросить его: гдѣ бѣлая галка? — предложилъ одинъ изъ шутовъ.
— Какая бѣлая галка?
— Да какъ же: еще на запрошлой масляницѣ, помнишь, повелѣла ты доставить въ твою менажерію бѣлую галку, что проявилась въ Твери. Ну, такъ доколѣ онъ ее не представитъ, дотолѣ ты и не допускай его предъ свои пресвѣтлыя очи.
Государыня усмѣхнулась.
— А что жъ, пожалуй, такъ ему и скажи.
Камеръ-юнкеръ вышелъ, но минуту спустя опять возвратился съ отвѣтомъ, что, по распоряженію его высокопревосходительства Артемія Петровича, тогда-же было писано тверскому воеводѣ Кирѣевскому, дабы для поимки той бѣлой галки съ присланными изъ Москвы помытчиками было безъ промедленія отправлено потребное число солдатъ, сотскихъ, пятидесятскихъ; что во всеобщее свѣдѣніе о всемѣрномъ содѣйствіи было равномѣрно въ пристойныхъ мѣстахъ неоднократно публиковано и во всѣ города Тверской провинціи указы посланы; но что съ тѣхъ поръ той бѣлой галки никто такъ уже и не видѣлъ.
— Пускай пошлетъ сейчасъ, кому слѣдуетъ, подтвердительные указы, — произнесла Анна Іоанновна съ рѣзкою рѣшительностью.
Не отходившая отъ ея кресла герцогиня Биронъ, наклонясь къ ней, шепнула ей что-то на ухо.
— Hm, ja, — согласилась государыня и добавила къ сказанному: — буде-же y Артемія Петровича есть и въ самомъ дѣлѣ нѣчто очень важное, то можетъ передать его свѣтлости господину герцогу для личнаго мнѣ доклада.
