ухо и выстрелил. Два подпрыгнули, рявкнули с визгом и, пока рассеивалось облачко дыма, куда-то исчезли. Огромный старый волк, поникнув разбитой головой на лапы, как будто к чему-то прислушивался торчащим другим, неповрежденным ухом. Он был убит наповал.
ЛИСИЙ ВЫВОДОК
— Кузька, я лисицу с детьми видел. Вот чудно́-то, — шепнул Федька брату, — на горушке у речки. Там нора. Четыре лисенка. Никому не сказывай, пойдем ловить.
— А не укусит?
— Еще что! К лисе не подойти, она убежит. Перед норой ползти надо, бревном лежать, не шевелиться.
— Ты так и лежал?
— Нет, я просто шел, а лиса играет с лисятами, как наша Жучка со щенятами. Я бултых на землю, да и уполз. А как свистнул, лисица шмыг, и нет ее. Смотрю, лисята в нору лезут под ольху. Пойдем, поймаем!
— На веревку?
— В мешок. В прошлом году меня дядя Трофим с собой брал, всему научил. Шестерых лисят выкопали, только те маленькие были, не смотрели еще.
— Да ну, слепые?
— Вовсе ничего не видят. С мышь каждый, только хвостики пушистые. И скулят таково тоненько. Дядя тогда пошел верши на щук ставить и меня с собой взял. Вдруг около промоины в березняке лиса. И в нору шмыг. Дядя меня за шиворот хвать, ткнул носом в землю, сам лег и мне кулаком грозит: нишкни, мол. Притаились. Лисица-то высунула морду, повертела, повертела носом и опять спряталась. Потом вылезла и стоит. Дядя свистнул, она как стрекнет в кусты и опять стоит. «У нее лисята тут, — говорит дядя. — Махай домой, топор принеси, заступ да мешок. Во весь дух слетай. А я тут сторожить буду». Побежал. Топор и лопату принес, а мешок позабыл. Уж он меня ругал, ругал, дядя-то. Снял с себя рубашку, поклал туда лисят и принес всех. Ты видал, у него на цепях сидели?
— Видал. Федя, а на что нам лисята? Они злые, играть с ними нельзя.
— Какие тут игрушки! Шубка-то какая у Трофимовой Лизы из тех лисят вышла. Вот и мы поймаем лисят и на цепь посадим. Потом шубу сделаем.
— Ты все врешь, Федька. Как же он слепых лисят на цепь посадил?
— Экой ты какой! Он сначала их молоком кормил из соски, а как подросли, тогда каждого на цепочку к столбику. Рыбой кормил, морковью. Я сам видал.
— Ну ладно, пойдем!
Вооруженные всеми нужными снарядами, подползли звероловы к замеченной норе и застали лисицу спящей со всей семьей на припеке весеннего солнца.
— Крой к норе, Кузька! — закричал, свистнув, Федька.
Лисица убежала.
— Затыкай чем попало дырку! Все там наши будут!
Сказано — сделано. Прочно забита нора обломками ветвей и песком.
— Тут, тут! — твердил опытный зверолов. — Слышишь, как возятся да пищат? Копай!
Плохо помогает даже топор. Федька рубит изо всех сил. Корни, как железные канаты, протянулись черные, узловатые. Тяжелая работа. Взмокли землекопы.
— Федька, лиса! — крикнул Кузя, заметив, как внизу в кустах мелькнул рыжий хвост.
— Фью-ю! — отозвался Федька. — Бегай там, сколько хочешь. Сейчас в мешке будут твои лисята.
Вдруг смолкла подземная возня, не слыхать стало визга. Прыгает по узловатым корням топор, но все-таки рубит. Ковыряет плохо заступ, но проникает в землю. Открылся длинный узкий ход, точно кривая труба, в глубь холма.
— Да куда ж они девались? — с недоумением твердил Федька.
Он лег на землю и приложил ухо к разрытой норе.
— Никого, — сказал он, вставая, — увела их матка-то. Ишь, хитрая. Значит, у норы снизу выход был. В следующий раз умней будем. Поймаем.
ЗАСАДА НА ВОЛЧИЦУ
Старого лесничего, моего учителя по охоте, я застал за необыкновенным занятием: он чистил, продувал и смазывал длинное ружье, всегда висевшее в пыли над дверью.
— Это старбус, — объяснил Степан Алексеевич. — Нынешние ружья так бить не могут, как этот швед бьет. Больше раза все равно выстрелить не придется, а ударить нужно здо́рово. Значит, нечего и толковать, давай сюда старика!
— Что же за охота такая? С одним выстрелом?
— Волчицу подсиживать иду. Из Шепелева мужики приходили просить. Замучили их волки.
— Одна волчица?
— Да нет же. У нее в прошлом году было гнездо недалеко от Шепелева. Нынче опять в нем выводок. Считай: стариков двое да в выводке не меньше четырех волчат, а от молодых волчиц опять выводки.
— Много выйдет. Какой же толк одну волчицу убить?
— Волчицу убил — гнезда нет. Я взялся уничтожить три волчьих логова.
— Вы их знаете?
— Гнезда-то? Все осмотрел.
— И волки вас не тронули?
— Они человека не трогают. А меня-то и не видали. Я издали с дерева в бинокль все видел.
— И волчат?
— Всех четырех. Порядочные щенята. Славные шкурки выйдут.
— Какие шкурки?! Вы волчат тоже стрелять будете?
— Нет, зачем же. Волчат в мешок, когда с мамашей справлюсь. Потом с ними другой разговор.
— Старый волк за своих не заступится?
— Он трус, убежит — его с собаками не сыщешь.
— Днем пойдете?
— Нет, хлопотливо, народу нужно много, да и старуха хитрая: зачует суматоху — уведет щенят. Лови ее потом. А ночью она сама ко мне придет.
— А мне с вами можно?
— Тебе?! Ах ты плут, тараканишка бесхвостый, ха-ха-ха!
Старик долго хохотал так, что слезы стал вытирать. Но вдруг серьезно спросил:
— А почему нет? Сумеешь держать себя как деревянный?
— Как?
— Когда скажу: «молчать!», то чтобы ни пикнуть, ни моргнуть. Камнем, пнем торчать. Понял?
— Это я могу.
— Тогда завтра часам к семи вечера приходи сюда. Дома отпросись на всю ночь. Скажи, что на тетеревиный ток пойдем, чтобы напрасно не беспокоились.
— А куда?
— За Клязьму верхом поедем.
Вот великолепие! Значит, поскачем этакими всадниками с ружьями за плечами.
Но в назначенный срок я сильно повесил нос. Вместо оседланных коней у крыльца Степана Алексеевича, смирно опустив головы, стояли две лохматые деревенские клячи, покрытые рогожами.
А дальше хуже. Степан Алексеевич лежал в постели, стонал и чуть не плакал.
— Вон как скрутило. Куда там ехать, ногой двинуть не могу. Это на неделю, я уж знаю. Поздно будет: уйдет она.
— Волчица? Тогда к другой поедем?
— Тут все готово. Василий лаз выучил.
— Лаз?
— Ну да. Тропку, где волки ходят. Придется это дело бросить. Этакое горе!
— Степан Алексеевич, отпустите в засаду меня. Василий покажет.
Старик застонал, скрючился. Нельзя понять, смеется он или плачет. Он бормотал что-то про поросенка и опять упомянул насчет тараканишки без хвоста.
Вдруг он сел.
— Прохлопнешь старбуса? — пропыхтел он. —
