— Для иностранца вы слишком хорошо говорите по-русски и неплохо знаете наши реалии.
— Я не виноват, что в девяносто первом единую большую страну разорвали на несколько кусков. Кстати, сделали это не мои соотечественники, а российские депутаты в девяностом году; а затем и руководители трех славянских республик в девяносто первом. Но не будем об этом. Реалии таковы, каковыми они являются. Ничего изменить или поменять невозможно. Значит, все правильно. Исторический процесс движется независимо от воли конкретных людей.
— Зачем он так настаивал на встрече с вами? — Эмма потушила вторую сигарету.
Официант принес заказанные блюда, поставил их на столик и с достоинством удалился.
— Разве вам не сказали? — спросил Дронго, пробуя рыбу. Она действительно была очень вкусной.
— Очень невразумительно. Я так ничего и не поняла.
— Ему нужен был человек, которого он считал равным себе. Которому мог бы исповедаться, рассказать о своей сложной судьбе. Во всяком случае, именно так считает профессор Гуртуев.
— Он не мог рассказать об этом самому профессору?
— Очевидно, нет. Гуртуев для него — обычный научный «сухарь». Допрашивающие его следователи и оперативники представляются ему сплошной серой массой. Нужен человек, с которым он мог бы беседовать на равных. Поэтому он и требовал, чтобы к нему допустили меня.
— Вы тоже так думаете? Как профессор Гуртуев?
— Не совсем, — признался Дронго. — Преступник — очень умный человек. Он понимает, что нас не оставят одних ни при каких обстоятельствах. Значит, наш разговор будут записывать и вести за нами непрерывное наблюдение. Тогда в чем разница? Почему его исповедь должен выслушать именно я — ведь рядом будут еще несколько человек, и об этом Баратов точно знает? Тем не менее он отказывается разговаривать с другими. И пытается быть предельно откровенным со мной, что меня несколько настораживает.
— Почему?
— С чего бы ему быть настолько откровенным? Он ведь понимает, что шансов на спасение у него нет. Ни единого шанса. И его наверняка осудят. Более того, он сам мне об этом сказал. И он понимает, что в тюрьме долго не протянет. Таких преступников ненавидят все. И надзиратели, и заключенные. Тогда для чего он затеял эту непонятную игру в исповедальность? Хочет продемонстрировать мне свой интеллект? Зачем? Для чего? Хочет получить некое оправдание, хотя бы морального плана, в моих глазах? Глупо. Я никогда не прощу ему убийства стольких людей, страдания их родственников. Тогда зачем? У меня пока нет ответа на этот вопрос. Но я абсолютно убежден, что он точно знает, зачем это ему нужно, и приглашает меня в тюрьму с определенной, очень конкретной целью.
— Может, он рассчитывает, что вы поможете ему сбежать? — улыбнулась Эмма.
— Из внутренней тюрьмы на Лубянке? — иронично осведомился Дронго. — За все время оттуда не сбежал ни один человек. Ни разу. Даже из Бутырской тюрьмы убегали, а оттуда — ни разу. Это просто невозможно. К тому же его охраняют как особо опасного преступника сразу несколько человек. За ним в камере установлено круглосуточное наблюдение, и он об этом знает. Нет, у него есть какой-то определенный план, и он ему следует. Что касается меня, то он заранее готовился к нашим беседам, даже изучал мою биографию, наводил справки о моей семье. Он понимает, что такой человек, как я, никогда и ни при каких обстоятельствах не будет ему помогать. Хотя его рассказ сегодня произвел на меня тяжелое впечатление.
— Какой рассказ? — сразу спросила Эмма.
— Об этом я вам не скажу. Служебная тайна. Но история его жизни весьма поучительна. И очень трагична.
— А если он все наврал, чтобы нарочно вас разжалобить?
— Не думаю. Практически все факты подтверждаются. Он не родился таким, каким мы его арестовали. Он стал им в результате предательства одних и злобы других. И это очень печально.
— Не хотите ничего рассказывать?
— Не имею права. Это не моя тайна. Наводите справки там, где вам рассказали о нашей встрече.
Эмма положила вилку и нож на стол, нахмурилась.
— Как вам не стыдно? Ужинаете с женщиной и все время ей грубите.
— Разве это грубость? Я честно ответил, что не могу рассказать вам о нашем разговоре. Судя по всему, вы располагаете гораздо большей информацией, чем ваш покорный слуга.
— Это неправда, — быстро сказала Эмма, — я всего лишь узнала о вашей встрече. И о том, что Баратов требовал встречи именно с вами.
— От кого?
