«Все державы полагают, — рассуждал цесаревич (если верить мемуаристу) однажды за обедом, по-видимому, как раз незадолго до начала Русско-турецкой войны, — что уничтожение Оттоманской империи повлечет за собою низвержение существующего в Европе порядка и вызовет всеобщую войну. Эти соображения заставили мою бабку, Екатерину, отказаться от мысли воскресить Восточную империю, и если бы ей удалось посадить меня на этот престол, вопреки всей Европе, то усилия, которые пришлось бы сделать для этого, истощили бы ее собственную империю. Ради чего? Чтобы расширить без того слишком обширную империю… русские поспешили бы покинуть наши холодные страны и переселиться на благодатные берега Босфора, а это повело бы к утрате нашего народного духа, который составляет нашу силу… Турки должны быть нашими друзьями, от нас зависимыми. Истинная цель нашей политики должна заключаться в поддержке турок, а не в союзе с греками; по крайней мере нам следовало бы довольствоваться ролью наблюдателя, каковой держался покойный император»{70}.
Узнав в 1826 году, что в бумагах одного польского генерала обнаружен проект, где в обмен на восстановление Польши в прежних пределах Константину Павловичу предлагалась роль императора греческого, великий князь в письме Федору Петровичу Опочинину неодобрительно заметил: «Люди вмешиваются не в свои дела и делают нелепые распределения и назначения; но меня пускай не считают и оставят в покое, мое место разве в хлебопашцы»{71}.
Цесаревич никакого отношения ни к грекам, ни к Оттоманской Порте иметь не желал. Прощай, проект «греческий»! Он оставил в русской культуре заметный след — стихи, медали, картины, пьесы, — но никак не отразился на челе нашего героя. Разве что подарил ему знание эллинского языка и друга сердешного, поверенного во всех делах, Дмитрия Дмитриевича Куруту.
МОРЕПЛАВАТЕЛЬ И ПЛОТНИК
Под сень черемух и акацийОт бурь укрывшись наконец,Живет, как истинный мудрец,Капусту садит, как Гораций,Разводит уток и гусейИ учит азбуке детей.Александр Пушкин
В хлебопашцы не в хлебопашцы, а в огородники оба брата вполне бы сгодились. Мальчикам выделили в Царском Селе по небольшому земельному наделу, выдали игрушечные лопаты, плуг, борону. Александр копал землю, сажал капусту и горох, поливал растения из лейки, Константин выщипывал из грядки негодную траву. Бабушка поглядывала на внуков в окошко, сочиняя для них азбуку и сказки, «Раз-го-вор и рас-ска-зы».
После полевых работ, умывшись в ручье, мальчики отправлялись кататься на лодке, в неглубоких местах сами брались за весла, настоящей сетью ловили живую, бьющую хвостом рыбу… Вскоре появился и господин Майер, немец-столяр, обучавший братьев пилить, строгать и рубить. «Не правда ли забавно, что будущие государи воспитываются учениками столярного ремесла?»{72} Забавно. И очень знакомо.
«Для сельского джентльмена я предложил бы одно из следующих двух занятий, или еще лучше и то и другое: садоводство или вообще сельское хозяйство и работы по дереву, как то: плотничью, столярную, токарную, ибо для кабинетного или делового человека они являются полезным и здоровым развлечением»{73}. Сэр Джон Локк, бледный англичанин с печальным лицом, знаток греческого, экспериментатор в области химии и медицины, к тому времени, когда Екатерина радовалась успехам внуков, давно лежал в могиле. Но идеи его, педагогические в том числе, пережили своего создателя на долгие годы.
Между делом мальчиков учили грамоте и письму — по составленным Екатериной книжечкам: «Ди-тя зи-мою по гор-нице ез-дил дол-го на пал-ке, нако-нец, у-став, сел на пол и за-ду-мал-ся. По-го-дя не-мно-го спросил: Ня-ня, как я пойду за го-род, ку-да я при-ду?»{74}
По складам читать они научились. Маленький Костик умел писать свое имя и подписывал записочки императрице «твой внучик Костик». Тут скончалась первая воспитательница великих князей, Софья Ивановна Бенкендорф, — и Екатерина решила, что настало время отдать мальчиков под мужской надзор.
Нового воспитателя императрица искала недолго. «Всегда осклабленный»{75}, «маленького роста, с большой головой, гримасник с расстроенными нервами, с здоровьем, требовавшим постоянного ухода, не носивший подтяжек и потому беспрестанно поддерживавший одну из частей своего костюма»{76} — таким описывают современники генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова. Большая голова графа была вместилищем ума пусть не обширного, зато великолепно освоившего непростую роль посредника меж императрицей и великим князем Павлом Петровичем. Угодливый до раболепия, Салтыков стал обладателем всех существовавших российских орденов, занимал ведущие государственные должности, без усилий получил и новое почетное, но хлопотное место — стал воспитателем обоих наследников. Кажется, никого хуже подобрать было нельзя, но у Екатерины имелись свои резоны. Ей вовсе не требовался человек, который воздействует на умы и души великих князей нравственно, — эту высокую роль бабушка отводила себе и учителям. Нужнее была нянька. Желудки, прогулки, гардероб, порядок в тетрадях и книгах, своевременное появление учителей — вот круг обязанностей графа Салтыкова. Но он об этом узнал не сразу.
Его вызвали из-за границы в срочном порядке. На курьерских, по заснеженным дорогам, кутаясь в шубу, мчался граф в Петербург. Не успел стряхнуть снежную пыль, как уже скользил по натертым полам Зимнего, неторопливо беседовал с ласковой государыней и одарен был книжицей. Писарским почерком писанной, прилежной рукой графа Безбородко переплетенной. «Инструкция князю Николай Ивановичу Салтыкову при назначении его к воспитанию великих князей». Глянул по привычке в конец — долго ли читать, много ли, а там личная подпись: «Екатерина. В Санкт-Петербурге. Марта 13, 1784 года».
Заглянем Николаю Ивановичу через плечо. Впрочем, тянуть шею, щуриться совсем ни к чему — копии «Инструкций» по дворцу чуть не разбросаны, императрица вручает их всякому, в ком подозревает единомышленника, — то есть почти каждому своему гостю. Для Салтыкова «Инструкция» писалась в последнюю очередь. В действительности то был очередной наказ просвещенным согражданам — как должно воспитывать молодых людей. Твердый протест против перин, пуховых подушек, толстых одеял, кутаний, чепцов, избытка сладостей, мамок-нянек, визгливых опасений, как бы дитя не расшиблось, не озябло и не расплакалось… Похоже, с мамками-няньками воспитывали великого князя Павла Петровича, отняв его, как водится, у матери в день родов — теперь настал черед Екатерины: забрав обоих сыновей у невестки, она воспитывала их в согласии с новейшими теориями, следовательно, в соответствии с рассуждениями смысла здравого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
