Пока Пенни разводила аспирин в стакане с водой, мы не проронили ни слова. Потом Пабджой осведомился, что я намереваюсь делать дальше.
- Во-первых, приведу себя в порядок, на это уйдет несколько дней. Во-вторых, вернусь в Париж - не надо было оттуда уезжать. В-третьих, свяжусь с Баумом и Шаваном. В-четвертых, отыщу Ариану Сегюр. В-пятых, покопаюсь ещё в прошлом Маршана.
- А если они тебя опять поймают и отметелят? - в голосе Пабджоя уже слышалась привычная ирония, и он изобразил в блокноте первый квадратик, которому надлежало превратиться в кубик.
- Придумаю себе новую легенду, бегать постараюсь попроворнее.
Пабджой смерил меня задумчивым взглядом и отхлебнул чаю. Потом нажал кнопку внутреннего телефона и попросил Пенни связать его с Вавром.
- Mon cher ami, - начал он сладко, - c'est un plaisir de vous parler. Как приятно говорить с вами, дорогой друг! - И вслед за тем поведал Вавру, что несколько огорчен: один из его людей был... как бы это сказать... допрошен в ДСТ. И довольно жестко - так не принято между двумя дружественными службами. Скорее всего, произошло недоразумение, не так ли? Он помолчал, выслушивая объяснения Вавра, и вид у него был при этом смущенный. Затем продолжил:
- Между собой мы можем говорить прямо, правда ведь? Так вот, была применена... мм, грубая сила. Это достойно сожаления. - Он снова помолчал и послушал, и, наконец, с выражением самого сердечного дружелюбия положил трубку.
- Так дело не пойдет! - заявил он тут же, - Этот тип утверждает, будто ничего не знает. Говорит, что беседовал с тобой один раз и больше ты у них не был. Настаивает на том, что это ошибка, и по-прежнему требует, чтобы мы не лезли не в свое дело.
- А чего ещё вы ждали от Вавра? Французы - самые наглые и беспринципные лгуны, это всем известно.
- От Вавра я такого не ждал, - возразил Пабджой. - Если тебя поколотили с его подачи - это, кстати, вполне возможно, - то он бы мне тут же сказал. И добавил бы, что если ты не уймешься, тебя ещё сильней отделают. Ты уверен, что это была его команда?
- Еще как уверен! - сказал я злобно, - Могу предъявить синяки.
- Как-то не вяжется, - усомнился Пабджой, - Не похоже это на Вавра, хоть убей. Вероятно, дело далеко зашло и его министр на него наседает. Но, черт возьми, я никому не позволю так со мной поступать!
- С вами? - мне показалось, будто я ослышался.
- Конечно, со мной, а то с кем же? Он посмел тронуть моего подчиненного! Это личное оскорбление для меня как для начальника департамента, я такого не потерплю, И вот что я намерен предпринять...
Негодование Пабджоя было, конечно, наигранным, но мне ничего не оставалось, как включиться в игру.
- Что вы намерены предпринять?
- Пошлю тебя обратно в Париж! - заявил он торжественно, будто я сам только что не сказал ему, что готов вернуться. - Ты уж извини, Кэри, понимаю, что тебе туда вовсе не хочется, но у меня выбора нет. Если бы я отправил вместо тебя Джока или Стивена Водди, это бы означало, что Вавру удалось повлиять на нас. Такого допустить нельзя.
Я промолчал в ожидании, пока начальник договорит.
- Кстати, в деле появился новый аспект, - произнес он, - Американский. Мне сообщили кое-что из Ленгли...
Всякий раз, когда речь заходит о ЦРУ, Пабджой упоминает, что ему сообщили кое-что из Ленгли, как бы намекая, что он свой человек в штаб-квартире ЦРУ, хотя мудрецы из этой замечательной организации, пребывающей в Ленгли, штат Вирджиния, если им случается передать что-то Пабджою, делают это через своего резидента в Лондоне.
- Они заинтересовались делом Маршана, - объявил Пабджой. - И хотят участвовать в расследовании. Завтра встретимся с Хенком Мантом.
- С этим...
- Могло быть и хуже, - утешил меня Пабджой. - Соединенные Штаты тоже хотят знать, что толкнуло Маршана на самоубийство.
- Поздно спохватились.
- Как-то ты неуважительно отзываешься о госдепартаменте, - заметил Пабджой.
- Придешь завтра в десять. На совещание с нашим американским другом. Будь с ним на равных, Кэри, не унижай его. Министр полагает так: что хорошо для Соединенных Штатов, то хорошо и для Соединенного королевства.
- Такая точка зрения делает ему честь, - сказал я, но шеф моей иронии не понял.
