– Так, говоришь, сколько у тебя землицы-то? – снова задал вопрос Ануфрий, крепкий, кряжистый мужчина сорок годов от роду, приходившийся кумом Никодиму.
– Сто десятин, – степенно отозвался отец Митяя, дожевав гречишный блин и аккуратно отерев рукой бороду и усы.
Собравшаяся за столом честна́я компания промолчала, переваривая ответ.
– И все твои? – подал голос еще кто-то.
– А то ж!
На сей раз пауза оказалась еще длиннее, чем при первом упоминании этой цифры. Это было невероятно, немыслимо. Здесь, в Тверской губернии, достойным наделом считались три десятины на семью, кто же владел пятью, что означало, что он «прибрал» себе либо купчей, либо чаще всего арендованной у помещика земельки, – уже слыл зажиточным. А тут в двадцать раз больше?!
– А лошадей у тебя сколько?
– Да четыре ноне. Три – битюги, а один – немчиновой породы. Как фершал ветеринарный говорит, першалон именуется, – степенно отозвался гость и с деланой озабоченностью вздохнул: – Овса жруть – жуть просто сколько, зато за один ден тройным плугом ажно три десятины прохожу.
Присутствующие переглянулись. Нет, ну надо ж как поднялся земляк-то – лошадей овсом кормит! Да и лошади-то какие… Что такое немецкий «першалон» – никто здесь не знал, но вот о битюгах Хреновского завода были наслышаны. Лошадь дорогая и силы неимоверной. Не рысак, конечно, но для крестьянского хозяйства – самое то. Да только такого, как обычную крестьянскую лошадку, сеном точно не прокормишь.
– А с чего это ты так разжился-то, Никодим? – наконец задал мучивший всех вопрос кум.
– А ссуду взял, – не стал тянуть всем нервы многозначительным молчанием бывший земляк.
– Ссу-уду! – разочарованно протянули все сидящие за столом.
Ссуда – это понятно, это знакомо. О ссуде все слышали. Да что там слышали – многие и брали. У соседа, у помещика, у мельника. А еще говорили, что в Твери вон даже банк специяльный объявился. Крестьянский. Так у него тоже вроде бы взять можно.
– И под какую долю? – поинтересовался кум, слегка расправивший плечи. Ссуда-то – оно, конечно, хорошо, да только занимаешь чужие, а отдавать-то приходится свои, кровные, по́том и жилами заработанные. Так что собравшийся за столом народ слегка расслабился. По сказкам-то у бывшего земляка все вроде складно, от зависти ажно живот сводит, да вишь как оно обернулось-то. По всему выходит – не его это богатство, никак не его, покамест ссуду не отдаст. А отдаст ли, нет – Бог то ведает, человеку же, жизнь повидавшему, лишь гадать приходится, на жизненный опыт опираясь. Жизненный опыт же прямо вещал, что ссуду земляку нипочем не отдать…
– Под двадцать пятую.
– Эх ты! – невольно охнул Ануфрий.
А народ за столом пораженно замолк. Ну да и то, у помещика или зажиточного соседа Никифора можно было занять токмо под пятую долю занятого в год, а мельник вообще драл четверть. А тут такой фарт!
– И где ж под стольки занимают-то?
– Да в княжьей крестьянской кассе.
Все переглянулись.
– А чевой-то у нас никто про енту самую кассу и не слышало ничего? – подал голос Дедюня, не являвшийся ни кумом, ни сватом, ни каким иным родственником ни одному из собравшихся, да и в друзьях ни у кого не числившийся, но без него, так или иначе, не проходило ни одной гулянки во всей деревне. Как ему это удавалось – никто из мужиков объяснить не мог. Вроде не звали, более того, кто иной и вообще побить обещался, а всё одно через некоторое время – глядь, а он тут как тут, сидит на лавке да свою чарку под питие подставляет. Ну бывают такие люди на свете, кому ничего особенно-то не удается, но как где выпить да закусить – никак от них не отвяжешься.
– Так у вас ее и нетути, – отозвался бывший земляк и, потянувшись к четверти, ухватил ее обеими руками и неторопливо, степенно опять же, как и положено солидному человеку, разлил «казенную» по разномастной посуде. – Ну, спаси Господь! – солидно возгласил он, после чего опрокинул в себя очередную порцию и потянулся за новым блином.
Все последовали его примеру.
– А вот скажи, кум, – задумчиво произнес хозяин дома, хрустя моченым яблоком, – много ль занял-то?
