«ВЕЛИКАЯ И ВСЕОБЪЕМЛЮЩАЯ ЗАДАЧА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В СЕРДЕЧНОМ ЕДИНЕНИИ И САМОЗАБВЕННОЙ ПОМОЩИ ДРУГ ДРУГУ».
Слева от доски был бронзовый барельеф, изображавший тесно сплочённую группу рабочих, а вокруг них шла надпись:
«ОДИН ЗА ВСЕХ».
Справа располагался барельеф Оуэна.
От реки веяло прохладой, было очень тихо. «Как странно, — подумал я, — что имя великого гуманиста используется для каких-то тайных собраний».
Мадрин дотронулся до моего плеча.
— Вот и Бентон, — шепнул он.
Я обернулся и увидел, что к нам направляется молодой человек в очках, худой и очень скромно одетый. Он был без шляпы, длинные соломенного цвета волосы падали ему на плечи.
Мадрин горячо пожал ему руку и сказал:
— Познакомьтесь, Бентон, это мой кузен Айори Джонс из Лондона. Он большой почитатель Роберта Оуэна и просил меня показать его могилу.
Бентон Тромблей очень внимательно посмотрел на меня светло-голубыми глазами сквозь толстые стёкла очков и спросил:
— Почему вы им заинтересовались?
— Я познакомился с некоторыми его сочинениями, — скромно отвечал я. — Мне кажется, это один из самых замечательных людей прошлого столетия. Это социальный реформатор, идеи которого будут когда-нибудь реализованы, если образованные люди окажут им всемерную поддержку.
— Удивительно интересно! — воскликнул Бентон. — Я и сам так думаю! — Он повернулся к Мадрину. — Я сегодня читаю лекцию в фабричном клубе. Вы знаете, где он? (Мадрин кивнул.) Приходите оба. Начало в восемь часов вечера. Он достал из кармана два прямоугольных кусочка плотной бумаги и, черкнув на них что-то карандашом, вручил один мне, другой Мадрину.
— Это входные билеты. Предъявите их у входа, и вас пропустят.
Я не отрываясь смотрел на большую букву «О», посередине которой стояли инициалы лектора.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Бентон вдруг почему-то смутился и сказал:
— Хочу вас предупредить — на собрание разрешён вход только приглашённым.
— Я бы, может, и пригласил кого-нибудь, — пошутил я, — но я тут никого не знаю.
Мне хотелось продолжить разговор с ним, и я подумал, что он, наверное, не откажется поужинать.
— Давайте вместе поужинаем, — предложил я. — Сейчас без пяти пять, и я здорово проголодался. Интересно, какова валлийская кухня? Кажется, любимое блюдо здесь жареная баранина. не так ли?
Бентон явно растерялся. Наверное, он подумал, что по законам гостеприимства должен оплатить ужин, как сын богатого человека.
— Договоримся сразу: за всё плачу я, — объявил я решительно, — вы мои гости, и мне будет приятно побеседовать с вами о Ньютауне и Уэльсе. Правда ли. что в Уэльсе есть такие места, где каждая семья имеет свою церковь?
И пока мы шли с кладбища до ресторана, Бентон прочитал нам целую лекцию о том, что валлийцы не приняли реформу церкви, которую проводил Генрих VIII, и остались католиками, что при Кромвеле в Уэльсе появились кальвинисты и пуритане, а в последнее время растёт число методистов и баптистов.
Мадрин предложил поужинать в ресторане отеля «Носорог». Это было трёхэтажное кирпичное здание на Брод-стрит. Мы с Бентоном сели за столик у окна, а Мадрин отправился делать заказ. Вернувшись, он сообщил, что, на наше счастье, в меню есть жареная баранина и что подадут её примерно через полчаса. Официант принёс нам пиво. Начитавшись Борроу, который ругал последними словами местное пиво, я ожидал самого худшего, но оно оказалось весьма высокого качества.
На Брод-стрит по дороге в ресторан я заметил ветхий дом под соломенной крышей. Я спросил Бентона, который, как мне показалось, хорошо знает историю края, не самый ли это старый дом в городе.
— Нет, не самый, — ответил он. — Есть ещё более старый, недалеко от отеля «Медведь». Есть, наконец, дом, в котором заседал парламент Глендоуэра…
— Вы, конечно, имели в виду Оуэна Глендоуэра, — вмешался я, — о котором я прочитал у Борроу, но, насколько я знаю, этот дом находится в…
Я затруднялся назвать это место, потому что не знал правил валлийской фонетики. Мадрин рассмеялся и пришёл мне на помощь.
— …в Макинлете, — подсказал он.
— Смейтесь-смейтесь, — сказал я, — но я всё-таки выучу валлийский и буду говорить на нём без ошибок.
