Встретил молодого датчанина и вместе с ним принял Яхе. Он немедленно проблевался и после этого меня уже избегал - очевидно, подумал, что я пытался его отравить, и он был спасен только благодаря своевременной реакции его здорового скандинавского желудка. Мне никогда не попадались датчане, которые не были бы скучны до мозга костей.
Ужасная автобусная поездка обратно в Тинго Марию: там я напился вдребадан, и мне помог добраться до постели смышленый помощник водителя грузовика.
Завис на два дня в Гуанако. Омерзительная дыра. Провел время, шатаясь по округе с фотоаппаратом, и пытался заснять нагие иссохшие горы, ветер в серовато-коричневых тополях, маленькие парки со статуями генералов и купидонов, индейцев, которые сидят вразвалку с особой южно-американской развязностью и жуют коку - правительство продает ее в контролируемых магазинах - и абсолютно ничего не делают. В пять часов пропустил несколько стаканов в китайском ресторане, где владелец ковырял в зубах и копался в своих книгах. Как нормальны они и сколь немногого ожидают от жизни! Владелец выглядит для меня как джанки, но в случае с китайцем никогда нельзя быть уверенным. Они все, в основном, на вид джанки. В бар вошел какой-то ненормальный и затянул долгую невразумительную и непостижимую бодягу. На его рубашке сзади было намалевано "$17, 000, ООО", и он гордо повернулся, чтобы показать ее мне. Затем он подошел к стойке и обратился со странной речью к владельцу. А китаец сидел и ковырял в зубах. Он не выказывал ни презрения, ни оживления, ни симпатии. Он просто сидел, ковыряясь в коренных зубах, и время от времени вытаскивал зубочистку и смотрел на ее кончик.
Проехал через самые высокогорные города в мире. У них любопытный экзотический монгольский или тибетский вид. Чудовищно холодно.
Три раза "всех иностранцев" просили выйти из автобуса и зарегистрироваться у полиции: номер паспорта, возраст, профессия. Все это чистая формальность. Никаких подозрений или допросов. Что же они делают со всеми этими записями? Я подозреваю, что используют в качестве туалетной бумаги.
В Лиме холодно, сыро и депрессивно. Пошел в "Меркадо". Вокруг больше ни одного мальчика. Просто облом: отправиться в бар, который мне вроде бы как нравился, и не найти там никого, кого я знаю или хотел бы знать, а сам бар переместили безо всякой видимой причины с одной стороны забегаловки к другой; другие официанты; ничего из того, что я хотел бы услышать по автоматическому проигрывателю (в правильном ли я баре?) - все ушли, и я один в безнадежно неизвестном месте. Каждый вечер люди становились все уродливее и глупее, завсегдатаи - все отвратительнее, официанты - грубее, а музыка все более раздражающей, как ускоренный фильм в кошмарном водовороте механической дезинтеграции и бессмысленных изменений.
Я все-таки увидел одного мальчика в "Меркадо", которого знал до того, как покинул Лиму. Он выглядел старше на многие годы (я отсутствовал шесть недель). Когда я впервые увидел его, он не пил, говоря со стеснительной улыбкой: "Я же все еще мальчик".
На этот раз он был пьян. Шрам под левым глазом. Я коснулся его и спросил: "Нож?"
Он сказал: "Да", - и улыбнулся. Его глаза были подернуты пеленой и воспалены.
Внезапно я захотел покинуть Лиму немедленно. Это ощущение спешки сопровождало меня, как моя жопа, по всей Южной Америке. Я должен оказаться где-то в определенное время (в Гуаякиле я вытащил Перуанского консула прямо из его дома после рабочего дня, чтобы я смог получить визу и уехать на день раньше).
Куда я отправлюсь в такой спешке? Встреча в Таларе, Тинго Мария, Пукалльпе, Гватемале, Мехико-Сити? Я не знаю. Неожиданно оказалось, что я должен уехать без промедления.
С любовью,
Билл
10 июля 1953 года Лима
Дорогой Аллен,
Прошлой ночью я принял остатки из раствора Яхе, который привез из Пукалльпы. Никакого смысла отправлять лозу в США. Она не продержится больше нескольких дней. Этим утром по-прежнему под кайфом. Вот, что мне пришло в голову. Яхе - космическое путешествие во времени. Комната, казалось, сотрясалась и вибрировала при движении. Кровь и сущность многих рас негров, полинезийцев, горных монголов, кочевников пустыни, полиглотов Ближнего Востока, индейцев - новых рас, еще не зачатых и не рожденных, еще не воплощенные сочетания проносятся сквозь мое тело. Миграции, удивительные путешествия через пустыни, джунгли и горы, стазис и смерть в закрытых горных долинах, где растения вырастают прямо из Скалы и огромные ракообразные вылупляются внутри и проламывают панцирь тела, в каноэ с выносными уключинами через Тихий Океан к острову Пасхи. Составной Город, где весь человеческий потенциал разбросан на огромном безмолвном рынке.
