В Александре Феодоровне глубокая религиозность проявлялась с молодости, наружно выражаясь, между прочим, в том, что она долгие часы простаивала на коленях на молитве. {53} Побуждаемая той же религиозностью, она восприяла перед вступлением в брак православие всем своим существом. Последнее оказалось для нее задачей не трудной; в православии она нашла обильную пищу для своей природной склонности к таинственному и чудесному.
Именно этим надо объяснить ее решимость переменить веру, на что, как это видно из дневника Государя, первоначально она не соглашалась.
Действительно, Александра Феодоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семидесятых годов прошлого века русская культурная общественность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, при том православием, приблизительно 16-го века. Обрела она глубокую веру не только во все догматы православия, но и во всю его обрядовую сторону. В частности, прониклась она глубокой верой в почитаемых православной Церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, и это самое главное, - проникается верой в "божьих людей" - отшельников, схимников, юродивых и прорицателей.
Войти в сношение с людьми этого типа Государыня стремится с первых лет своей жизни в России и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоскворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где Императрица с ними иногда подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязывается их радушно угощать.
Царица по этому поводу даже говорила, что ей известны, высказываемые по ее адресу, упреки {54} за то, что она охотно видится и беседует со странниками и различными "божьими людьми". - "Но моему уму и сердцу, прибавляла она, - подобные люди говорят гораздо больше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри Церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рясой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами"?
Одновременно она углубляется в чтение творений Отцов Церкви. Творения эти были ее настольными книгами до такой степени, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который Государыня научилась вполне свободно понимать.
Любимым ее занятием, наподобие русских цариц допетровского периода, стало вышивание воздухов и других принадлежностей церковного обихода.
Образчики ее мистицизма, переходящего в грубое суеверие, имеются в ее письмах к Государю. Столь неожиданная для доктора философии Кэмбриджского университета, коим она числилась, вера в чудодейственность гребешка, подаренного Государю Распутиным, свидетельствует о полном порабощении некоторых сторон ее духовного облика.
По поводу этого гребешка Александра Феодоровна 15-го сентября 1915 г. пишет Государю:
"Не забудь перед заседанием министров подержать в руках гребешок и несколько раз расчесать волосы его гребнем". Еще более удивительна фраза, помещенная ею в письме {55} от 9-го сентября: "Моя икона с колокольчиком, действительно, научила меня распознавать людей. Эта икона и наш Друг помогли мне лучше распознавать людей. Колокольчик зазвонил бы, если бы они подошли ко мне с дурными намерениями".
На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем, утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской - ее простой народ, а высшие классы разъедены безверьем и отличаются развращенностью. (ldn-knigi; см. напр. - О. Георгий Шавельский "Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота" Нью-Йорк 1954г.; на нашей стр.)
Для укрепления в ней этого взгляда, сыграло огромную, решающую роль другое обстоятельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те условия, в которых она очутилась по прибытии в Poccию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей Императрицы, а именно тот прием, который она встретила, как со стороны некоторых членов Императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна ей однажды прямо сказала: "la societe vous deteste", - что было, конечно, преувеличением. Неприязнь к молодой Государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей Императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появлялся новый двор, ставший выше их и прилагали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, положение.
Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Феодоровны тоже народились {56} недобрые чувства к петербургскому обществу и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала.
Мало того, на этой же почве появилась у Государыни, принявшая со временем определенный болезненный характер, мнительность по отношению к людям. Едва ли не большинство Царской семьи и общества превратились в ее глазах в ее личных коварных врагов. Малейшая критика ее слов и действий или, хотя бы непризнание ее абсолютной мудрости, являлись в ее глазах неопровержимым признанием вражды к ней. Тем большим доверием, тем большей симпатией пользовались те, кто соглашался с ее предположениями, восхвалял ее решения, умело выказывал ей безграничную преданность. Под этим же влиянием развивается у Государыни и падкость к лести.
Не подлежит сомнению, что уверенность Императрицы в незыблемой прочности самодержавного строя в России построена была на убеждении, что простой народ, русское крестьянство, обожает своего монарха. В этом убеждении ее поддерживали и главари "союза русского народа", забрасывавшие ее телеграммами от имени каких то фантастических, не то десяти, не то двадцати пяти тысяч отделов этого "союза".
Руководители "союза" вводили в заблуждение и самого Государя. Так, однажды, на докладе Родзянко по поводу его указаний на растущее недовольство в народных массах, Государь ему сказал: "Это не верно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность" - и, указав на лежащую у него на столе объемистую пачку бумаг, прибавил: - "вот выражения народных чувств, мною {57} ежедневно получаемые: в них высказывается любовь к Царю".
Как было Николаю II и Александре Феодоровне не верить этим заявлениям, когда при каждом путешествии вглубь России несметные народные толпы, с неподдельным восторгом, встречали и провожали царскую чету, когда в Костроме, при посещении Царской семьей колыбели их рода, в год трехсотлетия царствования Дома Романовых, народная толпа в истерическом восторге бросилась вслед за отходящим от пристани царским пароходом прямо в Волгу (благо берег ее был отлогий, а глубина незначительная)? Когда, не далее, как месяца за два до революции, Императрица в Новгороде была вновь свидетельницей, вызванного ее приездом, народного восторга? Сопровождавшая ее в этом путешествии А. А. Вырубова не преминула при этом заявить: "ну, что скажут теперь, после этого приема, думские болтуны"? - а Императрица со своей стороны, подчеркнула то обстоятельство, что ее встретили с пышными адресами представители и местного земства и городского самоуправления, причем добавила: "как врут те, которые утверждают, что Россия меня не любит"!
Чтобы выяснить первопричину того холодного, если не враждебного отношения, которое Александра Феодоровна встретила, как при русском дворе, так и среди петербургского общества, надо вернуться к тем обстоятельствам, которые предшествовали ее браку с русским Императором.
Молодая принцесса Алиса Гессенская, потеряв 8 лет от роду свою мать, воспитывалась у бабушки, королевы Виктории, в Англии. Уже 14-ти лет, в 1884 году, попадает она в Россию, где гостит у своей старшей сестры, великой княгини Елисаветы Феодоровны. Здесь молодая {58} экзальтированная девушка впервые знакомится с русской церковной службой. После холодного по обстановке протестантского богослужения, торжественность православного церковного обряда с его в душу проникающими песнопениями производит на нее чарующее впечатление. В том же направлении влияют на нее и те военно-церковные торжества, которыми русский Императорский двор отличался от всех западно-европейских королевских дворов. Торжества эти в России, отличаясь исключительной азиатской роскошью, сохранили вместе с тем отпечаток московского периода русских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое.
