Конечно, и мы не могли отказать себе в таком удовольствии. Тем более что раньше мне не удалось лично познакомиться с песцами — во время путешествия по Северу я видел лишь их следы. Из рассказов попутчиков я уяснил, что песцы обычно бродят за медведями и питаются крохами с августейшего стола. После этого разъяснения погоня за песцами как-то потеряла для меня свою прелесть.
Зато здесь, на звероферме, я с лихвой наверстал упущенное. В прямоугольных сетчатых клетках, возвышавшихся на высоких ножках, резвились серовато-бурые зверьки, ростом с шакалов. Летом их прославленные шкурки выглядят весьма потрепанными, но к зиме песцы начинают прихорашиваться и постепенно становятся серо-голубыми — как раз тот случай, когда красота приносит сплошные неприятности. Сомнительное удовольствие — расставаться с собственной шкурой только потому, что на мировом рынке эта самая шкура высоко ценится за прочность и красоту.
Взрослые песцы отличаются склочным и неуживчивым характером, и поэтому их расселили в отдельные квартиры. Зато щенки живут парами, причем подбирают их не по взаимной симпатии и духовным интересам, а по аппетиту: если один щенок съедает свою порцию быстрее другого, он немедленно бросается помогать приятелю, и начинается убыточная для совхоза драка, ибо могут пострадать шкуры. Поэтому неисправимых драчунов время от времени изолируют от порядочного общества.
— Например, вот этого. — Василий Георгиевич кивнул на клетку. — Отъявленный дебошир!
Мы подошли к наказанному. Щенок лежал в клетке такой трогательно-беспомощный, такой обиженный, что сердобольный Малыш расчувствовался, просунул в клетку палец и доверчиво погладил бедняжку по головке. Щелк! Юный хулиган не без сожаления проводил взглядом быстро отвернутый палец, облизнулся и вновь улегся — в той же трогательно-беспомощной позе.
Директор рассчитывает получить от зверофермы тысяч шестьдесят рублей чистого дохода — большие деньги, и даются они нелегко. Песцы — народ капризный, избалованный вниманием; если их не устраивает меню или не нравится уход, они могут учинить форменный скандал. Летом они требуют, чтобы их перенесли в тенек, осенью — чтобы им расчесывали линяющие шкуры, и каждый день — тщательной уборки помещения. Словом, у обслуживающего персонала забот не меньше, чем у горничных в гостинице, когда приезжают интуристы.
МЫ СВОРАЧИВАЕМ С БОЛЬШАКА
На Псковщине стояла устойчивая, редкостная для этого края жара. Поэтому в путь Травка предложила трогаться в пять утра, идти до одиннадцати и потом, в самую жару, отдыхать. Малыш тоже слышать не хотел о любом другом варианте: только в пять утра, и баста. Я знал, чем кончится дело, и не возражал. Усилия, которые я приложил, чтобы в девять утра выдернуть этих друзей из постелей, вполне заменили мне зарядку. Ровно в полдень мы вышли из дому. Травка и Малыш бормотали что-то насчет того, что завтра они как штык встанут в пять утра, но я уже не обращал на этот лепет внимания. Чтобы не возвращаться больше к данной теме, добавлю, что за все время путешествия лишь один раз нам удалось выйти в путь раньше полудня — кажется, минут на пятнадцать.
На прощанье мы еще разок полюбовались лошадками, приласкали свирепых львов, несущих вечную службу перед дворцом, раскланялись с Мухой и ее милыми дочками и посидели в парке под роскошными вязами, любимыми деревьями Анатоля Франса и его двойника г-на Бержере, который в их тени размышлял о природе добра и зла, о поучительных уроках истории и судьбах мировой цивилизации. Благоговение и любовь, которую я испытываю к профессору Бержере, заставляют меня признаться в том, что наши беседы под вязами были менее возвышенны и серьезного вклада в философию не внесли.
Итак, с Волышевом мы распрощались. Нас ждала дорога, а на ней Четверг, который раздувал ноздри, нетерпеливо бил копытом и вожделенно косил на телегу. Он отнюдь не мечтал, чтобы скорее отправиться в путь, отнюдь нет: много радости — тащить за собой груженую телегу! Но косить на телегу глазом было приятно, поскольку на ней лежал купленный в совхозе мешок овса. Четверг был лошадью, а какая лошадь не испытывает к овсу глубокого чувства нежности — часто, увы, одностороннего и безответного? И мерин бросал на мешок столь пламенные взгляды, что доброе сердце Дмитрия Ивановича не выдержало. Старик щедро отсыпал в ведро овса, Четверг с наслаждением захрустел, и у его ног немедленно собрались окрестные куры, подбирая упавшие зерна и вздорно склочничая.
