Он обернулся. Брэд. Алан вздрогнул, но прикинулся невозмутимым.
— Как там у вас продвигается? — спросил он.
— Нормально, — сказал Брэд. — Но уже почти три. Вы в офис? — Брэд, не оборачиваясь, указал подбородком на Черный Ящик.
Алан глянул на часы. 14.52.
— Ага, — сказал он. — Речь репетирую.
Вслед за Брэдом он пошел по набережной.
— Насчет еды не переживайте, — сказал Брэд. — У Рейчел в сумке нашлись крекеры. Так что мы в шоколаде.
Вялый сарказм. Алану не нравился Брэд.
У шатра Брэд остановился.
— Удачи, — сказал он. В лице его читались испуг и изумление. И в эту минуту Алан понял, каково оно будет, когда много лет спустя он станет слаб, не в состоянии о себе позаботиться, а Кит впервые заметит, что он гадит в штаны и пускает слюни. Она посмотрит на него, как сейчас смотрит Брэд, — воззрится на человека, от которого больше бремени, чем блага, больше вреда, чем пользы, зряшного, не нужного мировому прогрессу.
XII
Маха попивала чай со льдом.
— Ой, здравствуйте, мистер Клей.
— Здравствуйте, Маха. Карим аль-Ахмад появился?
— Боюсь, что нет.
— Мне подождать? У нас встреча в три.
— Да, я знаю. Но он сегодня сюда не выберется. Он, к сожалению, застрял в Джидде.
— На весь день застрял?
— Да, сэр. Но он говорит, что будет завтра. С утра до вечера, так что назначьте время сами.
— Вы уверены, что мне больше не с кем поговорить? Только про вай-фай, еду, такие вещи?
— Мне кажется, вам лучше с мистером аль-Ахмадом. Завтра в любое время. Наверняка все разъяснится.
Алан вернулся в шатер, где команда со своими ноутбуками сидела по углам. Рейчел смотрела ди-ви-ди — какая-то стряпня и бородатый шеф-повар. Алан объявил, что сегодня мистера аль-Ахмада не будет.
В Джидду доехали быстро — молодежь щебетала, точно походники. Алан в полусне глядел на дорогу; лодыжка ныла. Зайдя в номер, не смог вспомнить, попрощался ли с остальными. Правда, помнил, как вошел в темный вестибюль, пахнущий хлоркой.
Слишком долго пробыл на солнце и сейчас возрадовался тьме, прохладе, рукотворному уродству. Но тяжелые двери номера отбили конец дня, и капкан захлопнулся, накатило одиночество. В отеле нет бара, нечем отвлечься, нечем утолить нужду, какова ни есть нужда. Всего-то начало седьмого, а заняться нечем.
Думал было звякнуть кому-нибудь из юной троицы, но звать их ужинать не дело. Не положено. Женщинам не позвонишь. Разврат. Можно Брэду, но Алану не нравился Брэд. Если б они все ужинали и позвали его, он бы поел. Если б позвали, он бы пошел. Но к семи вечера никто не позвонил. Он заказал ужин в номер, съел куриную грудку и салат.
Принял душ. Потер шишку на шее.
Залез в постель и понадеялся уснуть.
Уснуть не смог. Открыл глаза, включил телевизор. Репортаж про утечку у «Бритиш Петролеум». Заметного прогресса не наблюдается. Пытались остановить — закачивали в скважину цемент. Смотреть невыносимо. Утечка убивала Алана. Ее которую неделю не могли прекратить, а ему и всем прочим оставалось лишь глазеть на фонтан нефти над океаном. Алана устроили бы самые экстремальные методы. Когда услышал, что один моряк предложил вдарить туда ядерной ракетой, подумал: точно, вот именно, вдарьте, уроды. Только хватит уже. Люди ведь смотрят.
Выключил телевизор.
Поглядел в потолок. Поглядел в стену.
Вспомнил Триволи.
— Есть всего четыре подхода, — говорил тот. — С ними продашь что угодно.
Девять утра, они стояли перед обшарпанным домишкой. Алан вырос в нескольких кварталах отсюда, но этот покосившийся вправо дом ни разу не тронул ни ума его, ни взгляда.
— Первым делом анализируем клиента, ага?
Триволи в двубортном твидовом костюме. Начало сентября, в твиде жарко, но Триволи не потел. Алан ни разу не замечал, чтоб Триволи потел.
— Каждый клиент требует своего подхода, своего обращения, — сказал Триволи. — Всего их четыре. Первый — Деньги. Это просто. Апеллируй к бережливости. Продукция «Фуллер» сэкономит им деньги, сохранив вложения, — деревянную мебель, тонкий фарфор, линолеум. Практичного человека сразу видно. Простой ухоженный дом, удобное платье, фартук, сама стряпает, сама прибирается — тут нужна стратегия номер один. Второй — Романтика. Тогда продаешь мечту. Продукцию «Фуллер» превращаешь в грезу. Вместе с отпусками и яхтами. Я обычно говорю: «Шампанское!» Когда продаю спрей для ног, они снимают туфлю, и я говорю: «Шампанское!»
