штата. С федеральными базами я ничего не могу поделать, так что мне остается только молиться о том, что они более защищены. Моего адреса не знает никто, но у этой медали есть и другая сторона – если я исчезну, то никто и не узнает. Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь заметит мое отсутствие? И что убийца будет делать со мной все это время?
И потому восемь лет назад я решилась на рискованный шаг. Джулия была тогда самым новым членом группы, и я думаю, что выбрала ее, потому что она была самой молодой. Я надеялась, что она по своей молодости будет делать то, что я ей говорю. Я проверяла ее два раза в день с помощью эсэмэски – в девять утра и девять вечера, так что она знает: я жива. На тот случай, если я пропущу проверку, я оставила ей запечатанный конверт и заставила ее пообещать, что она откроет его в этом единственном случае. В нем указано, где расположена моя квартира.
Джулия на экране перестает стучать и отъезжает от двери на фут. Она сдается. Она откатывается. Она играет с чем-то у нее на коленях, и тут звонит мой сотовый. Я лихорадочно ищу мой телефон, чтобы отключить звонок, но поздно. Она знает, что я дома. Эксцентричная Джулия кричит мне через дверь:
– Линнетт, прекрати чудить, это важно!
Мы с Файном не двигаемся, мы не производим ни звука, мы не дышим. На моем экране расцветают сигналы тревоги, когда эта предательница снова и снова звонит мне. После восьмой попытки она уходит.
Я вздыхаю с облегчением, то же самое делает и Файн, и мы смотрим друг на друга. Что теперь? Наше место обитания скомпрометировано. Что нам делать – оставаться или бежать? Если Джулия пришла сюда, я должна исходить из допущения, что кто-то шел по ее следам, а теперь ведет наблюдение за моей квартирой. Но я не могу уйти. Это мое единственное безопасное место.
Еды у меня достаточно, чтобы продержаться три недели. Мне ни к чему открывать занавески. Я выключу мой телефон и залягу на дно. Никто не сможет войти сюда. Здесь будет вполне безопасно. Пусть другие разбираются с «важными делами» Джулии. Мне нужно остаться живой.
* * *
Посередине «Реальной любви» в мою дверь снова стучат. Я приглушаю звук, включаю экран, перехожу на нижнюю камеру. У меня одно желание: чтобы Джулия оставила меня в покое. Кожа у меня натягивается, мышцы замирают. Рука, в которой я держу пистолет, немеет. Это Джулия, а рядом с ней на корточках сидит Призрак в его черной мантии и белой маске[11] и прижимает нож к ее горлу.
Это не взаправду, это кино, я, вероятно, все еще смотрю «Нетфликс» и случайно кликнула один из фильмов принадлежащей Джулии серии «Удар кинжалом». Девушка на экране, играющая Джулию, превосходно изображает страх – у нее широко раскрытые глаза, распахнутый рот, дыбящаяся грудь, и у меня, когда я смотрю на нее, тоже начинается гипервентиляция.
Это кино. Только и всего. Я смотрю фильм, потому что это не может быть взаправду, потому что я предпринимаю меры предосторожности. Я дотошная. Я не иду на риск.
И тут Призрак поворачивает на камеру свои черные дыры-глаза и достает лист бумаги.
«Открой дверь, Линнетт, или она умрет», – фломастером написано на листе.
Мы все заключили договор. Мы никогда о нем не говорим, но я знаю, что он существует, точно так же, как я знаю, что родители любили меня, что моя квартира безопасна, что Файн – мой лучший друг: когда приходит монстр, мы помогаем друг другу. И не имеет значения, чей это монстр. Не имеет значения, что нужно сделать. Такое обязательство несут последние девушки, и группа – ежемесячное напоминание об этом соглашении.
Вот уж никак не думала, что Джулия будет первой, кто попросит о помощи.
Я крепче сжимаю мой «Спешиал» калибра 38. Проверяю, снят ли пистолет с предохранителя. Потом я нажимаю кнопку, которая открывает мою входную дверь, и жду, когда монстр зайдет внутрь.
*Дебора Баллин, «Женщины – наше мясо, и это блюдо приятно на вкус», опубликовано в антологии «Заключительное слово о последних девушках», 1989
Группа поддержки последней девушки IV: Возвращение последних девушек
Бзззззз – звучит механизм, открывающий задвижку на моей входной двери. Я принимаю позу стрелка, которую практикую каждый вечер, ту позу, которая означает, что все пошло не так, если уж я стою в ней в собственной квартире. Я целюсь много выше головы Джулии, точно в то место, где, как мне кажется, должен находиться центр туловища Призрака, а мои руки дрожат, запястья ослабели, пальцы онемели. Я не знаю, во что упирается мой указательный палец – то ли в спусковой крючок, то ли в предохранительную скобу, но я слишком испугана и не могу отвести глаз от двери, чтобы проверить. Клетка станет моей зоной поражения. Мне теперь не до страховки сзади. Я не могу думать о том, что случится с пулями, которые пробьют стены квартиры и вылетят в коридор.
Я в замешательстве.
Я не способна выполнять такие сверхзадачи. Моя реакция чрезмерна. Я совершила ошибку. Прежде я ни разу в жизни не направляла пистолет на человека. Я не занимаюсь такими делами, в городе не занимаюсь, в своем доме не занимаюсь, но я слишком испугана и не могу опустить свои затекшие руки, а потому стою, как идиотка, с пистолетом в руках, словно считаю себя этакой крутой сукой, а мой мир вовсе не распадается на части.
Подножка кресла-каталки распахивает дверь, и Джулия въезжает в клетку, мои мышцы при этом непроизвольно микроскопически сжимаются, но я не стреляю. Мне нужно сделать несколько глубоких вдохов, иначе я вырублюсь. Сетка для меня слишком мелкая, и я не вижу лица Джулии, но я точно знаю, что она чувствует. Я сама чувствовала то же самое прежде. Пока вы не испытаете то, через что прошли мы, вы и представить себе не сможете, насколько может быть испуганным человек.
У меня в ушах стоит пронзительный звон. Прямо перед собой я вижу клетку, а все остальное вокруг словно затянуто серым туманом.
«Я тебя защищу, – мысленно успокаиваю я Файна. – Дальше клетки он не пройдет».
Не знаю, с кем я говорю – с Файном или с самой собой.
Следом за Джулией входит Призрак. Я не думаю, что нажму на спусковой крючок,
