Генри задрожал:
— Это не все.
— Видимо, я не понял.
— Она сказала, чтоб я бросил живопись.
— А, ясно. Кабачок.
— Ты все знаешь?
— Она мне сказала, ну, тогда, перед свадьбой. Ты получил в наследство эту «Шелковицу»…
— Да. Мы вечно об этом спорим.
— Вообще-то она права. Ты хоть посмотри. Дело хорошее.
— Ладно, съезжу. От тебя убегала в истерике любимая девушка?
— Скорее нет. С Агги разное бывает, но в другой манере. Я думаю, это неприятно.
— Что-то такое случается, Фредди. Видишь, какая ты гадина, скажем — свинья.
— Понимаю. Угрызения.
— Я теперь готов на все. Бросить живопись? Пожалуйста!
— Это хорошо.
— Я ей так и напишу.
— А тетя Гермиона перехватит.
— Да, верно.
— Куда уж верней! Когда девицу нашего рода высылают в Бландинг, письма просматривают.
— Тогда передай ей записку.
— Нет, я сейчас не в замок. Ладно, я туда заеду. Если она вернулась — сам поговорю. Подожди. Я скоро.
И он уехал, представляя себе, как Чедвики прижимаются носами к стеклу, жадно глядя вдаль.
Прошло не очень много времени, когда Фредди появился снова.
— Обернулся, как смог, — сказал он. — Если заждался, прости, о тебе же хлопотал.
— Ну как?
— Видел ли я Пруденс? Нет. Она не вернулась. Но ты сперва скажи, ты правда хочешь помириться? Ты готов пресмыкаться и ползать?
— Да.
— Зная при этом, что для брака нет ничего хуже?
— Да.
— Я бы не торопился, Глист. Я знаю твою Пруденс. Дай ей палец — отхватит еще что-нибудь. Со мной она вежлива, где там — почтительна, — но почему? Не распускаю. Эти… э… невысокие девушки — вроде болонок. Ты видел разъяренную болонку? Она…
— Ты рассказывай! — напомнил Генри. — Рассказывай, расска…
— Ладно. Увидев, что ее нет, я позвонил Галли.
— Галли?
— Кому же еще? Если кто-то и подскажет, что делать, то это он. Выслушав все, через две минуты, после одного бокала виски с содовой, он дал нам совет.
— Какой человек!
— Именно. Я тебе рассказывал, как он женил Ронни Фиша на хористке, хотя с ним боролись все наши тети?
— Нет. Так и женил?
— А то! Пределов для него нет. Тебе повезло.
— Что же он предложил?
— Замечал ли ты, — начал Фредди, — что хозяева замков, вроде моего отца, не знают толком, сколько человек у них служит? Возьмем садовников. Выйдет отец утром, идет и видит — оперся кто-то на лопату. Что ж, он скажет: «А, вот верный старый Джо, или Перси, или Питер, или Томас»? Нет. Он скажет: «А, садовник!» Таким образом…
— Ты бы рассказывал, — предложил Генри. — К чему тут садовники? Что предложил Галли?
— Я об этом и говорю. Дядя Галли, из Лондона, сказал, что буквально всякий может наняться к нам садовником. Ясно тебе? Ты заметишь, что ничего не смыслишь в садоводстве. И не надо. Ходи себе с граблями или с тяпкой и гляди поревностней. Купить их можно здесь, у Смитсона. Главное — ревностный вид.
Генри онемел, пораженный величием этой мысли; но тут же увидел и препятствия:
— Разве за ними никто не присматривает?
— Как же, присматривает, Макалистер. Все в порядке. Дал ему пять фунтов. Если к тебе подойдет шотландец, похожий на малого пророка, не пугайся. Кивни и похвали сад. Увидишь отца — кланяйся.
— Потрясающе! — вскричал Генри.
— Я тебе говорил.
— Буду бродить…
— …пока Пру не вернется…
— Поговорю с ней…
— …и помиришься. А то передай записку с верным человеком. Приготовь заранее. В чем дело?
— О Господи!
— Что с тобой?
— Ничего не выйдет. Твой отец меня знает.
— Неужели ты думаешь, — удивился Фредди, — что дядя Галли это упустил? Он вышлет первой же почтой.
— Кого?
— Ее.
Генри побледнел:
— Не ее?
— Именно ее. Он сразу пошел к Биффену и забрал.
— Ой!
— Честное слово, Глист, я тебя не понимаю! Сам я ее не видел, но ассирийский царь — это очень солидно. В конце концов, нужен же тебе грим, вот и бери, от всей души советую. Ладно, пока! Желаю удачи.
Глава 6
1
Полковник Уэдж сидел в ногах постели и беседовал с женой, пока она завтракала, как у них повелось. Он встал, подошел к окну, нервно позвякивая ключами в кармане.
— Нет, что за человек! — сказал он. — В жизни такого не видел.
