— Перестань сопротивляться, это бессмысленно. Меня нельзя убить. Ты проиграл.
Он склонился над лежащим ничком троянцем, стал на одно колено, поднял наконечник копья и пощупал лезвие.
Гектор повернул голову и прохрипел:
— Ну нельзя быть полностью неуязвимым — тогда бы ты стал равным богам! У тебя есть слабое место? Только не ври умирающему!
Ахилл несколько раз провёл наконечником по краю поножей, выправляя лезвие, затем перевёл глаза на Гектора и кивнул:
— Есть, как не быть. У мамы с пяткой промашка вышла, это единственное слабое…
— Пятка, пятка! — заверещал Гектор, окончательно срывая голос.
За огромным валуном тенькнула тетива, в ахиллову подошву, повёрнутую в сторону берега, глухо стукнулась стрела и со свёрнутым наконечником упала на песок.
— Нет, ну не настолько же слабое, — виновато пожал плечами Ахилл и обернулся.
Из-за валуна неверным шагом вышел Парис. Двигаясь словно во сне, он приблизился к ахейскому герою, наклонился и провёл пальцем по чистой, как у младенца, пятке.
Ахилл хихикнул и вскочил на ноги. Поражённые троянцы переглянулись.
— Пятка!!! — завопил Гектор, схватил мирмидонца за лодыжку и изо всех сил дёрнул. Не ожидавший этого Ахилл выронил наконечник и рухнул как подкошенный. Тяжёлый Гектор — откуда и силы взялись! — навалился на него, не давая пошевелиться, и обездвижил противника умелым борцовским захватом. Парис схватил с песка несколько перьев, сбитых со шлема Ахилла, зажал их в зубах, обеими руками заломил Ахиллу ногу и начал щекотать пятку, ожесточённо мотая головой.
— Пх… пхерестань, прош… уф… ыыыыы… — извивался Ахилл, но братья держали крепко.
Постепенно лицо мирмидонца начало синеть. Он хватал воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, дёргался всем телом, но сделать ничего не мог. Наконец его тело в последний раз выгнулось дугой и замерло в скрюченном положении.
Братья без сил повалились рядом.
— Только никому никогда не рассказывай, как мы его одолели, — через некоторое время пробормотал Гектор, не отрывая щеки от песка. — Нас просто поднимут на смех. Вся героическая оборона Трои превратится в фарс, из которого сделают десятки гнусных комедий. Над нашими смертями будут глумиться жалкие торговцы и рабы. Для любой победы есть предел, перейдя который, неизбежно проиграешь. Парис, придумай для наших что-нибудь, у тебя лучше получается. Обещай, что все узнают нужную правду. Нужную. Обещай.
— Обещаю, брат. Сейчас я тебя только переверну… Эй, да это же…
Что увидел Парис, изнемогший Гектор уже не узнал: он провалился в глубокий обморок.
Из беспамятства его вывел пинок под ребро. Герой поднял голову и рывком сел.
Он был со всех сторон окружён мирмидонцами. Вражеские воины молчали и хмуро глядели на него. Вдалеке, в нескольких стадиях, мелькали пятки Париса. Догнать младшего царевича, самого быстрого бегуна Трои, никто и не пытался.
Старший отряда осмотрел неподвижное тело Ахиллеса, тронул пальцем пятку и покачал головой. Затем, недобро сощурившись, сделал в сторону Гектора короткий жест.
Два обросших мышцами мирмидонца положили на песок копья и щиты и, поигрывая скрюченными волосатыми пальцами, двинулись к Гектору. Тот вскочил, крепко прижал локти к бокам и попятился.
* * *
— …И всё-таки ты не права, сестра. — Он задумчиво покачал головой. — Строго говоря, мы не властелины миров. Мы лишь ворота в них.
— Ну и что? Одно другому не мешает. Мы вольны распоряжаться судьбами всех живущих. Нескольких мгновений достаточно, чтобы существо из твоего мира перешло в мой, забыв прошлую жизнь. Тебе нужно чуть больше времени, но результат — тот же. Мы можем проделывать это с кем угодно, хоть с богами обоих миров. Разве этого мало?
— Мало. Властелин должен быть признан подданными. Я здесь — всего лишь один из местных царьков, ты у себя, насколько мне известно, поднялась ненамного выше. Мои тебя ненавидят, твои меня презирают. Если подытожить, результат получится довольно жалкий, не находишь?
— Нет. Подлинная власть всегда потенциальна. Главное, что мы можем.
Он опустил глаза и хмыкнул.
