наверное, потому, что я сдуру заявил, что я даже не знаю, что еще можно желать, кроме книги… С одной стороны, звучит так наивно; с другой – книга и вправду никогда не бывает лишней; она гораздо лучше всевозможных безделушек, которые нам так часто дарят и которые, чего греха таить, дарим порой и мы.
Крошечное неудовольствие выразил я, помню, только однажды: когда одна из тетушек вручила мне издевательски тощую книжечку (и рисунки там были отвратными) со смехотворным названием: «ВСЁ о динозаврах».
– Так что больше тебе такие книги дарить не будем, – нахально сказала она и рассмеялась.
Хотя я и был довольно мал, я не сомневался, что уместить всё о моих удивительных, любимых динозаврах в жалкой «брошюре» решительно невозможно. На тетушку я обиделся и нисколько ей не поверил – я жаждал большего.
Итак, я выбрал себе будущую профессию – палеонтолога, о чем с гордостью сообщил родителям.
– Чтобы быть палеонтологом, надо постоянно отправляться в походы, терпеть лишения, жить в палатке… – скептически заметила мама, совершенно меня огорошив. – Выдержишь ли ты всё это?
Зря она так сказала: вопрос можно было поставить иначе – облечь его в форму более мягкую, приемлемую для меня тогдашнего, да и, пожалуй, во многом меня нынешнего. Лучше бы мама деликатно объяснила мне, какие качества необходимы для настоящего ученого, работающего в сложных полевых условиях. Этот подход был бы куда конструктивнее. Но мягкость и деликатность не ее конек; она привыкла высказываться резко – и в данном случае, мне кажется, это было не совсем уместно. Да, конечно, порой полезно взглянуть на дело и себя в нем трезво; но часто требуется нечто другое, обтекаемое, а подобного рода прямота идет во вред. Мне она повредила уж точно: робкий, ранимый, я расстроился и испугался. Уж мама-то не могла не знать особенностей моего характера!
После этого во мне зародились сомнение, – кажется, это слово употребляю я постоянно, – неуверенность в себе, и я был еще слишком слаб, чтобы этому противостоять. Крепко задумавшись, я понял, что я действительно слишком зависим от комфорта – я с детства был сугубо городским жителем, теоретиком, а не практиком, как любил повторять отец. Систематизировать, каталогизировать, оперировать мыслью – но отнюдь не работать руками…
Впрочем, если мама на меня и повлияла, то, уверен, только косвенно. Самое удивительное, что позже – но всё еще будучи ребенком, – я сам пришел к выводу, что самому «добывать материал» мне вовсе не обязательно, да просто не нужно: ископаемые останки пусть находят другие – я же буду их описывать, выдвигать гипотезы, строить теории, то есть делать открытия скорее не в подлунном мире, а в сфере небесной…
Прошли годы, детское увлечение давно улетучилось. Что от него осталось, так это энциклопедии, которые занимают несколько полок в книжном шкафу в моей комнате, и когда я сейчас смотрю на них, в душе моей потихоньку рождаются теплые, радужные чувства, сопоставимые с тем самым сокровенным, что испытал я в детстве.
Дача была у нас недолго – пришлось продать. Помню, когда мы туда наведывались, я иногда любил повозиться на грядках. Охотно, по собственной инициативе подметал листья: неспешно сгребал их в одну кучу, а потом надевал перчатки и сваливал в контейнер для органических отходов. С любовью, тщательно, аккуратно собирал ягоду (смородину, клубнику, малину, вишню). С меньшим желанием – но мама настаивала – обрывал облепиху. Мне нравилась эта тихая, спокойная, монотонная работа: мышцы работали в заданном темпе, я же мог сконцентрироваться на другом излюбленном движении – движении мысли.
Однажды отец объявил войну кленам – двум большим деревьям, которые росли у нас на участке и которые вздумали беспрерывно размножаться. Повсюду были разбросаны их споры, кое-где выросли еще хрупкие и в то же время уверенно стоящие на земле деревца, а уж бойкому, кустившемуся молодняку не было числа. У отца появились глобальные планы по обустройству участка, и бесконтрольное распространение кленов в них категорически не вписывалось. Отец показал мне, как выглядит кленовый лист – научил, что его невозможно спутать ни с какой другой растительностью, – и дал мне в руки секатор. Сам же вооружился топориком.
Так я принял активное участие в геноциде кленов в пределах наших восьми соток. Душа моя нестерпимо ныла: я чувствовал себя извергом и убийцей. С другой стороны, этот горький опыт принес мне определенную пользу – тоже, впрочем, сомнительную: сопоставив с конкретной реальностью доселе отвлеченную информацию о естественном отборе, почерпнутую из энциклопедий, я снова остро ощутил жестокость и несовершенство мира. Даже если бы мы не объявили им, в сущности, бессмысленную войну, подавляющее большинство молодых клеников ни за что достигло бы таких внушительных размеров, как их родители. На ограниченной территории они сгубили бы друг друга в беспощадной борьбе за пространство, за почвенные соки, за солнце… Этот случай – один из многих; но именно в такие моменты врожденное гармоническое мировосприятие давало трещину, в которую стремительно проникали два страшных, изворотливых подземных гада – разочарование в мире и ужас перед ним.
Сейчас я лишь констатирую, что с годами трагический разлад рос во мне неуклонно и что я уже никогда не смогу его преодолеть.
Конечно, с тяжелым, подвижническим трудом палеонтологов моя дачная возня имела совсем мало общего. Мне представлялись суровые, героические люди, которые, превозмогая изнурительный песочный ветер, испытывая колоссальное напряжение, раскапывают где-то в пустыне или полупустыне драгоценные следы далекого прошлого – то, что по невероятному стечению обстоятельств не обратилось в прах за миллионы лет. Нервозными ночами они почти не спят, коротая время в палатках, где подкрепляются сваренной в котелке похлебкой, а днем – от зари до заката – усиленно работают лопатой. Потом берутся за специальные кисточки и, когда сердце клокочет от умиления и торжества, дрожащими от усталости руками с огромной осторожностью извлекают новый, прекрасно сохранившийся скелет диплодока, или тираннозавра-рекса, или даже паразауролофа – моего любимого «ужасного ящера».
Динозавры были, конечно, вне конкуренции, но и другие вымершие животные (трилобиты, саблезубые тигры, мамонты) вызывали у меня живой интерес. Вместе взятые, мои энциклопедии, весь этот корпус научно-популярных текстов для детей, стали для меня Библией юного материалиста.
Недавно мне в руки попалась прекрасно изданная книга современного ученого-биолога – весьма уважаемого, заслуженного специалиста, чуть ли не крупнейшего в своей сфере. Поначалу я читал с огромным удовольствием, пока не наткнулся в его повествовании на одно обидное, даже оскорбительное для меня местечко. Ладно, ничего, сделал вид, что проглотил, пропустил, а потом – бац!.. – мне влетела уже конкретная оплеуха. Ощущение не из приятных. Может быть, по необычайной доброте душевной я стерпел бы и это, но ведь
