Что сказать в заключение? Я аплодировал громче всех. У меня даже остановились новые часы!..
Захватив номер "Советской Эстонии", я отправился в гостиницу. Питерсон встретил меня дружелюбно.
Ему перевели "с листа" мою заметку.
Питерсон торжественно жал мне руку, восклицая:
- Это рекорд! Настоящий рекорд! Впервые обо мне написали таким мелким шрифтом!..
ОБСУЖДЕНИЕ В ЦК
Наконец пришла из типографии верстка. Художник нарисовал макет обложки - - условный городской пейзаж в серо-коричневых тонах.
Мне позвонил Аксель Тамм. Я заметил, он чем-то встревожен.
- В чем дело? - спрашиваю.
- ЦК Эстонии затребовал верстку. В среду - обсуждение.
Я нервничал, ждал, волновался.
Обсуждение было закрытым. Меня, естественно, не пригласили. То есть это, конечно, не очень естественно.
В общем, не пригласили.
Целый день я пил коньяк. Выкурил две пачки "Беломора".
Наконец звонит Эльвира Кураева:
- Поздравляю! Все отлично! Будем издавать!
Позже я узнал, как все это было. Сообщение делал инструктор ЦК Ян Труль. Мне кажется, он талантливо построил свою речь. Вот се приблизительное изложение:
"Довлатов пишет о городских низах. Его персонажи - ущербные люди, богема, Их не печатают, обижают. Они много пьют, Допускают излишества помимо брака.
Чувствуется, рассказы автобиографические. Довлатов и его герои - одно. Можно, конечно, эту вещь запретить, Но лучше - издать. Выход книги будет естественным и логичным продолжением судьбы героев. Выход книги будет частью ее сюжета.
Позитивным жизнеутверждающим финалом. Поэтому я за то, чтобы книгу издать... "
Я ждал сигнального экземпляра, медленно тянулись дни, полные надежд.
Еще раз позволю себе отвлечься.
ПРЕКРАСНАЯ ЭЛЛЕН
Однажды сижу я в редакции, Заходит красивая блондинка. Модель с рекламного плаката финской бани.
- Здравствуйте. Меня зовут Эллен.
- Очень приятно.
- Давно хотела с вами познакомиться. Вы любите стихи Цветаевой?
- Кажется, люблю.
- А Заболоцкого?
- Тоже...
Мы беседовали около часа. Я так и не понял, зачем она явилась. На следующий день опять приходит; - Вам не кажется, что разум есть осмысленная форма проявления чувства?
- Кажется...
Беседуем.
И так - всю неделю.
Я говорю приятелю; - Миша, что все это значит?
- И ты еще спрашиваешь! Надо брать! Чувиха - в полной боевой готовности. Уж я-то в этих делах разбираюсь...
Мне даже как-то неловко стало. Чего это мы все разговариваем? Так ведь и обидеть женщину недолго...
На следующий день я осторожно предложил:
- Может быть, отправимся куда-нибудь? Выпьем, помолчим...
- О, нет, я замужем.
- А если по-товарищески?
- Не стоит. Это лишнее.
На следующий день опять является. Передумала, наверное.
- Ну как? - говорю. - Тут рядом мастерская одного художника-супрематиста... (Супрематист мне ключ оставил. )
- Ни в коем случае! За кого вы меня принимаете?!
Это продолжалось три недели. Наконец я разозлился:
- Скажите откровенно. Ради чего вы сюда ходите?
Что вам нужно от меня?
- Понимаете, у вас язык хороший.
- Что?
- Язык. Литературный русский язык. В Таллинне, конечно, много русских, Только разговаривают они грубо, примитивно. А вы говорите ярко, образно... Я переводами занимаюсь, мне необходим литературный язык... В общем, я беру уроки, Разве это плохо?
Кое-что я даже записываю.
Эллен перелистала блокнот.
- Вот, например: "В чем разница между трупом и покойником? В одном случае - это мертвое тело.
В другом - мертвая личность".
- Веселые, - говорю, - мыслишки.
- Зато какая чеканная форма! Можно, я снова приду?..
Прекрасная Эллен! Вы оказали мне большую честь! Ваши переводы ужасны, но, я думаю, они станут лучше. Мы вместе постараемся...
ЗАГАДОЧНЫЙ КОТЕЛЬНИКОВ
Нас познакомили в одной литературной компании.
Затем мы несколько раз беседовали в коридоре партийной газеты. Бывший суворовец, кочегар, что-то пишет... фамилия - Котельников.
Свои рассказы он так и не принес, хотя мы об этом уславливались.
Теперь мне кажется, что я его сразу невзлюбил.
Что-то подозрительное в нем обнаружил. А впрочем, это ерунда. Мы были в хороших отношениях, Единственное меня чуточку настораживало: литератор и пролетарий, жил он весьма комфортабельно. Приобретал где-то шикарную одежду. Интересовался мебелью...
