Серый человек появился неожиданно, будто действительно пробежала тень от набежавшего на солнце облачка. Малка не вздрогнула, но внутренне опешила. Вкруг нее было зеленое поле с рассыпанными по нему ромашками, и подойти или даже подползти по нему незамеченным тварь живая не могла. Так то тварь живая, а это была тень, серая тень ищеек Роллановых.
– Здравствуй Сиятельная, – чуть склонил голову пришелец.
– Здравствуй, коли не шутишь. Да ведь от тебя здоровья не прибавиться, – пошутила она, про себя отметив, что за это время он точно узнал, кто она и даже ее звание среди Совершенных, – С чем пришел? Знамо дело, что не со здравницей.
– Рад бы со здравницей, но то доля не моя, – он присел чуть ниже по склону, отметив свое положение, – Потому вести мои горькие.
– Говори, не томи, я не кисейная барышня.
– По Москве-городу ходят чародеи злодейские, душегубы. Изводят людей словами черными, из груди вынимают сердца, мочат их в воде и тою водою кропят дома и улицы…
– Волшебством хотят пожар вздуть, – перебила его Малка, – И где?
– На Арбате, в Китай-городе, в Кроме видели, – ответил он неспешно, – То есть почитай по всему городу Пресвятой Богородицы. Видели люди мои, как кропили стены Собора Успенья, где икона Владимирской Богородицы стоит, да терема царские, да мытный двор. Полыхнет знатно! Что делать прикажешь? Сиятельная.
– Пусть горит! – вдруг, неожиданно даже для себя, резко ответила Малка, – Огнем все очистим, как ране было. Огнем и мечом!!!
– Так! Понял, – серая тень пропала также легко, как и появилась, унесенная легким порывом ветерка, дунувшего с реки.
Малка встала и направилась прямо в государев терем. Через час царев поезд, окруженный ближней дружиной и псарями, выехал из ворот дворца, держа направление на Воробьевы горы, с высоты которых все Москва лежала как на ладони. К полудню конные достигли самой высокой точки крутого яра над рекой, откуда открылась панорама всех семи холмов московских. И, как будто дождавшись их, полыхнуло внизу в московских посадах и слободах жарким костром. Красный петух, как и предсказывала Ивану его берегиня и ведунья, ударил крыльями сразу в трех местах: на Арбате, в Китай-городе и у стен Успенского Собора. Темной тучей поднялся дым, внутри которого бушевало алое пламя. Огнедышащий дракон пожирал все вокруг. Рев этого адского пламени, треск огня, и вопли людей, были заглушаемы взрывами пороха хранящегося в арсеналах и неизвестно кем подожженного. Огненное море растекалось по торговым слободам и посадским дворам, пожирая все на своем пути. Ударилось о каменные стены храмов на Боровицком холме и откатилось назад. Малка, не дрогнув лицом, удовлетворенно хмыкнула, знала, там внутри были жрицы ее – вравронии, знающие как с огнем бороться, потому и костров не боялись, на которые их как ведьм возводили под проклятие толпы.
Иван смотрел на все это тоже спокойно, даже мускул не дрогнул на его молодом лице. Он повернулся к боярам и дьякам, с ужасом взиравшим на то, что происходило внизу.
– Кто? – он помолчал, не дождался ответа, и резко выкинул им в лицо, уперев перст в лицо Шуйского, – Кто!?
– Кто!!? – этот же вопрос метался в пламени пожара, среди обезумевшей и закопченной черни.
– Глинские! Бабка их Анна!!! Она чародейской водой кропила дома!!! – выкрикнул кто-то.
Чернь бросилась к дому братства, где за орденскими мечами думал отсидеться Юрий Глинский. Толпа смела дружинников и рыцарей вломилась в палаты. Юрий с заднего двора ринулся к Собору, но его настигли на ступенях и разорвали прямо под крестами.
Кто-то начал подстрекать толпу к мятежу и грабежам обителей и мытни. Кто-то начал рубить дубовые двери складов и амбаров, Кто-то ринулся сбивать запоры с винных погребов. Но уже входила в город молодшая дружина и царевы псари. Закованные в брони, прикрывшие собой пищальников и алебардщиков, и пошла потеха. Летели головы зачинщиков и мятежников. Порхали огненным боем прямо в обгоревшие лица из пищалей и мортир. Хватали опившихся, разгоряченных, накидывали веревку на шею и на косяк ворот. Споро и жестко.
– Сгорела воля в пожарище!!! – крикнул кто-то.
– И поделом! – огрызнулся псарь на сером коне.
– Повадился кувшин по воду ходить – тут ему и голову сложить!!! – звонко крикнул юный дружинник.
Иван проехал по выгоревшим улицам города, плеткой потыкал повешенного, повернулся к старшему Угрюму.
– Передай хозяйке, я урок усвоил. Огнем и мечом!!!
Глава 5
От собора до собора
Лишь глупцы называют своеволие свободой.
