– И откуда у вас такая подробная информация, Аполлинарий Матвеевич? – удивился полицмейстер.
– Прошлым летом мы гостили у родственников в Варшаве и нас пригласили на торжество, посвященное юбилею местного генерал-губернатора. Вот там мы и познакомились с Иосифом Абрамовичем, который поведал нам, что его брат собирается в Ставрополь.
– Пики, господа, – начал торговаться Клим Пантелеевич.
– Трефы, – парировал Гайваронский. – Клара Сергеевна оказалась владелицей огромного состояния: аптеки, ювелирный салон с мастерскими, ломбарды. Ходят слухи – она без ума от поручика Васильчикова, и теперь, после смерти мужа, ничто не сможет помешать вдове обрести свое счастье.
– Да, наверное… – проронил полицмейстер, задумался и после неловкой, слишком затянувшейся паузы продолжил: – Так вот… вы сказали о счастье… А кто знает, что это такое? Проходит время, и оказывается, что ты уже был счастлив, когда твои родители были живы, а маленькие дети бегали босыми ногами по мокрой от росы траве, радуясь теплому весеннему солнцу. Рядом с тобой каждое утро просыпалась молодая и красивая жена, но ты не обращал на это никакого внимания, а все бежал вперед, пытаясь получить следующий чин или заработать еще одну тысячу. А через много лет, когда в небытие ушли старики и выросли дети, состарилась и потускнела жена, ты оглянулся и понял, что именно тогда, в прошлом, лет двадцать назад, счастье находилось рядом с тобой, но оставалось не замеченным и тихо покинуло твой дом. А потому, господа, счастье – это когда нет несчастья, – философски заключил Фен-Раевский. – Бубны играем.
– Держу бубны. – Желая возвысить игру, Ардашев продолжал сохранять непроницаемый вид. Он умел самым незаметным образом прятать в душе движения, выражающие радость при выигрыше и скуку при невезении. «Фортуна – дама капризная, – часто говаривал он за карточным столом, – и не особенно любит видеть неуемную радость от тех благодеяний, которыми она неожиданно одаривает нас, и горе ждет того, кто пьянеет от внезапной удачи».
Преферанс продолжался. Только Доршт сегодня не играл. Обрусевший немец слушал в музыкальном салоне граммофон, рассеянно и невпопад отвечая на вопросы о том, какие векселя в ближайшее время поднимутся в цене.
8
Тяжелое похмелье
В квартире поручика драгунского полка Васильчикова Бронислава по батюшке Арнольдовича царил беспорядок, типичный для холостяцкой берлоги.
Сам хозяин в одном сапоге и белом исподнем спал сном невинного младенца, свесив голову с кушетки вниз. Солнечный луч бил прямо в глаза, отчего Броня жмурился и шевелил усами. Длинная пьяная слюна свисала перпендикулярно поверхности пола. Разбросанная по прокуренной квартире пустая винная и коньячная тара говорила о том, что гостей было много. Присутствие некоторых деталей женского туалета: одинокой резинки от чулка, корсета, забытого какой-то уж очень рассеянной или сильно нетрезвой дамой, явно свидетельствовало о том, что как минимум в невинную гимназическую бутылочку здесь уж точно играли. В это можно было бы поверить, если бы не отъезжавший от Брониного дома под утро кортеж из двух карет, набитый под завязку бравыми офицерами и стайкой милашек Фатимы.
Именно такую картину недавнего разврата открыла милой Кларочке скрипучая незапертая дверь. От обиды хотелось кричать, а от жалости к себе плакать. Пьяное чудовище, на которое потрачено столько драгоценной женской нежности и пламенной любви, безмятежно храпело, не чувствуя вины. Квартира узнавалась с трудом. Недавно купленное розовое покрывало было испохаблено и залито красным вином, а ее любимое одеяло служило кому-то подстилкой под столом. В другом углу комнаты беспорядочно валялись недавно купленные подушки из лебяжьего пуха.
– Подлец, негодяй, предатель! – захлебываясь слезами, рыдала красивая молодая женщина, одновременно не переставая методично хлестать любовника по щекам.
