Энн, деланно всхлипывая, сказала, что понимает его чувства и знает, что ведет себя плохо. Но она так одинока, и позаботиться о ней некому, а молодость ведь дается только раз…
Джим заставил себя поцеловать ее, хотя весь был во власти воспоминаний и полузабытых страхов. Усилием воли он попытался прогнать страх, поселившийся у него в животе. Постепенно им стало овладевать желание. Он испытывал одновременно испуг и удовлетворение. Скоро он будет готов. Но тут Энн внезапно поднялась и весело сказала:
— Я, пожалуй, сниму платье, чтобы оно не помялось, — она пошла в спальню.
Джим направился за ней, но остановился в дверях, увидев Коллинза и Эмили. Их, по-видимому, ничуть не волновало, смотрят на них или нет. Они были полностью заняты тем сложным действом, в котором двое становятся одним целым. Джим, как зачарованный, смотрел на них. Они издавали примитивные звуки. Их тела извивались безотчетно, независимо от них, совершая ритуал соития. Джим был испуган. Он такого не ожидал!
Появилась Энн. Обнаженная, демонстрируя ему свои прелести. Джим смотрел на нее остолбенело: он никогда прежде не видел голой женщины. Она пошла к нему навстречу, она протянула к нему руки. Он непроизвольно сделал шаг назад.
— Иди сюда, Джимми, — сказала она, и голос у нее был высокий, неестественный.
Он возненавидел ее в этот момент. Страстно возненавидел. Он хотел совсем другого.
— Мне надо идти, — сказал Джим.
Он вышел в гостиную. Она последовала за ним, и он поймал себя на том, что опять смотрит на нее, сравнивая ее с Бобом и ясно видя, что это сравнение не в ее пользу. Теперь ему было наплевать, похож он на других или нет. Он ненавидел эту женщину и ее тело.
— Что случилось? Я что-то сделала не так?
— Мне надо идти, — больше он ничего не мог сказать.
Она начала плакать. Он быстро подошел к двери и открыл ее. Уходя, услышал, как Коллинз крикнул Энн:
— Пусть педик идет, меня хватит на двоих.
Джим долго бродил в холодной ночи, спрашивая себя, почему он так позорно провалился, хотя так этого хотел? Он не был тем, кем назвал его Коллинз, он был в этом уверен. И все же почему? В тот момент, когда то, что должно было случиться, было так близко, между ним и девушкой возник образ Боба, отчего предстоящий акт стал для него невозможным и грязным. Что же делать? Он не стал бы изгонять из памяти образ Боба, даже если бы мог. В то же время он сознавал, что ему будет довольно непросто жить в мире мужчин и женщин, не участвуя в этом древнем и необходимом действе для двоих. Может ли он участвовать в нем? Да, решил он. При других обстоятельствах — да. Во всяком случае, то слово, которое Коллинз прокричал ему вслед, к нему не имеет никакого отношения. Этого не может быть! Это слишком чудовищно! Но теперь, когда оно было сказано, он больше не сможет видеть Коллинза. Он уйдет с корабля и направится… Куда?
Он посмотрел на темную пустую улицу, ища какого-нибудь знака. Прямо перед собой он увидел кинотеатр. Выключенные неоновые лампы сообщали: «Магия вчерашнего дня» с Рональдом Шоу в главной роли». Он подумал о Голливуде, вспомнил, как Энн с тоской в голосе бубнила о кино. Вот то, что ему нужно! Он попадет туда раньше, чем она. Эта маленькая месть доставила ему какое-то странное удовольствие. Он вернулся в отель.
Лысый по-прежнему сидел за своим столом.
— Ты моряк, сразу видно. Сам когда-то был моряком. Но больше уж не хожу в море, это уже не для меня.
Джим прошел в свой номер и постарался уснуть. Постарался забыть слово, которое бросил ему вслед Коллинз. Вскоре он уснул. И забыл.
Глава 4
1Отто Шиллинг, блондин с кирпично-красным, испещренным морщинами лицом, был наполовину австрийцем, наполовину поляком. Он работал тренером по теннису в отеле «Гарден» на Беверли-Хиллз.
— Так ты плавал, да? — Отто говорил с жутким акцентом, хотя и прожил в Америке половину жизни.
— Да, сэр, — Джим нервничал, ему необходима была эта работа.
— Когда ты списался с корабля?
— В прошлом декабре.
Отто через окно задумчиво окинул взглядом свои владения. Восемь кортов с грунтовым покрытием рядом с бассейном.
— Значит, шесть месяцев назад. И все это время ты провел в Лос-Анджелесе?
— Да, сэр.
— И кем ты работал?
— В основном в гараже.
— Но ты умеешь играть в теннис, да?
— Да, сэр. Я играл, когда учился в школе.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— И ты считаешь, что знаешь достаточно, чтобы тут помогать? Например, укрывать корты, подавать мячи, натягивать ракетки? Справишься с этим?