Она замолчала, отвела глаза.
— Тогда у нас не получится никакого разговора, — вздохнул Дронго. Подскочивший официант разлил вино в бокалы. Эксперт поднял свой бокал.
— Ваше здоровье. — Он не стал чокаться и сделал два маленьких глотка.
— Вы невозможный человек, — решительно произнесла она, подняла свой бокал и выпила его почти до дна. Затем потянулась к третьей уже сигарете, закурила.
— Вы мне поверите, если я скажу, что у меня есть свои источники в ФСБ?
— Не поверю. Никто из них не решится разглашать служебную тайну. Тем более журналистам. Отсюда два вывода: либо вы работаете на них, являясь платным агентом или бесплатным осведомителем, либо…
— Какой второй вариант? — заинтересованно спросила она.
— Либо там работает кто-то из ваших близких друзей, настолько близких, что готов делиться с вами даже такой закрытой информацией…
Дронго снова поднял свой бокал и на этот раз выпил его почти до половины. Поставил бокал на столик. Эмма курила и молчала, потеряв всякий интерес к еде. Подошедшему официанту она разрешила унести ее блюдо.
— Вы опасный человек, — сказала Эмма после некоторого молчания. — Значит, больше ничего не хотите мне сказать?
— Я и так сказал вам гораздо больше, чем следовало.
— Хорошо. — Она потушила сигарету. Официант быстро поменял пепельницу. — У меня есть еще и личный интерес. Дело в том, что моя самая близкая подруга была знакома с этим типом. В такой вариант вы можете поверить?
— Она блондинка?
— Да, — удивилась Эмма.
— Немного выше вас ростом, длинные светлые волосы, небольшая грудь, четко очерченная фигура. Примерно вашего возраста. Все правильно?
— Вы знаете, о ком я говорю? — растерялась его собеседница.
— Нет. Просто именно этот тип женщин нравился нашему убийце. Считайте, что вашей подруге очень повезло. Мы взяли его до того, как он совершил свое очередное убийство. Следующей жертвой вполне могла стать ваша подруга.
Эмма потянулась за очередной сигаретой. Он положил ладонь на пачку сигарет:
— Хватит. Вы слишком много курите.
Она отдернула руку и вздохнула:
— Мне об этом многие говорят… А моя подруга считает его порядочным человеком. Уверяет, что это страшная ошибка. Хотя он называл ей себя Вадимом и был в очках. Но она его сразу узнала.
— Вы сообщили об этом следователям?
— Нет. Она не была уверена. А я не собиралась ее подставлять. Тем более в ее положении.
— В каком смысле?
— Она… она… одним словом, она дочь очень известного человека, и эта история может повредить ее отцу.
— Он работает в правоохранительных органах или в государственных структурах? — спросил Дронго.
— Да, — кивнула Эмма. — Еще и поэтому я хотела встретиться с вами.
— Кто вам сообщил о моем разговоре с Баратовым?
Она посмотрела по сторонам:
— Не здесь, потом вам все объясню.
— Что вы хотите?
— Он действительно называл себя Вадимом и ходил в очках?
— Да. Это был он. Кстати, настоящего Вадима он задушил. А перед этим изнасиловал и убил его жену. Так и передайте своей подруге. Он серийный убийца, а не милый знакомый, с которым можно поговорить об искусстве. Хотя не сомневаюсь, что в искусстве он очень неплохо разбирается.
Эмма взглянула на пачку сигарет, но не стала закуривать.
— Значит, это действительно был он, — задумчиво произнесла она.
— Я бы советовал вашей подруге прямо завтра отправиться к следователю. Она очень поможет следствию. У них нет живых свидетелей, только трупы. А ваша подруга, очевидно, была только в числе потенциальных жертв. Вы меня понимаете?
— Я ей передам, — пообещала Эмма. — Можно я все-таки закурю?
Он убрал руку. Она достала очередную сигарету и сказала безо всякого перехода:
— Генерал Гордеев. Руслан Дмитриевич Гордеев, генерал ФСБ и мой старый знакомый. Хороший знакомый. Он рассказал мне о вашей сегодняшней встрече.
— Первый или второй вариант? — спросил Дронго. Карты были раскрыты, утаивать было больше нечего. Оба понимали друг друга.
— Оба, — ответила она, глядя ему в глаза. — Сначала был просто знакомым, потом хорошим знакомым, потом покровителем и другом… Я приехала сюда совсем одна, без родных и близких, никого не имела. Мне тогда было только двадцать три, ему — тридцать пять. Он был тогда майором… Достаточно или нужны подробности?