— А по-моему, главное то, что они нас просто не замечают. Наши подданные живут в параллельных мирах, которым ничего не известно о существовании друг друга, поэтому мы для них ценности не представляем. Мои для твоих — всего лишь однодневки, искорки на изломе камня, вспыхивающие и тут же гаснущие. Твои для моих — неживое, застывшее безвременье. Мы не только единственные, кто живёт сразу в двух временах, мы по сути — единственные обитатели общего мира. Целый мир на двоих — это слишком много. Если б ты знала, как я устал… Хочется украсть у тебя какую-нибудь покладистую красотку и зажить в своё удовольствие, как обычный человек. Наверное, так и сделаю, когда совсем выдохнусь.
— Брат, но ты же единственный, кто может почувствовать живую плоть в куске мрамора, разглядеть её жилы в толще породы… С твоей смертью навсегда прервётся связь миров — а ты хочешь ещё и приблизить этот момент?!
— Да кому она нужна, эта связь? Разве люди могут оценить чувства и переживания камней — вдохновение с тремя мокрицами, лишайниковый стыд, саморазрушение из-за утери касания?.. Живущим интересны только такие же, как они.
Молчание.
— А тебе?
Вместо ответа Пигмалион нежно погладил сестру по щеке, случайно зацепив живые волосы. Змеи негодующе зашипели, но укусить не осмелились.
Родственные души
Пасифая оттопырила нижнюю губу и поболтала ножками в воздухе. Бык шумно вздохнул, переступил с ноги на ногу и почесался о балясину. Крыльцо задрожало.
— У папы было чудесно, — задумчиво продолжала молодая женщина. — Он меня очень любил, часто играл со мной, лепил зайчиков из солнечного света, даже в повозке по небу катал. А ещё он всегда выслушивал меня и вообще обращался со мной как со взрослой, даже отпускал одну на Геликон. Не то что этот, — дёрнула она подбородком в сторону дворца. — Я фегодня пвинимаю фпавтанфкую девегафию, довогая, — издевательски зашепелявила она, — так фто вот тебе мефочек волотых, пойди у финикийфев выбеви фто-нибудь понавяднее, тофько не отввекай меня от гофудавфтвенных дев… Тьфу! Пробовала ему подсунуть свои планы обустройства Крита и эскиз парового двигателя — кривится, будто слизняка проглотил. А у меня, между прочим, не кочан капусты на плечах, меня учителя другим Гелиадам всегда в пример ставили! И остальные царедворцы не лучше. Кроме тебя, собственно, и поговорить не с кем.
— Это ещё что, — отозвался бык. — Ты хоть сама себе хозяйка, а я… Если б кто знал, как достали эти коровы. Про быков вообще молчу. Быки, одним словом. Когда я жил у Посейдона, мы с друзьями любовались сиреневым закатом, устраивали гонки между кружевными рифами, а иногда, напившись вина из актиний, даже щекотали ноздри Полуспящего Бога — у него при этом из носа выплывают струйки разноцветных воздушных пузырей, красивейшее зрелище! О нашем литературном кружке уже не говорю, я так по нём скучаю. А здесь… Если бы не ты, я бы, наверное, давно сбежал. Но мне с тобой очень хорошо.
— И мне с тобой хорошо, — протянула Пасифая. Она протянула руку и пробежалась тонкими пальчиками по шершавой шкуре, под которой бугрились каменные мускулы. Бык дёрнул ухом и довольно засопел. — Ты такой… надёжный. Сильный. Ты меня понимаешь, — подытожила женщина и вздохнула, отчего её пышная грудь колыхнулась. Бык уставился на неё как загипнотизированный и затаил дыхание.
— А жаль, что ты не корова, — наконец изрёк он. — У тебя вон какое вымя, прямо загляденье. Я бы… — бык осёкся посреди фразы и замолчал с виноватой мордой. Женщина подозрительно поглядела на быка, но тот явно говорил искренне и всерьёз. Пасифая зарумянилась и отвернулась.
— Всё равно у нас с тобой ничего не получилось бы, — внезапно заявила она. Бык окинул её оценивающим взглядом, подумал и грустно опустил голову.
Со стороны конюшни послышалось весёлое насвистывание и в дверях показался Дедал с какими-то свитками, волоча за собой на верёвке маленькую деревянную коровку на колёсиках — новую игрушку для царевичей. Бык и царица переглянулись и хитро улыбнулись друг другу.
— Думаешь, не проболтается потом? — тихо спросил бык, приблизив морду к самому уху женщины.
— Не-а. Мы его уберём с острова. Нет, не в этом смысле. Я тут одну штуковину придумала на досуге, надо будет ему основную идею подсказать. Он мужик умный, сам доработает.
* * *
Других лапифов он не видел уже очень давно. Великий древесный народ так и не смог оправиться после избиения, которое учинил ему Геракл, и исчез из этого мира, почти ничего после себя не оставив. Немногочисленные общины истинных лапифов таились глубоко в чащах лесов, а полукровки давно забыли о своём происхождении и считали себя людьми.