Если бы рядом случился добрый друг и проследил, куда он смотрит, ему бы показалось, что эти слова относятся к садовнику с граблями, который стоит внизу, на газоне, и он бы с ним согласился. Природа создала в свое время много странных существ, в том числе вот это. Особенно в нем поражала борода — светло-горчичного цвета, ассирийской формы.
Но друг ошибся бы. Полковник говорил не о нем. Когда сердце гнетет забота — до садовников ли, даже бородатых? Говорил он о Типтоне Плимсоле.
Многие отцы смотрят на поклонников дочери, как пастухи, у которых хотят увести овечку. Полковник был не из них. Не принадлежал он и к тем, кто сидит сложа руки, пуская все на самотек, тем более если поклонник — миллионер.
— Чего он ждет? — сварливо спросил он, возвращаясь к постели. — Ясно, что он влюбился. Чего же он ждет, а?
Леди Гермиона печально с ним согласилась. И она любила расторопность, сочувствовала смелости. Вид у нее был такой, словно кухарка учуяла, что подгорает обед.
— Да, странно, — сказала она.
— Странно? — переспросил полковник. — Я бы сказал — мерзко.
Леди Гермиона опять согласилась.
— Так хорошо все шло, — прибавила она. — Вероника сама не своя. Она страдает.
— Ты заметила? Молчит и молчит.
— Как будто размышляет.
— Именно. Напоминает эту девушку, у Шекспира… Как это там? Черви какие-то, щека… А, вот! «Она молчала о своей любви, но тайна эта, словно червь в бутоне, румянец на щеках ее точила». Размышляет. А что ей делать? Влюбилась с первого взгляда. Знает, что и он влюбился. Казалось бы, все хорошо? Нет!.. Мычит, гудит, топчется. Трагедия! Знаешь, что мне Фредди сказал? — Полковник понизил голос. — Этот Плимсол держит контрольный пакет самой большой сети магазинов. Сама понимаешь.
Леди Гермиона кивнула, как кухарка, которая видит, что спасти обед нельзя.
— Он такой милый, — сказала она. — Тихий, деликатный. Совершенно не пьет. Что такое?
Вопрос был вызван криком, сорвавшимся с уст ее мужа. Если не считать одежды, полковник Уэдж походил на Архимеда, выпрыгивавшего из ванны с криком «Эврика!».
— Старушка, — вскричал он, — дело ясно! Не пьет. Пить-то он пьет — но что? Ячменную воду. Разве можно сделать самый трудный, самый решительный шаг на ячменной воде? Да раньше чем подойти к тебе, я выдул кварту пива с шампанским! Ну все. Иду прямо к нему, кладу руку на плечо и так это по-отцовски говорю: «Опрокинь стаканчик — и вперед!»
— Эгберт! Этого делать нельзя!
— А что?
— Нельзя, и все.
Полковник растерялся, лицо его угасло.
— Вообще-то ты права, — признал он. — Но кто-то должен ему намекнуть. На карту поставлено счастье двух сердец. Сколько можно тянуть бодягу?
Леди Гермиона села в постели, расплескивая чай. Похожа она была на женщину-Архимеда.
— Пруденс!
— Пруденс?
— Намекнет.
— Что-то в этом есть… Пруденс, э? Я тебя понимаю. Серьезная, порывистая девушка… Любит кузину… Страдает за нее… «Не обижайтесь, пожалуйста, мистер Плимсол…» Да, что-то есть. А она согласится?
— Согласится. Ты не заметил, как она изменилась? Стала тише, рассудительней… делает добро. Вчера говорила, что надо помочь викарию с этим базаром. Это очень показательно.
— Да уж, викарию не поможешь, если ты не… хм… хороший.
— Пойди поговори с ней.
— Ладно, старушка.
— Я думаю, она у Кларенса, — подсказала леди Гермиона, допивая чашку и наливая себе новую. — Вчера она говорила, что надо там прибрать.
2
«О гнезда родовитых англичан, — пела Фелисия Доротея Химанс, явно их любившая, — как вы прекрасны!»; и гнездо девятого графа Эмсвортского вполне подходило под это определение. Тяжелое, серое, величественное, окруженное садами и парками, с собственным озером и личным флагом на самой высокой башне, оно и впрямь радовало глаз. Даже Типтон Плимсол, не такой уж поэтичный, щелкнул языком, произведя звук, похожий на хлопанье плетки, и сказал: «Вот это да!»
Но, как бывает часто с этими гнездами, надо зайти внутрь, чтобы все понять. Топчась перед замком на террасе, Типтон Плимсол испытывал всякие чувства к его обитателям. Ну и типы, подумал он, ну и экземпляры! Один к одному. Сами посудите:
Лорд Эмсворт — чучело
Полковник Уэдж — петух
Леди Гермиона — колбаса
Пруденс — козявка