Минареты, пальмы, горы, джунгли. Ленивая река, вздрагивающая от всплесков развратных рыб, безбрежные, заросшие сорняками парки, где мальчики лежат в траве или играют в таинственные игры. В Городе ни одной закрытой двери. Каждый может зайти в твою комнату. Шеф полиции - китаец, который ковыряет в зубах и выслушивает доносы какого-то ненормального. Время от времени китаец вынимает зубочистку изо рта и разглядывает ее кончик. Хипстеры с гладкими, словно медными лицами, бездельничают в дверях, вертят иссохшими головами, увешанными золотыми цепями; их лица пусты и выражают невидимое спокойствие насекомого.
Позади них за открытыми дверями, столами и кабинками, стойками, комнатами, кухнями и душевыми - совокупляющиеся пары на рядах латунных кроватей, на перекрестьях тысяч гамаков, джанки, перетягивающие жгутом руки, курильщики опиума, гашиша; люди едят, говорят, купаются и вновь погружаются во мглу дыма и пара.
Игорные столы, где на кону - умопомрачительные ставки. Периодически какой-нибудь игрок вскакивает с отчаянным нечеловеческим криком; проиграл свою юность старику или стал Латахом своего противника. Но есть ставки более высокие, чем юность или латах. Игры, в которых только двое игроков во всем мире знают, каковы ставки.
Все дома в Городе примыкают друг к другу. Дома из дерна - и высокогорные монголы моргают в прокуренных, пахнущих дымом закопченных дверях; дома из бамбука и тикового дерева; дома из сырца. камня и красного кирпича; жилища тихоокеанского юга и маори; дома на деревьях и речных лодках; деревянные дома в сто футов длиной, где находят кров целые племена; дома из старых ящиков и рифленого железа, где старики в полусгнивших лохмотьях сидят и говорят с самими собой и разогревают жестянки с сухим спиртом; громадные ржавые железные каркасы, воздымающиеся на двести футов в небо из болот и мусора, с хилыми перегородками, построенными на многоярусных платформах и гамаками, раскачивающимися над пустотой.
Экспедиции с неведомыми целями отправляются в неизвестные места. Чужестранцы прибывают на плотах из старых упаковочных корзин, связанных гнилой веревкой. Пошатываясь, они выходят из джунглей; с глазами, опухшими от укусов насекомых; они спускаются по горным тропам на потрескавшихся, кровоточащих ногах; бредут через пыльные, пронизываемые ветром окраины Города, где люди срут рядами вдоль саманных стен и грифы дерутся за рыбьи головы; они опускаются в парки на залатанных парашютах. Их сопровождает пьяный легавый, чтобы зарегистрировать в огромном общественном сортире. Данные заносятся на газетные передовицы и используются в качестве туалетной бумаги.
Кухонные запахи всех стран висят над городом; дымок опиума, воскурения гашиша, смолистый красный дым кухонного запаха джунглей, и соли, и гниющей реки и высохших экскрементов, пота и гениталий. Горские свирели, джаз и би-боп, однострунные монгольские инструменты, цыганские ксилофоны и арабские волынки.
Город охватывают эпидемии насилия, и неприбранные трупы пожирают на улицах стервятники. Похороны и кладбища не разрешены. Альбинос мерцает на солнце, мальчики сидят на деревьях, лениво мастурбируя, люди, пожираемые неизвестными болезнями, плюют в прохожих, кусают их, швыряют гной, струпья и избранных переносчиков (насекомых, подозреваемых в распространении болезней), надеясь заразить кого-нибудь.
Куда бы ты ни попал, пьяный, с провалом памяти, ты просыпаешься в своей постели с одним из этих зараженных безликих жителей, который провел ночь в попытках заразить тебя, истощивших его изобретательность. Но он не знает, как передаются болезни, если, конечно, они заразные. Эти зараженные нищие живут в лабиринте нор под Городом и неожиданно выскакивают где угодно, часто прогрызая дыры в полу переполненного кафе.
Приверженцы немыслимых устарелых ремесел, болтающие по-этрусски; наркоманы еще не синтезированных наркотиков; пушеры убойного "хармолина" джанка, низведенного до чистого привыкания и сулящего сомнительную безмятежность овоща; жидкости, чтобы стимулировать латаха; разбавленные антибиотики; Титонова сыворотка долголетия; спекулянты с черного рынка Третьей мировой войны; уличные торговцы, толкающие лекарства от лучевой болезни; исследователи нарушений, разоблаченных вежливыми параноидальными шахматистами; вручатели бессвязных ордеров, изложенных гебефренической стенографией и предписывающих невыразимые мутации духа; бюрократы призрачных департаментов; чиновники неконституционных полицейских государств; карлица-лесбиянка, усовершенствовавшая операцию Бигагат, эрекцию легких, удушающую спящего врага; продавцы оргонных резервуаров и релаксируюших машин, торговцы поддержанными изысканными грезами и воспоминаниями, проверенными на повышенно-чувствительных клетках джанковой болезни и обмененными по бартеру на сырые ресурсы воли; доктора, поднаторевшие в лечении скрытых болезней, дремлющих в черной пыли разрушенных городов, которые накапливают вирулентность в белой крови безглазых червей, медленно, наощупь выбираются на поверхность и ползут к человеческому хозяину паразитирующего организма; недуги океанского дна и стратосферы, болезни лабораторий и атомной войны, ампутаторы телепатической чувствительности, остеопаты духа.
