– Случилось не в магазине, а раньше, – Лиза покорно дала себя увести к двери. – Не обижайтесь, но вряд ли вы сможете мне помочь, Дмитрий Алексеевич.
– Я приложу все старания. И – можно просто Дмитрий…
Пока он делал заказ у стойки, Лиза успела причесаться и слегка тронуть губы помадой.
– Итак… – он отпил глоток чая и постарался скрыть недовольную гримасу.
Старыгин был в области приготовления чая большим специалистом, отлично разбирался во всех сортах и способах заварки, а здесь хоть и сделали чай в чайничке, а не сунули в чашку пакетик, все же качество оставляло желать лучшего. Ну да не в этом дело!
– Я слушаю, – напомнил он, – если, конечно, это не секрет.
– Да какой там секрет! – Лиза грустно улыбнулась. – Четыре дня назад умерла моя старая знакомая, вернее, когда-то давно она была близкой подругой моей бабушки. Бабушки давно нет, а Амалия Антоновна прожила еще очень долго, была совсем одна, и я к ней заходила, но не слишком часто – работа, гастроли… Нет, она не жаловалась, была вполне бодра и никогда не скучала…
Лиза ходила к Амалии Антоновне с самого детства, еще когда была маленькой девочкой с косичками, которые бабушка заплетала туго-туго и укладывала аккуратной «корзиночкой». Ей очень нравилось, как бабушка со своей старинной подругой обнимались при встрече и называли друг друга «душенька» и «голубушка». Еще ей нравилась большая комната Амалии Антоновны, вся заставленная старинной мебелью с завитушками, а вместо ножек у нее были когтистые львиные лапы. Стены были увешаны старинными фотографиями в резных рамочках. Изображались на них красивые дамы в широких шляпах с пышными прическами, в длинных платьях и с такой тонкой талией, что казалось, они переломятся пополам от малейшего дуновения ветра. Были кавалеры в странных, наглухо застегнутых пиджаках, были дети в матросских костюмчиках, был один страшный дядька с окладистой черной бородой, с толстой цепью, висящей на объемистом животе. Амалия Антоновна говорила, что это ее дедушка. Лиза не верила и считала, что дядька – Карабас-Барабас.
Старушки музицировали, а Лиза, забравшись с ногами в кресло с высокой деревянной спинкой, рассматривала альбом с открытками или узорами для вышивки. Потом, пока подруги готовили чай, Лиза глядела во все глаза на клавесин с красивым вензелем на внутренней стороне крышки – «М», переплетенное с «А». Буквы были такие же изящные, как дамы на старинных фотографиях. Иногда Лиза пальцем нажимала на желтоватую клавишу и долго слушала затихающий звук.
Нравилось Лизе, что к чаю у Амалии Антоновны подавалось сухое печенье с тонкими лепестками масла из хрустальной масленки и крыжовенное варенье, принесенное бабушкой. А в серебряной конфетнице лежали обычные карамельки, отчего-то без фантиков, и Амалия Антоновна смешно называла их «бомбошки».
Потом Лиза подросла, ее отдали в музыкальную школу, и Амалия Антоновна позволяла ей играть на клавесине детские пьески.
Потом не стало бабушки, но Лиза навещала Амалию – по привычке. В этом доме все оставалось на своих местах много лет, ничего не менялось, даже саму хозяйку Лиза всегда помнила сухонькой старушкой с аккуратными седыми кудряшками.
– Понимаете, – говорила Лиза, помешивая ложечкой несладкий чай, – я уезжала на две недели. Да и раньше-то забегала не слишком часто – концерты, занятия, репетиции… Но она была такой бодрой, приветливой, всегда радовалась жизни, никогда не жаловалась на болезни. Все необходимое у нее было, лекарство я ей привезла из Вены, соседка продукты покупала.
– Сколько же ей было лет? – поинтересовался Старыгин.
– Выяснилось, что восемьдесят семь, – грустно улыбнулась Лиза, – но она всегда из кокетства убавляла свой возраст. Знаю, что вы хотите сказать, но все это так неожиданно! В общем, ценностей у нее в доме особых не было – мебель кое-какая, безделушки. А клавесин она давно пообещала мне, потому что Славику он совсем не нужен. Славик – это ее внучатый племянник, в общем, парень довольно противный, но мы с ним почти не знакомы.
– Вы точно видели ее завещание? – спросил Старыгин.
– Однажды при мне она написала что-то на разлинованном тетрадном листочке и сказала, что это – выражение ее последней воли. Мне, конечно, неудобно было читать, но Амалия Антоновна, хоть и была удивительно доверчивой и легкомысленной – кстати, не только в старости, помню, бабушка ее вечно за это ругала, – однако не в полном маразме. Денег соседям в долг даст – и никогда не напомнит, чтобы вернули, дверь откроет, не разбираясь и не спрашивая, с посторонними людьми разговорится и даже домой их пригласить может… Правда, в последнее время она из дому не выходила.
