— Нет. Я пригласила её с сестрами, заметив, что она влюблена в тебя. Мне показалось, что это тебя позабавит. Только и всего. Мне безразлично, жива она или мертва, совращена или невинна. Можешь за все время вообще ни единым словом с ней не перемолвиться. Это будет даже забавно, мой дорогой. Можешь ей назло развлечься с крошкой Габриэль. Она ведь тоже очень мила и тоже, как я погляжу, глаз с тебя не спускает. Малютка очень шустренькая, не правда ли?
— Правда.
— Или тебе приглянулась эта брюнеточка Элоди? Странное лицо, да? Она не чахоточная? В ней и вправду, что-то монашеское, не так ли?
— Так. — Глаза Этьенна были мечтательны и отрешенны, — Ну, а ты-то что будешь делать, моя дорогая? Кто станет жертвой роковых страстей? Бедный рыцарь Арман? Расфранченный циник Дювернуа? Остроумный кривляка Файоль?
Сюзанн развела руками и пожала плечами, давая понять, что ей неведомо, как стасуется колода и куда лягут карты.
— Интересно, каково это, быть женщиной? Чувствовать власть над мужчиной… — Он задумчиво глядел на пламя свечи, — Знать, что призыв плоти, исходящий от тебя, туманит голову, малейшее движение мраморного тела вызывает страсть, и достаточно взгляда, чтобы пробудить вожделение…
Сюзанн с улыбкой посмотрела на Этьенна.
— Ты сегодня романтичен, Фанфан. Так какая же из красоток навеяла тебе эти мысли?
Он пожал плечами. Потом неожиданно после недолгого молчания заговорил, серьёзно и как-то испуганно. Или ей показалось?
— Знаешь, Сюзи, мне уже трижды снился странный сон. Как будто я вижу женщину — холодную как мрамор, но облик её неявен — он словно тает. Темноволоса ли, блондинка? Не знаю. Она похожа на статую, её глаза — из камня. Не помню имени, но… В нём что-то болезненное… Я помнил его. Но забыл.
Внимательный взгляд Сюзанн тоже стал серьёзным. Если она в этой жизни кого-то любила — то только Этьенна. Она всегда радовалась, что у неё есть такой близкий друг и конфидент. Родство усиливало доверие, позволяло ничего не скрывать друг от друга, и эти отношения — равные и доверительные — она ценила. Ей нравилось, что брат советуется с ней по поводу вещей весьма скользких, всегда была готова помочь и с удовольствием видела, что и он дорожит её дружбой и всегдашним пониманием.
Но в последнее время она то и дело подмечала в нём вялую отрешённость от столь занимавших его прежде affaire de coeur, любовных интрижек, безразличие и непонятную холодность. Сюзанн была умна и видела, что не она тому причиной. Что-то угнетало Этьенна. Иногда он снова становился собой, был обаятелен и неотразим, но всё чаще казался чем-то подавленным. Она не хотела ничего выпытывать, полагая, если он всё же найдет нужным поделиться с кем-то — это будет она. Малышку Лоретт с сестрицами она пригласила, чтобы просто развлечь, встряхнуть брата. Сейчас слова Тьенну озадачили её. В них было что-то такое, чего она не то чтобы не понимала, но что-то, чего ей не хотелось понимать.
Но она ничем не выдала своего раздражения.
— Ты просто переутомился, малыш. Здесь, в Тентасэ, вся твоя хандра пройдет, поверь. Кстати, как тебе его светлость?
Этьенн пожал плечами. Герцог де Тентасэ не занимал его. Кем там он им приходится? Когда Этьенн получил от него письмо с приглашением, он думал было написать дяде Франсуа, спросить, в какой степени родства с ними его светлость Робер Персиваль де Тентасэ де Шатонуар, да как-то позабыл. Да и какая разница?
Сестра напрасно ждала от него откровенности. Что бы ни понимать под откровенностью — бесстыдство ли, чистосердечие ли, — он не мог ничего объяснить, ибо не мог понять себя. Полусонные галлюцинации и любовные похождения, извращения и ненасытность, непристойности и экстаз разврата, изматывающие тяготы, порабощающие каверзы, оплевывание священных истин и кощунства, свары и злые выходки, смертельные удары шпагой и роковые выстрелы, игра со смертью, надгробные речи, зависть и предательства, неврозы и путаница, доводящая рассудок до изнеможения, жабы и черви, все призрачное, лунатическое, чахоточное, похотливое, худосочное, ублюдочное, выцветшее, порочное, долгие часы опьянения полночной унылостью, растлевающие душу умствования, зловонные язвы, увитые венками камелий, зыбкие дали, тоска… — как это объяснить, как осмыслить? Прежде любовные интриги были увлекательно таинственны, потом постыдно скандальны, теперь стали откровенно скучны.
— Ты права, малышка, мне нужно отдохнуть. Я просто не в духе.
Когда сестра ушла, Этьенн почти сразу провалился в вязкий сон, липкий и призрачный. В нём снова маячила женщина и тягостное ощущение тяжелого ярма, огромного непосильного бремени и томительной безысходности сжимало сердце. У женщины не было глаз — только мраморные глазницы, спаянные сном веки. Но ему так нужно было заглянуть в эти глаза, так нужно было… пусть она откроет их, пусть только откроет — и все изменится… Мука кончится…
Прошло всё под утро, Этьенн проснулся на рассвете и впрямь почувствовал, что хандра прошла. В самом деле, лето в Тентасэ сулило много приятного. Стало быть, малютка Лоретт? Или Габриэль?
А впрочем, какая разница?
В тот же вечер состоялся ещё один разговор — когда Файоль, Дювернуа и Клермон расходились по спальням. Рэнэ поинтересовался у Армана, какая из девиц ему приглянулась? Клермон пожал плечами и ответил, что жениться сможет не раньше, чем получит кафедру. Сам он запретил себе даже думать о мадемуазель Элоди д'Эрсенвиль. Файоль и Дювернуа молча переглянулись, и Огюстен подмигнул Рэнэ, приглашая зайти в его спальню. По дороге Дювернуа поделился с другом кстати вспомнившимся анекдотом, и хохот де Файоля был слышен даже на другом этаже.
Когда оба остались одни за закрытой дверью, их разговор коснулся перспектив пребывания в замке, которые оба оценивали одинаково блестяще. Безусловно, приоритет придется уступить Этьенну, соглашался Огюстен. Он родственник хозяина и ему нужно предоставить право первого выбора в отношении девиц д'Эрсенвиль, но ничто не помешает им пока попытаться занять внимание прелестной Сюзанн, а потом, подхватить то, что перепадет от трапезы его сиятельства Виларсо де Торана.
— Я, откровенно сказать, Тентен, слышал о нём пару мерзопакостных сплетен и десяток весьма гадких историй, и не знал, верить или нет, но сейчас, когда увидел его… — задумчиво проронил де Файоль.
— Перестал верить?
— Напротив. Уверен, что всё — правда. Ещё, надо полагать, и не договаривают. Будь у меня такое лицо…
Огюстен кивнул и понимающе улыбнулся. Да, многие изумлялись внешности брата даже больше, чем привлекательности Сюзанн. Облик Этьенна нёс печать такого благородства и красоты, что будь у него сестра, он и на минуту побоялся оставить её в комнате с подобным Адонисом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