Первым на четверть приоткрылся правый глаз. Через секунду он снова закрылся, будучи уверенным, что все это сон. То же произошло и с левым. Постепенно реальность отвоевывала все больше пространства, и воспаленный алкоголем мозг офицера медленно начинал работать. Оглядевшись, Броня стал цеплять, прежде всего, почему-то шашку. Затем, видимо окончательно прозрев, стал надевать мундир. Башка трещала, в мозгах карамболило, доносящийся с улицы стук деревянного молотка жестянщика артиллерийской канонадой отдавался в ушах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Соломона вчера убили, прямо средь бела дня. Тело сейчас в морге. Я теперь не знаю, что делать и как дальше жить. А ты пьянствуешь да с потаскушками всякими спишь! Как я тебя ненавижу! – присев на краешек большого кожаного чемодана, навзрыд голосила вдова.
– Да, я выпил – отрицать не буду. А что до этих мамзелей, то я ни-ни… – с трудом шевеля пересохшими губами, пролепетал любовник. – Даже пальцем ни одну не трогал, а не то чтобы… Я только тебя… люблю. Это друзья веселились. У корнета Аверьянова мальчишник. На днях венчается, а чтобы не смущать его родственников, решили собраться у меня. Как тут откажешь? А кого, ты говоришь, убили? Соломона? – наморщив лоб, спросил Васильчиков.
– Да. Законного моего мужа. Слышал, распутник? – всхлипывая, поясняла Клара.
– Так, стало быть, конец мезальянсу и ты теперь свободная женщина? – отыскивая глазами недопитое вино, спросил измученный жаждой офицер.
– Я – да, а вот ты – не знаю. Все говорят, что это ты его… Люди думают, что из-за меня, – с некоторой долей гордости выговорила Клара. При этих словах шампанское, которое жадно пил поручик прямо из горлышка, потекло мимо рта. Отбросив в сторону бутылку «Вдовы Клико», возмущенный последними словами Бронислав проронил:
– Нет, я все понимаю. Сначала ты назвала меня негодяем – возможно. Потом пьяницей – ладно. Дальше сказала, что я изменяю тебе – это уже циничный и неприкрытый навет, а закончила тем, что я, боевой офицер, убил… убил твоего рогатого Соломона! – Как раз во время произнесения этих последних слов и распахнулась дверь, и на пороге появились два нижних полицейских чина во главе с приставом 1-й части Арефьевым.
– Ну, вот и сознались, мил человек. Еще покаешься да помолишься, глядишь, совсем душу очистишь, а тело твое грязное, ты уж не переживай, каторга отстирает. Собирайся… Ах, а тут еще и дамочка! И что же это вы здесь забыли? Вам бы надобно у смертного одра слезы лить да с покойным супружником прощаться, – расправляя усы, стыдил новоиспеченную вдову пристав.
– Ты посмотри, Кларочка, как этот сатрап и душитель свободы разговаривает с боевым офицером! Арестовывать меня пришли? А известно ли вам, господа, что посадить под арест меня можно только в присутствии моего полкового начальства? – поправляя ремень, с достоинством пытался защищаться поручик.
– Ваше начальство мы известим, то не вашего беспокойства дело. А сейчас советую вам не препираться более, а проследовать с нами и ответить на вопросы. А здесь будет проведен обыск. Бумаги имеются. Вот извольте взглянуть. – Полицейский протянул лист с печатью и писарским каллиграфическим почерком.
– Ну, если и документы подготовили, то ищите. Да, господа, одна просьба – только соблюдайте в квартире чистоту и порядок. А то потом перед горничной неудобно будет-с. Все-таки оставил чистую квартиру, а после обыска, говорят, такой кавардак бывает! – закуривая папиросу, иронизировал офицер.
Прикрывая заплаканное лицо рукой, женщина, словно ошпаренная крутым кипятком кошка, стремительно выскочила из квартиры и, стуча каблуками по деревянной лестнице, выбежала на улицу. Разминувшись с ней, в дом вошел Поляничко и начал проводить обыск.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
По прошествии получаса Васильчиков, уже без ремня и шашки, сидел в кабинете начальника полиции, безучастно рассматривая висевший на стене портрет Столыпина.
В присутствии полицмейстера допрос вел старший судебный следователь, опытный Глеб Парамонович Кошкидько.
– Ну-с, любезнейший, можем ли мы расценивать ваши слова, а именно: «я убил твоего рогатого Соломона» – как чистосердечное признание вашей вины в предумышленном смертоубийстве Жиха Соломона Моисеевича? – начал допрос следователь.