– Возможно, она сунула листок куда-то и забыла?
– Возможно, – вздохнула Лиза, – вы не подумайте, что я из-за денег, мне просто хотелось иметь что-то на память. Старушка-то надеялась, что Славик поселится в ее квартире и сохранит все, что ее окружало. Я этого Славика видела всего раза три, но сразу поняла, что все, что выглядит в его глазах обычным старьем, он тут же отправит на помойку. Понимаете, он серый жутко, не представляет, что старые вещи могут иметь какую-то ценность. Я думала, если он не согласится просто так клавесин отдать, я его выкуплю. И поэтому ему не говорила, что все вокруг – ценное. Он жадный такой…
– Есть такие люди, – согласился Старыгин. – А что, и правда у нее мебель была ценная?
– Я не очень в этом разбираюсь, – призналась Лиза, – вот клавесин был очень красивый.
– Откуда он у нее?
– О, там целая история! Он достался ей от какой-то дальней родни, и в семье всегда считалось, что это – клавесин Марии-Антуанетты.
– Той самой? – недоверчиво спросил Старыгин. – Несчастной французской королевы, которой отрубили голову во время Великой французской революции?
– Конечно, я в это не верю, – согласилась Лиза. – Амалия Антоновна каждый раз рассказывала эту историю по-разному. Скорее всего, все пошло оттого, что под крышкой клавесина в углу есть вензель «М» и «А», вот такой, – она нарисовала на салфетке.
– Вензель, конечно, похож на монограмму Марии-Антуанетты, – протянул Старыгин, – но это ведь ничего не доказывает… мало ли имен начинаются точно так же…
– Разумеется, я же говорила, что сама не верю в эту романтическую историю, а клавесин мне хотелось иметь просто на память об Амалии Антоновне.
Снова глаза у девушки потемнели, как Нева перед грозой.
– А как же он оказался у антиквара?
– Ох, это ужасно! – Теперь в голосе Лизы звенели слезы. – Этот урод, ее племянник, приехал в Петербург совершенно случайно, буквально на второй день после ее смерти. И продал этому типу всю мебель оптом, еще не похоронив тетку!
– Силен! – восхитился Дмитрий Алексеевич. – Отчего же он так торопился?
– От жадности, – вздохнула Лиза, – я думала, что убью его на месте. А когда вытрясла из него, за сколько он все продал… Все вместе – за пять тысяч евро!
– Ужас какой, – вздохнул Старыгин, – это же гроши. Антиквар его просто надул!
– Да пропади оно все пропадом! – Лиза махнула рукой. – Я поехала в магазин наудачу, и как вы думаете, сколько заломил этот, с позволения сказать, антиквар за клавесин? Пятьдесят тысяч евро! И это только за клавесин!
– Ну надо же.
– Подумать только, обманом скупил мебель за гроши, и теперь… А у меня и десятой части таких денег нет.
– Что вы удивляетесь, антикварный бизнес – весьма криминальное занятие… – Старыгин допил остывший чай.
– Сейчас-то я понимаю, а тогда просто вышла из себя от такой несусветной наглости! И ведь совершенно ничего не боится – ни милиции, ни суда! Хотя какой суд? Завещания-то у меня нет на руках… Видно, придется смириться.
Старыгин поглядел на ее склоненную голову и вздохнул – чем тут можно помочь? Но помочь очень хотелось, и тогда он вспомнил своего недавнего знакомца, Василия Васильевича Сверчкова – как тот находит в мебельных тайниках всякую всячину. Чаще всего – любовные письма, чей адресат как минимум сто лет уже покоится на кладбище, дневники, медальоны с локонами, иногда – деловые бумаги, до которых никому уже нет никакого дела.
– Послушайте, Лиза, – начал Старыгин, осторожно подбирая слова, – вы уверены, что там, в квартире покойной, ничего не осталось? Никаких бумаг, документов?
– Этот идиот Славик перебирает бумаги, – устало ответила она, – завещание нужно ему для получения квартиры по наследству. Пока что ничего не нашел.
– Вы говорите, старинная мебель, – гнул свое Старыгин, – а не могла она хранить завещание в тайнике? Ну, знаете, как бывает – потайной ящичек, а с первого взгляда ничего не заметно.
– Думаете, в клавесине? – Глаза у Лизы блеснули. – Не знаю, право… Но в любом случае меня теперь туда и на порог не пустят… я, как назло, поскандалила.
– Я попробую, – Старыгин решительно поднялся из-за стола, – подождите меня здесь.
