Именно в это время в коммунистической прессе выходит лавина немыслимых интервью и статей писателя. Лейтмотив один: «Я бесконечно, бесконечно счастлив!» А содержание примерно такое: «Я сам лишил себя возможности деятельно участвовать в работе по возрождению моей родины. Я давно уже всем сердцем рвался в советскую Россию. Находясь среди эмигрантов, испытывал только тягостную оторванность и злую тоску».
Особенно же Мастеру, оказывается, приглянулись местные юноши и девушки. «Меня поразили в них бодрость и безоблачность. Это прирожденные оптимисты. Мне кажется, что у них, по сравнению с молодежью дореволюционной эпохи, стала совсем иная походка. Свободная и уверенная. Видимо, это результат регулярных занятий физкультурой и спортом».
Не слишком грамотный бодряческий стиль. Дежурная, до боли привычная для того времени политическая риторика. Куприн такое написать никогда бы не смог. И произнести – разве что под пистолетом.
Периодические издания в массовом порядке начинают исследовать творчество блудного сына. Они безапелляционно заявляют, что эмигрантский период его был крайне малопродуктивен. Выводят категоричное резюме: «На чужбине Куприн не создал ничего сколько-нибудь значительного».
В действительности же с 23-го по 34-й год он издал шесть книг. Три блестящих по стилю повести. Написал полсотни превосходных рассказов.
Однако советскую печать реальность как таковая беспокоит мало. Важно показать всему миру, как блудные эмигранты вновь припадают к груди великой отчизны. Посыпая голову пеплом, проклиная свои заблуждения. И одновременно заряжаясь энергией оптимизма единственно правильной страны.
Славословия продолжались вне всякой меры. Щедрые же обещания, данные писателю, никто не спешил исполнять. Так, вопреки заверениям, Куприна на родине никто не лечил. Только когда ему стало уж совсем плохо, жена сама вызвала врачей.
10 июля 1938 года Александру Ивановичу сделали операцию – спустя год после его возвращения. Операция оказалась на редкость бессмысленной и бесполезной. Возможно, именно она и сократила его жизнь.
В советских публикациях, конечно, не было упоминаний о том, что перед смертью в ленинградской больнице (из подмосковной дачи он переехал в Ленинград, в скромную квартиру) он попросил позвать священника. Куприн беседовал со святым отцом наедине. О чем беседовал? Кто был этим священником? Точнее, в каком ранге подразделения НКВД? Под каким порядковым номером, подшитая, с сер-пастой печатью, легла на стол безбожного службиста сердечная исповедь одного из самых искренних русских писателей?
25 августа 1938 года Куприн умер.
Через пять лет, весной 43-го, его жена, Елизавета Морицевна, повесилась. От голода, холода, тоски, бессмысленности всей жизни в стране величайшего Сталина.
Кампания под кодовым названием «Возвращение Куприна» завершилась блестяще. Раскаявшийся классик триумфально возвращен. Умер? Так ведь и все люди смертны.
Жена Куприна (а тем более его вдова) в планы усердных распорядителей не входила.
В стране победившего хама
Моя литературная судьба закончена.
У меня нет выхода.
Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын…
У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего.
Я не собираюсь никого ни о чем просить.
Не надо мне вашего снисхождения.
Я больше чем устал.
Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею.
Из выступления М.М. Зощенко на писательском собрании
• Михаил Михайлович Зощенко (29 июля (10 августа) 1895 (по другим сведениям 1894), Петербург (по другим источникам, Полтава) – 22 июля 1958, Ленинград) – советский русский писатель.
• Сатирик, юморист, автор множества взрослых и детских рассказов. Создатель собственного уникального литературного стиля и нового языка советской литературы.
• Самая большая неудача – нелюбовь властей и «неприемлемость» его творчества.
В Ленинграде за пару месяцев до смерти Зощенко его повстречал Корней Чуковский. Принялся расхваливать его произведения.
– Мои произведения… – медленно, тяжелым голосом повторил Зощенко. – Я уже сам стал забывать свои произведения.
А когда Корней Иванович представил ему молодого литератора, Зощенко с состраданием взглянул на него:
– Профессия писателя сродни производству свинцовых белил.
Мало кто из собратьев по цеху Михаила Михайловича испытал такую оглушительную славу и такое лютое бесславье.
«Я требую памятников для Зощенко по всем городам и местечкам. По крайней мере, как для дедушки Крылова, в Летнем саду», – писал Осип Мандельштам в «Четвертой прозе».
Правая же рука И. Сталина товарищ Жданов вопрошает ленинградских писателей на погромном собрании: «Кто такой Зощенко? Пошляк! Отщепенец и выродок! Его произведения – рвотный порошок. Пакостник, мусорщик, слякоть. Человек без морали и совести».
Почему же у вельможного партайгеноссе Жданова, главной идеологической «шестерки» товарища Сталина, он вызвал столь свирепую ненависть? Чем же вообще так не угодил Михаил Михайлович советской власти?
Оказывается, безобидным детским рассказом «Приключения обезьяны» («Звезда», № 5–6 за 1946 г.). По мнению Оргбюро ЦК ВКП(б) – «это пошлый пасквиль на советских людей. Он представил их примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами».
Крохотный опус, опубликованный в невинном журнале «Мурзилка», а потом перепечатанный «Звездой», инициировал лавину обвинений. От писателя потребовали, чтобы он публично покаялся, посыпал главу пеплом и т. д.
Зощенко отрезал: «На любой вопрос я готов ответить шуткой. Но в докладе было сказано, что я подонок, хулиган, несоветский писатель, что с двадцатых годов я глумился над людьми. Я не могу ответить шуткой на это. Я дважды воевал на фронте, я имею пять боевых орденов. Как я могу признать себя подонком и трусом?»
После этих слов путь в издательства для писателя оказался заказан.
Возбранялось даже ставить подпись под переводами.
Чтобы свести концы с концами, Михаилу Михайловичу пришлось припомнить свое давнее умение тачать сапоги. Почерневший от горя, с ввалившимися висками, с поредевшими и поседевшими волосами, он собственноручно вырезал подметки и прибивал каблуки.
Однако стервятники от литературы жаждали полного уничтожения. Они вытаскивают писателя на очередную идеологическую «проработку».
– Да дайте же мне умереть спокойно! – восклицает на сборище проработчиков Зощенко.
Публика леденеет. Настолько дико по тому времени звучали эти простые слова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
