* * *
Мы возвращались в деревню. Лошадь Себастьяна неторопливо перебирала копытами. Старой каменной дорогой никто уже не пользовался с тех пор, как проложили асфальт, лишь наши пастухи перегоняли здесь овец с пастбища. К счастью, сегодня не было и их.
— Какой я идиот, — вдруг громко сказал Матей.
Лошадь пошевелила ухом, словно понимала, о чем он. А я промолчал. Чего тут теперь скажешь?
— Идиот, — повторил Матей. — Вы-то ладно, но я-то о чем вообще думал? Какой к дьяволу звук? То, что по нашу сторону спица, — по ту сторону столб диаметром в сотню километров. Что про нашу сторону звук — по ту сторону просто толчки! Кто сказал, что звуковая волна сохранит частоту? Звуковая волна естественно разъехалась вместе с размерами спицы! Мы никогда ничего не услышим сверху! И никогда ничего не сможем сообщить вниз! Даже если нацарапаем какое-нибудь слово на материке — это вряд ли прочтут даже на снимках из космоса!
— Скажи, — повернулся я. — А как такое может быть, что наша планета одновременно и здесь и там?
— Не поймешь, — качнул головой Матей. — Я сам не до конца понимаю. Даже Грегор Кавинеч не все понимал.
— А граф Кавендиш?
— Вот Кавендиш понимал, — уверенно кивнул Матей. — Потому и не пускал в лабораторию даже прислугу, а перед смертью постарался все уничтожить.
Я откинулся на сено и стал глядеть в низкое синее небо.
— Раньше думал, только Господь может на нас смотреть сверху… — произнес я, задумчиво кусая соломинку.
Матей ничего не ответил.
— Как думаешь, — спросил я шепотом, — Господь сверху видел, как мы его закапывали?
— Господь никому не расскажет, — хмуро откликнулся Матей. — А ты не кори себя, это мой грех. Он как залез на чердак, а я как представил, что начнется, если эта штука попадет в руки натовцам… — Он умолк.
— Может, это действительно проделки Дьявола?
— Нет, Влад, физика. Просто физика.
— Тогда объясни, как она работает!
— Ну, пространство… — неохотно начал Матей. — Мы привыкли считать, что оно трехмерное. А на самом деле оно псевдотрехмерное, плоское. Потому что построено из элементов, которые не трехмерные. Орбита электрона — не трехмерная. И протон не трехмерный. Понимаешь? Поэтому в любой точке пространство можно раздвинуть и увидеть его далекую-далекую изнанку.
— Ты можешь как-нибудь попроще?
— Да пошел ты… — отмахнулся Матей. — Я же сказал, не поймешь.
— Нет, — настаивал я. — Ты скажи, как такое может быть, что мы можем взять в ладони всю Землю вместе с нами, не выходя с чердака замка, который на ней же и построен?
Матей сел на телеге и посмотрел на меня.
— Но ты же когда-то в школе поверил, что ученые сумели взвесить Землю, не выходя из лаборатории, которая на ней же и построена? Это же все равно, что держать в руке весы, на которых сам взвешиваешься, верно? Но нам рассказали об этом в школе, и ты поверил, что такое можно сделать. А тут ты все видел своими глазами — и не можешь понять?
Я задумался. Небо плыло над головой, светлое и чистое. Трудно было поверить, что кто-то, кроме Господа, такой же большой и всесильный может на нас оттуда смотреть. Я закрыл глаза и стал мысленно читать молитву.
* * *
Что-то присутствовало вокруг, что очень мне мешало. Наконец я понял, что мешаю себе я сам. Это было очень странное и до ужаса неприятное состояние. Я напрягся и распахнул глаза — резко, как распахивал перед туристами, поднимаясь в гробу. В мозг ворвался ослепительный свет, как будто разом включились тысячи фотовспышек. Голову словно пронзила раскаленная спица, я застонал и закрыл глаза.
— Лежи, лежи, Влад… — услышал я голос старого дядюшки Габи и почувствовал, как на лоб опустилась холодная тряпка.
Остро пахло лавандовой водой и еще чем-то едким, медицинским. Раскаленная спица не спешила вылезать из головы.
— Где мы? — прошептал я.
— Все хорошо, — тихо сказал Габи. — Ты у меня дома. Ты уже выздоравливаешь.
— А где… все? — выдохнул я.
Габи ничего не ответил. У меня не оказалось сил ни удивиться ни растеряться, я просто почувствовал, что проваливаюсь в сон, и сопротивляться не стал.
Когда я пришел в себя снова, Габи все так же сидел у моей кровати. В комнате было темно, лампочка под потолком светила тускло. На этот раз глаза открылись с трудом, но без боли. Очень хотелось пить и есть. Я сказал об этом Габи, и он вскоре вернулся с чашкой теплого бульона. За это время я успел слегка приподняться и осмотреться. Ощупав голову, понял, что она замотана бинтами. Похоже, там была и засохшая кровь.
— Дядюшка Габи, что случилось? — спросил я.
— Ты ничего не помнишь?
— Нет…
— Совсем ничего? Натовцы разбили тебе голову прикладом, — сообщил Габи. — Ты был без сознания неделю.
— Целую неделю? — Я попытался сесть на кровати, но голова кружилась.
— Да, семь дней ты метался и бредил.
— Бредил? — насторожился я. — О чем-то таком… рассказывал? Ну… необычном?
— Да, — кивнул дядюшка Габи. — Ты молил Господа, чтобы он послал тебе осиновый карандаш.
— Осиновый карандаш?
— Да. Истыкать тело вампира, чтобы он подох.
— Понятно… — Я отпил из чашки. — А больше я ничего не говорил?
— Больше ничего. Зато это ты повторял круглые сутки.
Я поставил чашку на старенькую тумбочку у изголовья. На тумбочке стояла фотография покойной жены Габи в стеклянной оправке. Похоже, это была его комнатка и его постель.
— А почему я не дома, дядя Габи?
Он секунду помедлил и опустил взгляд.
— Твой дом сожгли, Влад.
— А отец?! — Я резко вскочил, и острая боль снова пронзила голову раскаленной спицей.
— Твоего отца больше нет, Влад, — тихо сказал Габи. — Его повесили на площади. За убитого туриста.
— Господи… — выдохнул я. — Как же… Ведь я… Ведь не я…
— Я знаю, Влад, — тихо сказал Габи. — Матей пошел к ним и во всем признался, а потом проглотил яд у них на глазах. У него был с собой яд. Он думал, что тогда они отпустят твоего отца, Себастьяна и Петру. Но они их повесили…
— Петра?… Петра… умерла?
Габи ничего не ответил.
— Петра умерла? — повторил я. — Почему, Господи? Почему она? Почему они не повесили меня?