Нельзя, будучи деклассированным поэтом, заниматься какими-то финскими обоями. А может быть, я просто сноб...
Зачем я рассказываю о Котельникове? Это выяснится чуть позже.
ВСЕ РУШИТСЯ
Однажды Котельников попросил на время мои рассказы.
- У меня есть дядя, - сказал он, - главный редактор эстонского Кинокомитета. Пусть ознакомится.
- Пусть.
Я дал ему "Зону". И забыл о ней.
И вот пронесся слух - у Кительникова обыск.
Вообще наступила тревожная пора. Несколько молодых преподавателей ТПИ уволили с работы. Кому-то инкриминировали самиздат, кому-то - чистую пропаганду. В городе шли обыски. Лекторы по распространению грозно хмурили брови.
Чем это было вызвано? Мне рассказывали такую версию.
Группа эстонцев направила петицию в ООН. "Мы требуем демократизации и самоопределения... Хотим положить конец насильственной русификации...
Действуем в рамках советских законов... "
Через три дня этот меморандум передавали западные радиостанции.
Еще через неделю из Москвы поступила директива - усилить воспитательную работу. А это значит - кого-то уволить. Разумеется, помимо следствия над авторами меморандума. Ну и так далее.
У Котельникова был обыск. Не знаю, в чем он провинился. Дальнейших санкций избежал. Не был привлечен даже к качестве свидетеля.
Среди прочих бумаг у него изъяли мои рассказы.
Я отнесся к этому спокойно. Разберутся - вернут.
Не из-за меня же весь этот шум. Там должны быть горы настоящего самиздата.
То есть я был встревожен, как и другие, не больше.
Ждал верстку.
Вдруг звонит Эльвира Кураева:
- Книжка запрещена. Подробностей не знаю.
Больше говорить не могу. Все пропало...
Примерно час я находился в шоке. Потом начал сопоставлять какие-то факты. Решил, что между звонком Эльвиры и обыском Котельникова есть прямая связь.
Мои рассказы попали в КГБ. Там с ними ознакомились.
Восторга, естественно, не испытали. Позвонили в издательство - гоните, мол, этого типа...
Видно, я из тех, на ком решили отыграться.
Звоню Котельникову:
- Кто тобой занимается?
- Майор Никитин.
Я пошел в КГБ. Захожу. Маленькая приемная, стул, две табуретки. Постучал в окошко. Выглянула женщина.
- К майору Никитину, - Ждите.
Минут десять прошло. Заходит тип в очках. Среднего роста, крепкий, на инженера похож.
- Товарищ майор?
- Капитан Зверев.
- А где майор Никитин?
- В командировке. Изложите ваши обстоятельства.
Я изложил.
- Должен навести справки, - говорит капитан.
- Когда мне рукопись вернут?
- Наберитесь терпения. Идет следствие. В ходе его станет ясно, какие бумаги мы приобщим к делу.
Позвоните в среду.
- Когда Никитин вернется?
- Довольно скоро.
- А почему мою книжку запретили?
- Вот этого я сказать не могу. Мы к литературе отношения не имеем.
Ладно, думаю, подожду.
Зашел в издательство. Эльвира страшно перепугалась.
Увела меня на пожарную лестницу. Я говорю:
- Объясните мне, что происходит?
- Не могу. И более того, не знаю. Просто намекнули, что книга запрещена.
- Намекнули или дали соответствующее указание?
- Это одно и то же, - Я пойду к Акселю Тамму.
- Не советую, Что вы ему скажете? Я же сообщила вам о запрете неофициально.
- Что-нибудь скажу. Мол, ходят слухи...
- Это несерьезно. Ждите, когда он сам вас известит.
Ужев издательстве мне показалось, что люди здороваются смущенно, На работе - то же самое.
День проходит, второй, третий. Звоню капитану.
- Пока, - говорит, - никаких известий.
- Пусть мне рукопись вернут.
- Я передам. Звоните в пятницу...
Эльвира молчит. На работе какая-то странная обстановка. Или мне все это кажется...
Пятница наступила. Решил не звонить, а пойти в КГБ. Чтобы им было труднее отделаться.
Захожу в приемную. Спускается новый, в очках.
- Могу я видеть капитана Зверева?
- Болен.
- А майор Никитин?
- В командировке. Изложите свои обстоятельства мне...
Я начал понимать их стратегию. Каждый раз выходит новый человек. Каждый раз я объясняю, в чем дело. То есть отношения не развиваются. И дальше приемной мне хода не будет...
Я как дурак изложил свои обстоятельства.
- Буду узнавать.
- Когда мне рукопись вернут?
- Если рукопись будет приобщена к делу, вас известят.
- А если не будет приобщена?
- Тогда мы передадим ее вашим коллегам.
- В секцию прозы?
- Я же говорю - коллегам, журналистам.
