Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бюлов любил обращаться к аудитории с небольшими речами, часто очень милыми и любезными. Ему нравилось поучать. Но порой он говорил и нелепости. Однажды, рассказывая о Бетховене, он стал утверждать, что его музыка посвящена Бисмарку, и в конечном счете приравнял его к Бетховену! Иногда же он просто грубо разглагольствовал перед публикой. В таких случаях, по свидетельству Ами Фай, ученицы Листа, «его лицо словно говорило: «Да кто вы все такие! Плевать я хотел, что вы думаете о моей игре!» [35] Американский критик Джеймс Ханекер слышал в Филадельфии его исполнение Концерта си-бемоль-минор Чайковского, который в предыдущем, 1875, году он впервые исполнил в Бостоне. «Присутствие дирижера, – писал Ханекер, – казалось лишним, поскольку Бюлов сам подавал все указания из-за рояля, при этом отчетливо поносил дирижера, оркестр, произведение и собственную жизнь». [36] Возможно, это было проявлением неуверенности в себе. «Если недовольство собой – самая характерная черта гения, – писал он, – то я могу притязать на гениальность».
После скандала в Мюнхене, когда стала известна связь Вагнера с Козимой, он был в отчаянии, не зная, куда податься, как продолжать свою деятельность в стране, где пресса выставляла его на смех не только как обманутого мужа, но и, согласно расхожей фразе, как «фаворита королевского фаворита». Бюлов впал в отчаяние и писал своему другу Бехштейну: [37] «Господи! Как я сейчас одинок! Хоть бы все закончилось! Как было бы хорошо, если бы какая-нибудь добрая душа сжалилась надо мной и прислала бы мне в подарок синильной кислоты! Но найдется ли в Берлине такой аптекарь? Я бы завещал ему всю свою библиотеку и все свое имущество». [38] Как видно, он был склонен драматизировать жалость к самому себе. Не намекал ли он на «верного аптекаря» Ромео?
Однако Бюлов не погиб. Слишком сильна в нем была жажда жизни, слишком могуче желание работать, слишком ненасытна любовь к музыке! Пробыв некоторое время в Базеле, он поселился во Флоренции, имел там большой успех как пианист, обзавелся интеллигентными доброжелательными друзьями и подругой в лице молодой итальянской девушки. Однако этот до мозга костей немец не мог навсегда оторваться от своей отчизны. Он уехал в Америку, где много гастролировал как пианист и дирижер (1875–1876), дав не менее ста тридцати девяти концертов. Но два года спустя вернулся в Германию. Работал по приглашению в разных городах – в Баден-Бадене, недолго в Мюнхене, Амстердаме, Лондоне, Санкт-Петербурге, пока в начале 1880 года не согласился принять пост придворного музыкального директора (Hof Musik-Intendant) в Мейнингене.
Мейнингену удалось удержать его на пять лет, период необычайно долгий для такого непоседливого человека. С оркестром этого города он совершал чудеса. При поддержке любящего музыку герцога Мейнингена Георга II Бюлов довел оркестр до неслыханного совершенства, которого еще долго никому не удавалось достичь. Он превратил Мейнинген не только в «город Бетховена» (его собственное выражение), но и прославил его первым исполнением нескольких новых произведений Брамса. Бюлов заставлял оркестрантов выучивать исполняемое произведение наизусть. Вряд ли кто-либо еще добивался от них такого подвига. В Мейнингене он обрел и личное счастье, насколько это было возможно для этого исстрадавшегося человека. Он женился во второй раз, в 1882 году, на актрисе, обаятельной, красивой женщине. Звали ее Мари Шанцер.
Несмотря на огромный объем работы в Мейнингене, она не могла насытить его жажды деятельности. Вначале он планировал продолжить фортепианные гастроли, чтобы собрать средства для Бейрёйта. Его благотворительные концерты в Бейрёйте уже собрали значительную сумму – 25 000 марок. Поставив себе цель довести эту сумму до 40 000 марок, Бюлов дополнил ее из собственных сбережений. [39] После этого Бюлов пересмотрел свои планы. Не только потому, что не мог надолго покинуть Мейнинген, но и потому, что подписал петицию, которую составил ярый антисемит, некий доктор Бернард Ферстер (впоследствии он стал мужем Елизаветы Ницше). В петиции, направляемой в рейхстаг, содержалось требование объявить немецких евреев гражданами второго сорта. [40] Бюлов понял, что как концертирующему пианисту ему следует ожидать сокращения «вдвое своей аудитории», поскольку посещающая концерты публика «состояла в большинстве своем из евреев, а не из немцев». [41]
Штраус познакомился с Бюловым, когда тот был в зените своей дирижерской славы в Мейнингене. Встреча состоялась в Берлине, куда Бюлов привез оркестр на гастроли. В программу концерта он включил «Серенаду» молодого Штрауса. Этим самым он продемонстрировал, что умеет преодолевать личные предубеждения, а также менять свои музыкальные оценки. Вряд ли он захотел бы оказать услугу сыну человека, которого вспоминал с неприязнью. Его первое впечатление от музыки Рихарда Штрауса было неблагоприятным.