Тацит.Царь взрослел и мужал, как сказочный Микула Селянинович. После пожара залегла складка между бровями, как бы отметив этот день. Бояре старых родов незаметно отдалялись от государя, уступая место новым людям из тех же родов, но каким-то другим, другого замеса что ли. Отошли в тень высокомерные Глинские, и с ними орденская знать. Отодвинули потомков ордынских родов, гордых заслугами даже не себя самих, а своих дедов и прадедов. Новые дворяне были из изгоев, из вдовьих сынов, как впрочем, и сам царь. Созданная им Избранная Рада, подобие круглого стола легендарного короля Артура, впитала в себя всех. И личное око царево, хранителя его печати для тайных дел – Адашева и духовника царского – Сильвестра, митрополита Макария, копченного в пожаре, когда его по веревке тайным лазом в реку спускали, царской жены сродственника и схарьевца первой руки Курбского, а также целый строй бояр не знатных, но преданных. Малка, глядя на них, опять подумала, как же, мол, любят все правители воссоздавать вкруг себя Артуров стол, а все равно не выходит не у кого по делу-то.
– Кишка тонка! – про себя поставила она крест на этой мысли. Вслух же сказала, входя в опочивальню к Ивану, – Я тут тебе, душа моя, человечка хорошего подвести хочу.
– Входи, входи наставница, берегиня моя любезная, – Государь встал, пошел ей навстречу, – Человечка говоришь. Умен ли? Верен ли?
– Умен. Верен. И голова – троим впору носить, да жаль, нет ноне Змеев Горынычей.
– Сдается мне Малка, ты и Змея Горыныча сама с рук кормила, и с Кощеем Бессмертным в кумовьях. Сколь помню тебя, все также молода и красива, Ни морщиночки, ни складочки. Да лодноть молчу, молчу. Знаю, что дела эти ворожейские, волховские. А можеть мне тебя на костер отправить, как чародейку? – в глазах его мелькнул огонь.
– Ты касатик, смотри, пламя у костра страшное, может и обжечь невзначай. Полыхнет, как Москва, руки отдернуть не успеешь, – она улыбнулась, как ни в чем не бывало, – А на тебе гляди какие кафтаны и одежки богатые. Займутся вмиг – отпрыгнуть не успеешь, – царь почувствовал в ее словах скрытую угрозу и не уловил даже намека на страх, – Так что, мал еще с кострами баловаться-то! Зову человечка, али как? Ты его послухай. Он мудер и хитер, и много чего знает, да мало чего бает.
– Зови, неугомонная, – он теперь с опаской посмотрел на свою мамку. Может и вправду народ говорит, что она Богиня Мщения Ариния из старых, давно забытых Богов, потому и нет в ней покорности и страха, – Да псарей позови, я хоть тебе и верю безмерно, а человека твоего впервой вижу.
– Зову.
В палаты вошел Гуляй в окружении Угрюмов, которые и глазом не моргнули, что он им знаком до боли в суставах. Подошли, встали у царева места.
Мамки уже в покоях не было, как она пропадала, этого Иван так и не мог понять почитай уже лет десять, как не старался заметить. Умела она это.
Ближний дьяк доложил.
– Пересветов Иван – королевский дворянин, братьев наших: Великого князя литовского и молдавского господаря человек ближний. Силен сказы и слова складывать.
– Входи, входи мил человек, Молва о тебе впереди тебя бежит. Говорят люди, твоими советами государства силу имели и пределы раздвигали. Поведай мне, что нового писалось тобой?
– Великий князь и царь всей Руси, кланяюсь тебе в ноги и бью челом на службу государеву, – вошедший поклонился в ноги, – Много чего писалось мной. А читалось так еще более. Знаю я книги многих многомудрых ученых людей и правителей. Много где был, много чего видел. Может, и не моими мудрыми советами уделы пределы свои раздвигали, но и не без моего участия, – он смотрел, не клоня головы и не отводя взгляда от пытливого взора Ивана, – Ноне пишу книгу о взятии Цареграда турками.
– Ну что ж сочинитель, – Ивану нравился этот несгибаемый сказитель, – Может, чего и мне напишешь. Насоветуешь? Поглядим. Где ж ты был, перед тем как сюда на Москву податься?
– Пришел я государь незнамо откуда, и уйду незнамо когда. Но совет тебе дам и немалый.
– Дай, дай сочинитель. Не обижу. Шубой с царского плеча побалую.
– Дак, шуба мне не по плечам, вот чарку, коли, поднесешь когда, за то поклон и благодарность. Я кот, который гуляет сам по себе. Это псы дворовые у ног хозяина сидят, добро его стерегут. Так то псы. А коты они ж токмо Матери Артемиде служат потому гулящими и прозываются. Погладит хозяин – они под его руку ластятся, не погладит – поминай, как звали. Гуляй-поле, одним словом. – он хитро прищурился, ожидая реакции на свои дерзкие слова.