Километрах в тридцати от Волышева находится Вышегород, одно из любопытнейших на Псковщине поселений. О его достопримечательностях я расскажу после, но об одной, весьма важной для туристов,— немедленно. Дело в том, что на Вышегород ведет лишь извилистая полоса, стыдливо обозначающая дорогу. Я спросил волышевского шофера, веселого и жизнерадостного парня, не ездил ли он в Вышегород. Шофер мгновенно изменился в лице, помрачнел, поскучнел и упавшим голосом пробормотал, что с моей стороны довольно бестактно будоражить ноющую рану: оказывается, на этой дороге его машина вывихнула все свои суставы и в расцвете сил перешла на инвалидность. В заключение шофер наградил дорогу на Вышегород эпитетами, простительными для человека в крайней степени раздражения, и голосом, в котором звучала плохо скрытая ирония, пожелал нам удачного путешествия. Услышав наш разговор, Четверг вытащил морду из ведра с овсом и тяжело вздохнул. На лошадином языке это означало: «Я, умудренный опытом мерин, не припомню случая, когда меня кормили бы овсом только за мои красивые глаза. Заставите небось работать, как последнюю ломовую лошадь...»
Однако первая половина пути не вызвала у Четверга никаких нареканий: до села Дубровка тянулся большак, укатанный добротной щебенкой. Мы шли за телегой, загорали и болтали о всякой всячине. Вскоре к нашему отряду присоединилась старушка с бидоном малины. Она сообщила, что в лесу малины сколько хошь, что малина полезна от костей и что в деревне за Пьяным Камнем налево живет ее племянник. А Пьяным тот камень называется потому, что подле него обычно спят мужья, которые не решаются приходить домой навеселе. Камень оказался массивным валуном. Трава вокруг него была заметно примята.
В Дубровке мы зашли в первый попавшийся дом, купили у смущенного мальчишки молока и перед поворотом на Вышегород устроили привал. Интуиция нам подсказывала, что перед второй половиной пути нужно как следует подкрепиться и отдохнуть. Дмитрий Иванович выпряг Четверга, который тут же повернулся к телеге и ласково посмотрел на мешок с овсом. На сей раз Дмитрий Иванович проявил твердость, и Четверг, бросив на мешок туманный взгляд, отправился щипать придорожную зелень. А мы уселись и набросились на еду с яростью, понятной каждому, кто несколько часов подряд мерил ногами дорогу на опьяняюще свежем воздухе. Малыш, которого за домашний обеденный стол приходилось загонять при помощи хитроумных логических конструкций, поедал толстые ломти ржаного хлеба с солью без видимых признаков насыщения и запивал их чашками молока, урча от удовольствия. Мы с Травкой тоже работали челюстями, как жерновами, и лишь Дмитрий Иванович ел степенно, с присущей ему аккуратностью подбирая крошки и снабжая нас полезными сведениями.
— В отличие от собаки, лошадь не обладает хитростью, — излагал он своим правильным языком. — Четверг, как вы видите, сейчас направился в рожь. Он хорошо знает, что я его туда не пущу, но не делает попытки меня перехитрить и зайти в рожь со стороны кустов. Собака же, безусловно, прибегла бы к этому способу. Она хитрее, а потому не так зависит от человека в смысле пропитания, как лошадь.
С этими словами Дмитрий Иванович направился к Четвергу и задержал его в шаге от ржи, к которой мерин уже протянул свою бесхитростную морду. Четверг понимающе вздохнул и побрел щипать зелень — тоже, между нами говоря, не последнее лакомство: едали и солому.
Затем Дмитрий Иванович прилег в теньке, а Малыш приступил к психологическому опыту. Выманив из дому длинного муравья, он переселил его в отдаленный муравейник и стал наблюдать за встречей, которую оказали незваному гостю. По доносившимся до нас репликам мы поняли, что перед глазами Малыша разворачивается подлинная драма. Так оно и оказалось. Малыш рассказал, что пришельца встретили недружелюбно. Для начала ему накостыляли по шее, а потом сообщили, что в гости его никто не приглашал, но раз он поставил хозяев перед фактом, пусть знает, что даром здесь не кормят. А посему будь добр — приступай к работе, таскай бревна. Муравей начал было оправдываться, размахивать руками и ссылаться на обстоятельства, но его обозвали пустобрехом и без лишних слов отправили на стройку. В заключение Малыш сказал, что на обратном пути он продолжит свои наблюдения за переселенным муравьем и лишь тогда сделает окончательные выводы.