Когда на следующее утро ровно в десять я вошел в кабинет Пабджоя, Хенк Мант уже сидел там в одном из обтянутых дермантином кресел. Его крупное лицо с младенчески голубыми глазами выглядело, как обычно, загорелым, на квадратной нижней челюсти золотилась щетина. Изо рта вечно торчит трубка, табак он курит вонючий. Кудлатая грива так и просит расчески.
Мант с усилием вылез из слишком маленького для него кресла мне навстречу и продемонстрировал свой нескладный пиджак цвета овсяной каши с помятыми донельзя лацканами, мешковатые, сроду неглаженые и к тому же явно тесные брюки. Зато рубашка, хотя рукава её были коротки и не видны по этой причине, носила следы утюга: воротничок заглажен криво - без сомнения, волшебными ручками той леди, которую Хенк неизменно называл своей "прелестной женушкой". Другими словами, он, как всегда, выглядел пугалом.
- Привет, Чарли, - адресовался он ко мне, - Рад тебя видеть.
С Хенком Мантом мне не раз приходилось общаться за последние десять лет. Он руководит небольшим отделом в ЦРУ - настолько небольшим, что его не встретишь ни в перечне отделов, ни в графике работы ЦРУ - эти документы постоянно совершенствуются в соответствии с требованиями дня, на предмет чего в ЦРУ держат двух старых опытных юристов, проверяющих, обновляющих и вносящих поправки. Излишне говорить, что само совершенство этих списков и графиков превращает их в пустые бумажки, и оперативные работники тратят уйму времени, чтобы увильнуть от их предписаний и действовать по собственному усмотрению. Хенку-то вообще ничего не стоит обманывать администрацию: начальство как бы не знает о его существовании, раз его отдел нигде не числится. Так уж сложилось с самого его появления в ЦРУ поручения, которые ему давали, были необходимы, но носили такой характер, что обычные оперативники, народ не особо брезгливый, от них нос воротили. С самого начала он достиг почти невозможного: стал единственным человеком, который вхож и в ФБР, и в ЦРУ. Служить связующим звеном между этими двумя конторами, испытывающими друг к другу патологическую ненависть, - задача потруднее, чем вырваться из лап венгерской тайной полиции. Во времена маккартизма он выполнял самую грязную работу для Федерального бюро расследований и с тех давних времен сохранил неприязнь ко всем этим коммунистам, социалистам, либералам и прочим левым - все они ему на одно лицо. Однако было бы ошибкой относиться к Хенку Манту однозначно: ну мол, ещё один оголтелый антикоммунист. Он не так прост, умеет рядиться в личину утомленного, далекого от житейской суеты академика, а на самом деле чрезвычайно опасен постоянной готовностью разрушить все на свете во имя своей жестокой и непримиримой идеологии. Считая, что все люди во всякое время имеют право на собственный политический выбор, он способен учинить погром, чтобы обрушить на нас свободу, как он её понимает.
А я в то утро сидел напротив него в кабинете своего начальника, пытаясь поудобнее расположить ноющее от побоев бедро, и Пабджой сладко пел, будто мы, мол, счастливы, что наши американские друзья проявляют интерес к нашему делу. И заверял Хенка, что тот немедленно получит от меня самую полную информацию. При этом Пабджой упорно рисовал что-то в своем желтом блокноте, а Хенк ерошил волосы. Рассказывая о том, что, по моему мнению, следовало знать Хенку, я, сам не зная почему, умолчал о Марке Сегюре. Выслушав все внимательно, Хенк тяжко заворочался в кресле и приступил к сложному ритуалу вытряхивания и набивания трубки.
- Хотел бы узнать, Чарли, как ты сам оцениваешь ситуацию.
- Если верить косвенным уликам - и только косвенным, других у нас нет, - Маршан был чьим-то агентом. Допустим, работал на КГБ, или на разведку другой восточноевропейской страны. При этом условии я вижу три версии. Его одолели муки совести, он отказался от дальнейшего сотрудничества, ему пригрозили разоблачением. или от него потребовали такого, чего он, при всей гибкости своей морали, сделать не мог. Наконец, какая-то из западных служб безопасности, возможно даже, просто сотрудник, частное лицо, поймал его за руку и опять же пригрозил вывести на чистую воду. Эдак дружески, по соседcки шантажировал - дело житейское.
- Логично, - одобрил Хенк, - А какая версия более вероятна?
- Первые две уязвимы, - ответил я, - Что-то не верится в приступ совести у человека, который торговал своей страной два десятка лет. Не взбунтовался, когда русские задушили Венгрию, спокойно перенес "пражскую весну", а вторжения в Афганистан, видите ли, не вынес.
- Согласен - это маловероятно.
- Как если бы французы ни с того ни с сего отказались давать деньги из государственного бюджета на игры НАТО.
- Понял, - сказал Хенк, - И вполне согласен.
