Солдаты осмелели. И хотя всякое панибратство Бейтон мгновенно пресекал, они начали рассказывать о себе, о своих мечтах и планах. Чаще всего звучало слово «воля». О воле рассказывали вечерами у печки, о воле мечтали. Поручик про себя перевел его, как «Freiheit». Но смысл фраз оказался непонятным. Дословное «Wille» тоже как-то не вписывалось. Слишком книжно и заумно выходило. Он попросил разъяснить знакомого капитана из «старых немцев», уже много лет служившего у русских.
– Воля? Это у русской черни любимое словечко… Грабеж, хаос, безвластие. Только об этом они и мечтают, – буркнул знакомец. – Потому им и понадобились европейские офицеры, чтобы держать чернь в кулаке.
Этот ответ тоже не удовлетворил Альфреда. Что-то здесь тоже было… и так, и не так. О хаосе так не говорят, о нем не мечтают. Да и какая же эти крестьяне «чернь»? Поручик помнил голодные толпы в осажденных городах империи, шайки бродяг на дорогах. Вот это – чернь. А это обычные люди. Работали, жили, а потом выпала им судьба стать солдатами. Хотя в чем-то Франц и прав: власть русские не любят. Очередным вечером, присев возле печурки с кружком солдат в их землянке, он решил спросить их самих.
– Воля, барин… – мечтательно протянул солдат. – Тут и не сказать сразу. Я так думаю: это когда едешь ночью по степи на своей лошадке летом; тепло, трава кругом сочная, такая, хоть сам ее жуй. Звезды сверху, что твои колеса. Тишина. А воздух… Сладкий, как мед в сотах. И дышишь им, дышишь, а надышаться не можешь. Едешь ты по этой благодати, вдыхаешь ее, а знаешь, что где-то далеко-далеко ждет тебя хозяйка, дом родной, детишки. Вот это, барин, и есть воля.
Солдаты замолчали. Молчал и поручик. Думал об этой странной «воле», которая суть целый народ. Не богатство, не слава, не удобство жизни, а «воля». Странно и притягательно. Стоит на досуге об этом поразмышлять.
***
Но досуга не случилось. Утром их разбудил барабанный бой, выбивающий сигнал к общему построению. Соскочив с кровати, еще не сообразив, где он и кто, поручик быстро натянул одежду, схватил шпагу и кинулся на выход. На площади, перед домом, который занимал полковник (бывший дом управляющего), уже выстраивались солдаты. На крыльце стоял ван Букховен, неторопливо постукивая тростью по полу. Поручик занял свое место в строю и стал ждать.
Наконец полковник сошел с крыльца. Встал перед строем и прокричал:
– Солдаты, польская армия перешла Березину, разбила заставы и движется к крепости Могилев. Нам приказано сегодня же выдвигаться к крепости и оборонять ее. Через три часа выступаем. Есть вопросы? Нет. Офицеры – собраться у меня через половину часа. Разойтись.
В доме, который занимал командир, положение было описано более подробно. Старый знакомый, граф Радзивилл, вместе с гетманом Гонсевским собрали армию до тридцати тысяч человек, сбили все заставы и острожки по левому берегу Березины, осадили крепость Новый Быхов и сейчас быстрым маршем идут на Могилев. Город укрепляется уже несколько месяцев. Сейчас в нем до тысячи человек стрельцов и четыре тысячи казаков из местных. Но местные ненадежны. Потому их полку приказано быстрым маршем идти на Могилев, чтобы проникнуть в город раньше, чем поляки его окружат. Если же Бог не даст удачи, то прорываться в город с боем. Туда же, к Могилеву, идут солдатский полк Ивана Цыклера, войско воеводы Ромодановского, но они, скорее всего, не успеют.
Не прошло и трех часов, как колонна полка выступила из Шклова. Было это 31 января 7163 года. В тот же час из-под Быхова начали марш на Могилев отряды гетмана Радзивилла. Отсчет времени пошел на часы.
К городу подошли почти одновременно, 2 февраля. Когда роты пехотинцев стали втягиваться в восточное предместье города, с западной стороны начали подходить отряды Радзивилла. Неожиданно для поляков ворота открылись и на не вполне оправившихся от похода воинов Великого гетмана Литовского бросились осажденные, которым полагалось сидеть за стенами и дрожать от страха. Стрельцы приказов Лопухина и Аничкова, казаки, ополченцы из горожан, вооруженные кто чем, бросились на гордые хоругви. Тем временем подошедшие пехотинцы добавили жару залповым огнем. Поляки, не ожидавшие вылазки, отступили. Ополченцы и гарнизон крепости, захватив обоз с припасами, столь же стремительно скрылись за стенами. Конечно, это была не победа – поляки потеряли менее полусотни воинов из многотысячной армии. Но если из города выходили порознь – стрельцы, солдаты, ополченцы, то возвращались уже единой армией, спаянной общей удачей, окрыленной пусть маленькой, но победой.