Мы заговорили об Оуэне Глендоуэре. В начале пятнадцатого века, когда английские бароны увязли в войне с Францией, он поднял восстание против англичан и в течение десяти лет успешно отражал все их карательные экспедиции. Над Уэльсом развевался флаг с красным драконом; при дворе Глендоуэра появились послы иностранных держав; он обратился к папе римскому с просьбой об отделении валлийской церкви от английской; при нём дважды собирался парламент и планировалось открытие двух университетов.
Но, как известно, военное счастье переменчиво. Англичанам удалось одержать ряд побед, и с мечтой о независимости Уэльса было навсегда покончено. Открытия университетов пришлось ждать почти пятьсот лет, причём британское правительство не истратило на это ни пенни — деньги на организацию университетского образования собрали сами валлийцы. Имя Оуэна Глендоуэра стало таким же легендарным, как и имя другого героя валлийских сказаний, короля Артура. Про короля Артура легенда говорит, будто он спит под землёй вместе с рыцарями Круглого стола; что же касается Оуэна Глендоуэра, утверждают, будто он скрылся в дальней горной пещере и выйдет оттуда, когда Уэльсу будет угрожать смертельная опасность.
— Мне кажется, Оуэн Глендоуэр не бывал в этих местах, — заметил я и почему-то пожалел, что это так.
— Вы ошибаетесь, — возразил Мадрин, — его двор находился в Сикарте, всего в двадцати пяти милях к северу. Вам каждый покажет холм, на котором стоял его дворец. Именно оттуда валлийское войско шло к границе.
— В Уэльсе много мест, где происходили сражения, — нахмурился Бентон. — Замечательно, что два великих валлийца, Оуэн Глендоуэр и Роберт Оуэн, были связаны с Ньютауном.
Официант принёс наконец баранину. Хоть это и не был молодой барашек, но всё равно блюдо мне понравилось. Пиво и горячая еда растопили ледок недоверия между мной и Бентоном, и я уже собирался задать ему вопрос, связанный с расследованием, когда Мадрин опередил меня.
— Почему вы так рано ушли сегодня с работы? — спросил он.
— Полковник предоставил мне отпуск с завтрашнего дня.
— Откуда вам стало известно о Роберте Оуэне? — спросил я.
— Когда я учился в Оксфорде, я подружился с одним шотландцем. Поместье его отца находилось недалеко от Нью-Ланарка, где Оуэн на своих ткацких фабриках начал социальный эксперимент. Мой друг был его последователем, и мне стало стыдно, что я ничего не знал о человеке, который родился и умер в Ньютауне. Я познакомился с книгами Оуэна и с тех пор изучаю его труды и пропагандирую его учение.
— Говорят, что из-за Оуэна вы поссорились с отцом, — вставил Мадрин.
— К сожалению, он упрям и не понимает, что затраты по улучшению условий труда рабочих с лихвой окупятся ростом производительности труда, — ответил Бентон.
— Полковник предоставил отпуск вам без содержания, не так ли? — спросил Мадрин.
— Буду зарабатывать деньги чтением лекций, — не задумываясь ни секунды, ответил Бентон.
— Конечно, о Роберте Оуэне?
— Да, о нём. Лига по изучению и распространению идей Оуэна будет оплачивать мои лекции, а также расходы на поездки. Я начну с Уэльса, потом, вероятно, двинусь в Англию. Но об этом прошу не говорить никому ни слова. Многие богатые люди, так же как мой отец, и слышать не хотят об идеях Роберта Оуэна. С ними надо считаться, ведь они очень влиятельны.
— А как к идеям Оуэна относятся рабочие? — спросил я и тут же пожалел, потому что Бентон стал горячо рассказывать, как рабочие поддерживают идеи Оуэна, а это далеко уводило от цели моих расспросов. — Послушайте, — мне наконец удалось вставить словечко, — вы знакомы с Мелери Хьюс?
— Откуда вы её знаете? — Бентон забыл об Оуэне и удивлённо уставился на меня.
— Она моя дальняя родственница по линии бабушки со стороны матери, — ответил я, подумав про себя: почему бы и нет, если Мадрин стал моим кузеном?
Бентон, конечно, не заметил, что я лгу: ведь он находился среди друзей, которые, как и он, почитали великого человека и которым он безгранично доверял.
— Гибель отца была для неё страшным ударом, — проговорил он. — Но у неё очень сильный характер. Она мужественно перенесла потерю.
— Говорят, вы собирались на ней жениться? — спросил вдруг Мадрин.
— Я? На ней? — Бентон сначала опешил, потом захохотал и, кончив смеяться, сказал: — С чего вы взяли, что я хочу жениться на Мелери? Я ей не пара, я ведь ничего не смыслю в фермерском хозяйстве.
— Я слышал, что вы ухаживали за ней, — настаивал Мадрин.
— Просто я бывал у неё иногда. Дома у нас такая скука. Но и с ней поговорить не о чем. Она всё сводит на стрижку овец, на улучшение питания коров, после чего мне остаётся только умолкнуть.