– Тышшу рублёв, – ответствовал гость под слитный вздох всех сидевших за столом.
Такие деньжищи всем тут и представить себе было страшно. Не говоря уж о том, чтобы их занять. Да и кто им столько дал бы? Да и полстолька, и четверть столько. И во много-много раз менее тоже. Максимум, сколько кое-кому из присутствующих приходилось занимать, – это пять-шесть рублёв. Семян там прикупить, струмент какой не вовремя сломавшийся справить… И то отдавать их было дюже как трудно. А тут – тышша!
– Токмо я их и не видел, считай. В руки-то всего десять рублёв дали, – продолжил Никодим, – остальное семенами получил, струментом, конями, кирпичом. Конную сеялку справил, сенокосилку опять же, плуги, бороны. Опять же каменщики, что дом строили, из энтих денег оплату получали. За фершала ветеринарного оттуда же оплата идеть, за агронома, за учителя.
– Так у тебя что, и дом каменный? – удивился Ануфрий.
– Ну да, – недоуменно кивнул гость, – а там деревянных-то и нету. Ле́са-то почитай и нет совсем. То есть ныне-то уже есть, но не лес, а энти… лесополосы.
– Хтось?
Никодим терпеливо пояснил:
– У нас-то, по ссудному договору, положено все точно как агроном и фершал ветеринарный говорят делать. Сеять, что велят и столько, сколько велят.
– Это чтой-то, совсем крестьянину никакой воли нетути? – насупился Ануфрий.
Бывший земляк окинул его снисходительным взглядом, будто тот сморозил что-то совсем уж непотребное, но ерничать не стал:
– Так это ж мне выгодно. Агроном же все по делу, по науке советует. Опять же семена через него закупаю. Вот, скажем, у вас тут в лучшие годы едва сам-семь выходит, а у меня все три года сам-тридцать…
И вновь над столом взвился удивленный гомон, а в твердокаменных крестьянских головах с грохотом защелкали костяшки счетов. Урожай сам-тридцать, да с сотни десятин, да по десять копеек пуд – это ж о-о-ой… Но гость слегка скорректировал эти расчеты.
– Да вы не думайте мужики, – усмехаясь, произнес Никодим, – у меня засеяно токмо пятьдесят десятин, да и не все хлебом. Гречей вон засеваю, опять же горох сею, свеклу и под па́ром много землицы лежит. Треть почитай. Остальное под подворьем и огородом. Ну и неудобья имеются. Да и семян шибко много не дают.
– А чего своим-то зерном не сеешь?
– Да пробовал у нас в уезде один, так едва-едва самдвадцать вытянул. Токмо те, что через агронома покупаем, добрый урожай дают. – Тут гость слегка посмурнел, вздохнул: – Да и никак иначе-то нельзя. Эвон у нас в соседнем уезде один вздумал было агронома не послушать. По-своему все сделал – не стал чересполосицей засевать, с па́ром перемежая, как агроном велел, а всё сплошь посеял. На клевер вообще ни клинышка не отвел. Да и лесополосу не высадил скольки указано. Так его быстро за шкирку, десять рублев в зубы и взашей с подворья. Оно же у княжьей кассы в залоге. Покамест долга не отдадим – все не наше. А все, что он за тот год, что на хуторе ломался, заработал – в возмещение ушло. – Никодим опять вздохнул. – Год хутор без хозяина стоял. А ноне там новый хозяин обживается.
Народ за столом, уже начавший прикидывать, как по весне рванет в эти обетованные места, где текут молочные реки с кисельными берегами, а у каждого крестьянина свой каменный дом, несколько лошадей, сеялки, веялки и конные косилки, снова задумался.
– Но ежели ссудный договор в точности соблюдать – так все нормально, – закончил бывший земляк. – С урожая в возмещение токмо половину берут, и с приплоду тож. Остальное твое – трать, как сам пожелаешь. Кто ссуду побыстрее гасит, кто себе еще живности, струмента покупает. У кого работных рук поболее, так землицы себе еще в аренду прирезает. А кто себе уже и дом побольше ладить начал.
– А чегой-то ты там про лесополосу глаголил?
– Так степь у нас там, – пояснил гость, – ветра бывают – жуть какие. Ежели лес не сажать, вообще зерно сдуть может, прежде чем оно примется. Так что кажин год нам агроном наряд дает, где и каких деревьев высаживать.