— Да, сэр. Я разговаривал с парнем, который работал здесь до меня, и он рассказал мне, что нужно делать, и я знаю, что справлюсь.
Отто Шиллинг кивнул:
— Хорошо. Я возьму тебя с испытательным сроком. Тот парень был слишком ленив, так что не ленись. Ты будешь получать двадцать пять долларов в неделю, но тебе за эти деньги придется хорошенько потрудиться. Если ты чего-нибудь стоишь, будешь помогать мне давать уроки тенниса. Может, я тебе позволю и самому давать уроки, если ты хорошо играешь. Ты хорошо играешь? — он посмотрел на Джима широко открытыми голубыми глазами.
— Я хорошо… играл, — сказал Джим, стараясь, чтобы его ответ звучал одновременно и скромно, и убедительно.
Отто одобрительно кивнул. Он не одобрял американскую приверженность к скромности. Когда он был чемпионом Австрии, многие говорили, что он зазнайка. А почему бы ему и не зазнаваться? Он был великий игрок.
— Жить будешь в отеле, — сказал Отто напоследок. — А сейчас иди к мистеру Киркленду, управляющему, я ему позвоню. Начнешь завтра в семь тридцать утра. Я тебе скажу, что делать. Может, сыграю с тобой, посмотрю, выйдет ли из тебя толк. А теперь можешь идти.
Джим поблагодарил и вышел. Справа от него находился большой бассейн с искусственным пляжем. На пляже, под зонтиками сидели состоятельные мужчины и женщины, а фотограф, похожий на злодея, снимал группу молоденьких девушек. Может, это кинозвезды, подумал Джим. А если кинозвезды, то кто из них? Они были как близнецы, белозубые, с выбеленными волосами, стройные, загорелые. Он никого не распознал.
Джим поднялся по лестнице в отель. Большое, бестолково построенное здание, покрытое белой штукатуркой и окруженное пальмами. После шести месяцев неудобных меблированных комнат его грела уже одна только мысль о том, что он будет здесь жить, пусть даже временно. Он уже привык к бродячей жизни и к своему положению в ней в качестве временного постояльца. Он считал само собой разумеющимся, что его скитания закончатся, только когда он найдет Боба. И тогда они как-нибудь организуют совместную жизнь, хотя о том, что это будет за жизнь, у него было довольно смутное представление. Между тем, он брался за работу, которую удавалось найти, и жил счастливо в настоящем. Если не считать воспоминаний о золотистом теле Боба на берегу реки в тот солнечный день, у него не было прошлого. Отец почти стерся из памяти, мать тоже, оба серые, бесформенные… А самым темным и туманным было воспоминание о море. Забылось все, кроме Коллинза и двух девушек в Сиэтле. Только тот вечер и запечатлелся в его памяти.
Поднимаясь в отель по ступенькам лестницы, он заставлял себя не думать об этом. Кабинет мистера Киркленда был большим и выглядел современно, он казался гораздо шикарней и дороже, чем был на самом деле. Мистер Киркленд соответствовал своему кабинету. Это был невысокий человек, и, вполне возможно, звали его вовсе не Киркленд. Он говорил с британским акцентом, держался просто, но изыскано. Под стать была и одежда, кроме разве что перстня, украшавшего мизинец на его левой руке, — свидетельства недавнего возвышения и неожиданного богатства.
— Уиллард? — голос у него был резкий.
— Да, сэр. Меня к вам послал мистер Шиллинг.
— Насколько я понял, ты будешь мячи подносить, — по интонации мистера Киркленда можно было подумать, что речь идет о президентстве или о чем-нибудь в этом роде.
— В этом качестве ты будешь получать двадцать пять долларов в неделю, но, я надеюсь, за эти деньги ты будешь трудиться в поте лица своего.
Джим распознал заученную речь.
— Мы все в этом отеле привыкли считать себя одной семьей, в которой у каждого есть свои обязанности, начиная с меня, — он строго улыбнулся, — и до самых низов, — он посмотрел на Джима. — Начнешь работать завтра с утра. Я полагаю, ты отдал свои рекомендательные письма мистеру Шиллингу? Попроси старшую горничную в крыле для прислуги, пусть покажет тебе твою комнату, — кивком головы мистер Киркленд дал понять, что разговор закончен, и Джим вышел из кабинета.
В отеле был просторный вестибюль с мраморными колоннами, которые словно бы поддерживали потолок, украшенный ромбовидными горельефами. На полу лежал ярко-красный ковер. Портье за фанерной стойкой, отделанной под красное дерево, с дежурными улыбками встречали гостей. Коридорные в ливреях сидели на скамье напротив входа, ожидая распоряжений — либо багаж поднести, либо по поручению сбегать.