У костров под стенами смешались солдатские и стрелецкие кафтаны, казачьи зипуны. Люди смеялись, хлопали друг друга по плечам. Все это видел Бейтон, проезжая по городу вместе с другими офицерами, полковниками и командующим гарнизоном воеводой Иваном Алферьевым. Среди командиров чем-то не понравился Бейтону полковник могилевского полка шляхтич Константин Поклонский. Наткнувшись на его тонкое и холеное лицо с холодными и неподвижными глазами, резко выделяющимися на фоне живой мимики, он то и дело возвращался к нему взглядом. Как-то в его действиях все было слишком. Слишком яростно ругал ляхов, слишком радовался победе. Впрочем, наверное, это у поручика от усталости. Лезет в голову всякая чушь. Человек как человек. Но подозрение не отпускало. В чем? Так и не скажешь.
Поручика определили на постой в небольшом домике в предместье под названием Лупулово, где была расквартирована и его рота. Убедившись, что солдаты размещены и накормлены, он отправился к себе. Оставшись, наконец, один, Бейтон скинул амуницию и завалился на кровать, отказавшись даже отужинать с хозяевами. Но заснуть не вышло: гудели ноги, в голове крутились мысли. Поняв, что не заснет, поручик, накинув кафтан и охабень, сунув за пазуху трубку и кисет, вышел на улицу.
Было тихо. Только вдалеке перекликались стражники. Альфред раскурил трубку и попытался успокоить кутерьму мыслей. Осада будет трудной. Тридцать тысяч поляков против шести тысяч осажденных. Да и какие шесть тысяч? Могилевский полк только числом грозен, а умения у него меньше, чем у последнего солдата в их полку. Да и оружие там старое. Предместья удержать будет непросто. Хоть вал явно подновляли, частокол выставили, ров углубили, а защита слабая. Слишком много врагов. Стены крепкие, но невысокие, а возле реки и совсем низкие. С окрестных холмов весь город простреливается. Да и припасов немного. Войска-то сколько; да и так людей за стенами спряталось немало. Ох, достанется нам. Одна надежда на армию Ромодановского, которая сейчас движется с боями от Шклова. Да казаки могут успеть с юга. Могут успеть. А могут и опоздать. Как карта ляжет, как говорят любители коротать вечера за игральным столом…
Внезапно невдалеке под чьими-то сапогами заскрипел снег. Бейтон неожиданно для себя самого отшатнулся в тень. Мимо не прошел, а проскользнул человек. Лица в темноте не разобрать, но походка и фигура показались знакомыми. Запахнув полушубок, поручик последовал за странным ночным прохожим. Тот часто оглядывался. Бейтон каждый раз прижимался к стенам домов. Прохожий свернул в переулок. Поручик примостился за углом. В переулке прохожего ждали. Разговор шел на польском языке, хорошо знакомом поручику.
– Великий гетман ждет от Вас, пан полковник, решительных действий, – негромко проговорил один из собеседников.
– Пан гетман может на меня рассчитывать, – шепотом отвечал другой.
– Послезавтра утром мы начнем штурм города. Вы должны открыть ворота Лупулово и ворота из предместья в город, как только будет дан сигнал фонарем из лагеря.
– Я сделаю это. Но и Вы не забудьте: я буду владеть этим городом.
– Не волнуйтесь. Слово Радзивилла в этом мире еще что-то значит. Запомните – послезавтра утром, во время последней стражи. А теперь уходите.
Поручик вжался в стену, как мог, и затаил дыхание. Мимо проскользнули две тени. Одна направилась к ограде, другая в сторону города. Вот оно как. Измена. Не случайно этот тип мне так не понравился. Что же теперь делать? Убить? Его же и повесят, как изменника. Бежать к фон Штадену или полковнику? Пожалуй, к фон Штадену. Он знает и Бейтона, и русских. Он найдет, как выйти из положения.
Поручик почти бегом направился к дому подполковника и практически ворвался к нему в спальню. Его сбивчивый, прерываемый эмоциональными вскриками рассказ, тем не менее, произвел впечатление на фон Штадена. Ворча о нарушении субординации и всех мыслимых приличий некоторыми молодыми людьми, он собрался и вместе с Бейтоном отправился в цитадель, где располагался воевода. К воеводе их не пускали долго. Стрельцы упорно твердили, что боярин Иван Васильевич почивает. Но настойчивость фон Штадена была поистине беспредельной. После почти часа препирательств их, наконец, пропустили в дом. А еще через полчаса они предстали перед светлым ликом боярина-воеводы, одетого в горничную рубаху и домашний кафтан. Боярин был хмур и крайне недоволен неурочным визитом. Но, узнав причину, всполошился не на шутку.
