он стал ждать почтальона с нетерпением, которое раньше было ему незнакомо. Вскоре пришло письмо от Любы, в тот же конверт вложила свой рисунок Алёнушка — красный домик с перекошенными окнами, которые упираются под самую крышу; невероятно синий дым валил из красной трубы.
— А это чья же работа? — полюбопытствовал Чутко, засматривая Вишнякову через плечо.
— Дочка моя, Алёнушка, прислала.
— А я и не знал, что дочка у тебя имеется в наличии. Сколько же ей?
— Семь.
— Скажи пожалуйста! Вот не думал, что такая дочь у тебя взрослая. Хотя я, грешник, тоже рано женился…
Вишняков бережно хранит бумажку, на которой Люба записала адрес. Правда, бумажка эта совсем истрепалась, так что на ней нельзя разобрать ни названия улицы, ни номера дома. Но какое это имеет значение, если Вишняков помнит адрес наизусть и хорошо знает, где эта улица, где этот маленький дом у раскидистой ветлы, родной дом, в котором теперь очень часто по милым шатким половицам неслышными шагами бродит его солдатская мечта о семье и о счастье…
1944
ЗЕЛЕНЫЕ РАКЕТЫ
Туман навалился на лес сырой тяжестью, и деревья стояли, лишенные отчетливых линий, как за матовым стеклом.
Прибылов шел, внимательно всматриваясь в туман, высоко поднимая ноги, чтобы не шуршать опавшим листом.
Туман этот был одновременно его сообщником и неприятелем: он укрывал от чужих глаз, но он же едва не предал Прибылова, оказавшегося вдруг у самых немецких блиндажей на опушке. Прибылов попятился, обошел блиндажи стороной и углубился в лес.
Шел он быстро, но часто останавливался, прислушивался: в лесу стояла все та же тишина, ее нарушал только шелест листопада.
Лесные прогалины заросли высокой, по-осеннему ломкой травой. Она стояла в обильной росе, так что колени у Прибылова стали совсем мокрые. Хорошо бы сейчас накинуть плащ-палатку, но, мокрая, она будет шуршать о траву, кусты, сучья; вот почему он ушел в ватнике.
Прибылов подумал о плащ-палатке и вспомнил все события вчерашнего дня.
Он сидел в землянке и правил бритву, когда его вызвали к командиру. Побриться так и не пришлось. Вдвоем с командиром роты, молчаливым более обычного, они прошли в генеральский блиндаж.
Приема у генерала ждали два полковника, но адъютант сразу доложил о приходе разведчиков.
Когда генерал здоровался с Прибыловым, он слегка задержал его руку в своей тяжелой, жесткой руке и внимательно вгляделся в его лицо.
— Совсем молодой, — сказал генерал не то с удивлением, не то желая похвалить.
Прибылову понравилось, что генерал подробно рассказал о боевой обстановке, многое ему доверяет, и от одного этого Прибылов пришел в приподнятое настроение.
Ему понравилось также, что генерал-лейтенант разговаривал с ним, лейтенантом, как с равным, уверенный в его опыте и сообразительности — будто за картой сидели два командарма, — и не прерывал разговора колючими вопросами: «Понятно?»
Речь шла об успехе наступления на этом участке фронта. Гитлеровцы, опасаясь прорыва, стянули сотни орудий. Свирепая распутица остановила подвоз боеприпасов, и оба большака потеряли свое значение. В распоряжении немцев оставалась железнодорожная ветка, ведущая от рокадной магистрали к станции Хвойная.
Завтра ночью партизаны подорвут мост. Прибылову следует позаботиться об эшелонах, которые успеют пройти по мосту до трех часов ночи.
Нужно пробраться через линию фронта, пройти лесом до железной дороги, проникнуть на станцию.
Фашисты боятся наших штурмовиков, а потому подают и разгружают эшелоны ночью. Нужно дождаться на станции эшелона и пустить две ракеты.
Две зеленые ракеты — вот все, что от него, лейтенанта Прибылова, Бориса Петровича, требуется. Сигналы перехватят артиллеристы-наблюдатели, со вчерашней ночи живущие в лесу южнее Хвойной. Данные для стрельбы готовы, а каких-нибудь девять километров — не помеха для дальнобойных батарей. Артиллеристы накроют эшелон раньше, чем фашисты успеют его разгрузить.
Когда вопросы иссякли и все стало ясно, генерал положил Прибылову руки на плечи и сказал, глядя ему прямо в глаза:
— Вы сами понимаете, на что идете. Но я вам приказываю… — генерал повысил голос, как бы подчеркнув это слово, — …приказываю вернуться живым!
На прощанье генерал спросил:
— Холостой?
— Женат, — ответил Прибылов и смутился.
Он понял, что не этот ответ хотел услышать от него генерал…
Ночью Прибылова должны были переправить через линию фронта. Сперва казалось, что не хватит времени на все дела, но сборы прошли быстро, и наступили часы вынужденного безделья. Время тянулось бесконечно: и не спится, и есть неохота.
Прибылов вызубрил маршрут наизусть. Вглядится в карту, закроет ее рукой и рисует на память. Его особенно интересовали дороги: не потому, что он собирался по ним ходить, но потому, что вынужден их избегать.
Разведчики ни о чем не расспрашивали, но понимали, что Прибылов отправляется на рисковое дело: беседовал с генералом, шоколаду три плитки выдали на дорогу.
Ночью Волобуев, Гаркуша и разведчик Шуйский, по прозвищу «Боярин», проводили Прибылова через линию фронта.
Он простился с товарищами в темноте, не видя их лиц. Гаркуша сказал что-то с деланной веселостью, чего Прибылов даже не запомнил, Шуйский, по обыкновению, промолчал, а Волобуев сказал значительно и строго:
— Главное — о смерти не думай. Думай о жизни…
О многом думал Прибылов, осторожно пробираясь по лесу, но мысли были какие-то растрепанные, невеселые.
Он вспомнил, что не оставил Шуйскому обещанных кремней для зажигалки и тащит их сейчас зачем-то в кармане гимнастерки; что не ответил на последнее Наташино письмо; что зря не попрощался с ребятами из соседней землянки.
Потом внимание его привлекла почему-то осина. Все деревья поблизости стояли обнаженные, а эта все еще трепетала желтыми листьями, будто дрожала от холода. Интересно бы приметить место, сделать зарубку на стволе дерева, наведаться сюда через год и посмотреть, как осина будет вести себя будущей осенью: сбросит листву вместе со всеми или опять заупрямится.
«Будущей осенью! — горько усмехнулся Прибылов. — Сообразил тоже! Загадывать на год вперед, а до смерти четыре шага… Самое глупое — попасться сейчас, когда еще ничего не сделано. После дела — куда ни шло. Но сейчас…»
Он снова остановился, прислушался: только шелест умерших листьев и птичий гомон на верхушках деревьев, уже освещенных солнцем… Туман, процеженный сквозь лесную чащу, растворился. Прибылов стал лучше видеть, но и его самого можно теперь заметить издали.
Весь день Прибылов шел по лесу в обход станции Хвойная. Он правильно рассудил, что с запада подойти будет легче. Дальше от линии фронта — меньше патрулей, опасных встреч.
В предвечерний час он вышел к железнодорожному полотну.