Когда Шпицвег спросил Бюлова, как он расценивает некоторые фортепианные пьесы Штрауса, тот ответил: «Фортепианные пьесы Рихарда Штрауса мне совершенно не нравятся – они незрелы и написаны наспех. Не нахожу в них юношеской фантазии. Лахнер (мюнхенский дирижер, но очень посредственный композитор) в сравнении с ним – Шопен. На мой взгляд, мы имеем дело не с гением, а в лучшем случае с талантом, который идет по десять центов за дюжину (60 aufs Schok)». [42] Тем не менее, познакомившись с новой работой молодого человека, Бюлов изменил свое мнение. Штраус написал домой: «Бюлов исполнит мою серенаду!!!!» Четыре восклицательных знака свидетельствуют, что новость, которую он сообщал, была из ряда вон выходящей.
В ожидании, когда состоится исполнение его сочинения, Штраус однажды утром развернул газету и с изумлением прочитал, что другой, неизвестный дирижер, некий Бенжамин Билз, объявляет о премьере его «Серенады». Штраус был вне себя. Он ничего об этом не знал. Он немедленно пошел к своему импресарио Вольфу. Тот заверил Штрауса, что тоже ничего не знает и не давал Билзу рукописи. Штраус в ярости отправился на концерт. Предотвратить его он не мог. «Исполнение было очень плохим, слишком замедленным, в оркестре не было слаженности». [43] И все же произведение имело какой-то успех – но Штраусу это не доставило удовольствия. Он опасался, что Бюлов, услышав об этом, отменит в гневе свое исполнение.
Но, как оказалось, Бюлов «Серенаду» из программы не исключил. Концерт был перенесен на другой день, и дирижировал не Бюлов, а помощник дирижера Мейнингенского оркестра Франц Маннштед. Бюлов сидел в зале и выражал свое одобрение громкими аплодисментами. После концерта Штраус поблагодарил его и спросил, не мог бы он теперь показать ему новую увертюру и симфонию. Бюлов отклонил просьбу. У него не было времени. Нужно было готовиться к гастролям. Свою реакцию Штраус выразил так: «Если бы на моем месте был Брамс, Бюлов в три часа ночи выпил бы чашку черного кофе и принялся бы изучать партитуру». [44] Но возможно, в будущем, как надеялся Штраус, Бюлов и для него это сделает. Тем не менее он был, наверное, доволен достигнутым, потому что услышал не только свое сочинение в исполнении великолепного оркестра, но и добрые слова от Бюлова в адрес своего отца. К удивлению Рихарда, Бюлов помнил Франца как «прекрасного музыканта, чей инструмент обладал красивейшим звучанием. У него прекрасная фразировка и художественное чутье. Я многому у него научился. Напишите ему об этом». [45]
Встреча закончилась тем, что Бюлов заказал Штраусу написать сочинение специально для Мейнингенского оркестра. Штраус немедленно принялся за работу, и к лету у него была готова Сюита для ансамбля духовых инструментов си-бемоль-мажор (Соч. 4). Бюлов предложил изменить последовательность четырех частей сочинения, но в конечном итоге остался доволен. Он предложил также после репетиций в Мейнингене исполнить произведение в Мюнхене, куда на гастроли собирался оркестр. Более того, пожелал, чтобы на утреннем концерте перед приглашенной публикой молодой композитор сам встал за дирижерский пульт. Штраус охотно согласился, хотя еще никогда не держал в руках дирижерскую палочку. Спросил только, когда он сможет провести репетицию, и получил ошеломляющий ответ, что на гастролях у оркестра на репетиции времени нет. Отказаться от предложения Бюлова было немыслимо, и Штраусу ничего не оставалось, как только попытаться управлять оркестром или, по крайней мере, делать вид, что он им управляет. Это событие несколько поубавило у Штрауса самомнения, хотя бы ненадолго. Но худшее было еще впереди. Когда перед концертом Штраус зашел к Бюлову в отель, он сразу понял, что тот был в сквернейшем настроении. Пока они поднимались по лестнице концертного зала «Одеон», он поносил Мюнхен, уверяя, что у него еще не зажили раны, которые Мюнхен нанес ему и Вагнеру; ругал Перфаля, а «Одеон» назвал помесью церкви и биржи. Короче говоря, как вспоминал Штраус, «он был крайне неприятен, каким умел быть только он, когда злился».
- Зинаида Серебрякова - Алла Александровна Русакова - Искусство и Дизайн