Алан не понял.
— Просто «Шампанское!»? С бухты-барахты?
— Ну да, и когда я это говорю, они себя чувствуют Золушками.
Триволи обтер сухой лоб шелковым платком.
— Третий подход — Самосохранение. Если у них страх в глазах, продаешь им Самосохранение. Тут все очевидно. Если она боится тебя впускать, говорит с тобой через окно, — тогда выбираешь этот подход. Говоришь ей, что эти продукты сохранят здоровье, спасут от микробов и болезней. Понимаешь?
— Да.
— Хорошо. Последний — Признание. Она хочет купить то, что покупают все остальные. Выбираешь четыре-пять имен самых уважаемых соседей, говоришь, что они у тебя уже купили. «Я только что от миссис Глэдстон, она очень просила зайти к вам».
— И все?
— И все.
Алан научился торговать хорошо — и научился быстро. Нужны были деньги, хотел съехать от родителей, что и проделал месяц спустя. Еще через полгода купил новую машину, а налички стало столько, что неясно, куда девать. Деньги, Романтика, Самосохранение, Признание: применял их ко всему подряд. Уйдя из «Фуллера» в «Швинн», те же уроки приспособил к торговле велосипедами. Принципы работали по-прежнему: велосипеды практичны (Деньги); велосипеды — красивые, блестящие вещи (Романтика); велосипеды безопасны и прочны (Самосохранение); велосипеды — знак семейного статуса (Признание). И в «Швинне» он тоже быстро шел в гору — от розницы на юге Иллинойса до регионального центра продаж, затем очутился за одним столом с чикагским руководством, сочинял стратегии, планировал расширение. Потом задавили профсоюз. Потом Венгрия, Тайвань, Китай, развод и всё вот это.
Снова включил телевизор. Репортаж про космический корабль многоразового использования. Один из последних запусков. Алан выключил телевизор. Этого он тоже видеть не хотел.
Надо же — набирает отцовский номер. На международном звонке разориться можно. Но из-за космического корабля он вспомнил Рона и решил ему позвонить.
Это была ошибка. Он понял, что это ошибка, на первом же гудке.
Вообразил отца на ферме в Нью-Хэмпшире. Последний раз виделись с год назад — отец поднабрался сил. Щеки румяные, глаза аж сверкают.
— Ты глянь на эту шавку, — сказал в тот день Рон.
Они, значит, сидели на веранде, пили скотч, глядели на трех собак Рона, склочных и грязных. Его любимицей была австралийская пастушья псина, ни минуты не сидевшая на месте.
— Вот это я понимаю — шавка на все времена, — сказал Рон.
Он жил на ферме под Уайт-Ривер-Джанкшн. Держал свиней, коз, кур и двух лошадей — на одной ездил, другую ему сбагрил приятель. О фермерстве Рон не имел ни малейшего представления, но, когда вышел на пенсию, а мать Алана умерла, купил 120 акров слякотной долины неподалеку от городка. Вечно жаловался — мол, эта дыра его убивает, — но эта дыра продлевала ему жизнь.
Алан с годами стал медлительнее, латаный-перелатаный и весь в шрамах, а вот отец умудрился поздороветь. Алан предпочел бы поменьше пикироваться — это что, трудно? И насмешки тоже лишние. Алан, ты будда пеший! Рон вечно подкалывал его венгерским фиаско. Рон из профсоюзных. Да они, дескать, на «Страйд Райт» пятьдесят тысяч пар обуви в день выпускали! В Роксбери! Как заведет песню про фабрику да модернизацию — не остановишь. Первая компания, открывшая своим сотрудникам детский садик. А потом и дом престарелых! У Рона была полная пенсия. Правда, он ушел на покой еще до того, как компания разругалась с профсоюзами и перевела производство в Кентукки. В 1992-м это было. А спустя пять лет — в Таиланд и Китай. И потому Аланова работа в «Швинне» Рону как кость в горле. Потому что Алан — менеджер, подыскивал «Швинну» регионы, где нет профсоюзов, вел переговоры с китайскими и тайскими поставщиками, в немалой степени (это Рон так говорил) приложил руку к падению «Швинна» и 1200 его рабочих, — короче, это усложняло беседу. О чем ни заговори, все сводится к спорам о том, от чего недужит государство, и потому едва ли не любая тема под запретом. В общем, болтали о собаках и плавании.
Рон выкопал себе прудик и плавал там каждый день с апреля по октябрь. Холодрыга, полно тины, и Рон вечно ею вонял. Чума болотная, звал его Алан, но Рон не улыбался.
— Поможешь свинью зарезать? — спрашивал он.
