Они сразу же отправились к Алексу и провели вместе ночь. А потом еще одну и еще – встречи продолжались около месяца, пока д’Арси не уехал на съемки в Париж. «Она была очень сексуальной девушкой, – вспоминал он. – Достаточно было один раз к ней прикоснуться – и она взвивалась до потолка… По натуре она была очень застенчива, хотя физической робости у нее не было. Во время секса ее истинная натура выходила наружу. Похоже, она тщательно скрывала, что таится у нее внутри, поэтому казалось, что она превращается в совершенно другого человека».
В начале 60-х Алекс случайно вновь встретил Грейс, тогда уже княгиню Монако. Он не стал напоминать ей о старом знакомстве, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Но Грейс его увидела, узнала и, к его огромному удивлению, не отвернулась, а улыбнулась и приветливо помахала рукой…
В октябре 1948 года Грейс познакомилась с Доном Ричардсоном – одним из самых важных людей в ее жизни.
Она перешла на второй курс Американской академии драматического искусства. К тому времени после жесткого отсева осталось лишь около половины поступивших в прошлом году. Их разделили на группы, каждую из которых должен был обучать профессиональный режиссер.
Грейс попала в группу к молодому талантливому и уже довольно известному на Бродвее режиссеру Дону Ричардсону, который недавно ставил дебютный спектакль Берта Ланкастера. В то время ему было около тридцати, он был ярким, темноволосым и темноглазым – то есть внешне полной противоположностью холодной белокурой Грейс. Впрочем, поначалу он ею не слишком заинтересовался, как и она им.
Началось все случайно – однажды они после занятий спускались на лифте, и один из однокурсников начал над Грейс зло подшучивать, а потом решил пугнуть и бросил ей в лицо щенка. Она разрыдалась, а возмущенный Ричардсон вытолкал студента из лифта и предложил проводить Грейс до такси. Никаких далеко идущих планов у него при этом не было. «Она мне даже не показалась хорошенькой, – вспоминал он потом. – Вся какая-то худенькая, на вид лет девятнадцати…»
Такси поймать не удалось, и, поскольку на улице шел снег и было довольно холодно, Ричардсон предложил зайти на минуту к нему, взять денег и сходить куда-нибудь перекусить. В тот момент он точно хотел только помочь несчастной девушке, ничего больше.
Грейс сама сделала первый шаг.
Она дождалась, пока Ричардсон разожжет огонь и уйдет варить кофе. Но когда он вернулся, то не поверил своим глазам: «Я увидел, что Грейс разделась и легла в постель. Никогда не видел ничего более прекрасного. Потрясающее тело! Настоящая скульптура Родена. Тонкая, пленительная фигура: маленькие груди, узкие бедра, почти прозрачная кожа. Самая красивая обнаженная девушка в моей жизни!.. Это было совершенно неожиданно, мы даже не флиртовали. Я глазам своим не верил! Рядом со мной лежало создание неземной красоты. Я чувствовал, как меня охватывает какая-то неодолимая тяга к ней. Я влюбился в ее запястья. Я влюбился в ее щиколотки. Я влюбился в горячую кровь, что текла под нежной, полупрозрачной кожей. Я ощущал, что обязан взять ее под свое крыло, защитить и оградить от невзгод. Я вдруг понял, что влюблен по уши, и мне казалось, что и для нее это не просто случайность, что и она влюблена до безумия. Это была ночь неописуемого экстаза».
Наутро Ричардсон горько раскаивался в своем поступке, считая его неэтичным – ведь он был преподавателем Грейс. Но прекратить эти отношения у него не хватило сил, он был безумно влюблен. Грейс со своей стороны не слишком хотела, чтобы о ней болтали, будто она спит с преподавателем ради карьеры, поэтому согласилась держать их роман в тайне. Формально она продолжала оставаться девушкой Херби Миллера, а отношения с Доном Ричардсоном даже ее подругам стали известны только спустя несколько месяцев и очень их изумили.
Грейс встречалась с Ричардсоном каждые выходные и проводила ночь в его квартире.
Она любила приносить с собой пластинки, под которые она танцевала обнаженной при свете камина, приводя Ричардсона в состояние экстаза. «Только сумасшедший не согласится, что это великолепное зрелище! – даже через несколько десятков лет он не мог скрыть восторга, вспоминая эти дни. – Она была очень сексуальной!»
«В постели она была счастлива и всегда знала, когда с нее достаточно, – рассказывал он. – Мы были молоды, и после… скажем, четырех раз она говорила, что хватит… Она испытывала оргазм и радовалась этому… Но я не думаю, что она занималась любовью исключительно ради секса как такового. Ей требовалось нечто большее… Грейс было нужнее тепло объятий и уверенность, что ей ничего не угрожает. Именно к этому она и стремилась всей душой. Она была любительницей этого дельца, чего там греха таить. Но, по-моему, самым главным для нее оставалось то, что ее обнимают».
Ричардсон, наверное, был самым чутким из возлюбленных Грейс, никто кроме него не сумел так тонко почувствовать, чего ей на самом деле больше всего не хватало в жизни. Хотя возможно, свою роль сыграло то, что он тогда был в похожем состоянии. Незадолго до встречи с Грейс он пережил очень тяжелое расставание с женой и по уши завяз в долгом и выматывающем нервы бракоразводном процессе. Ему тоже была нужна чья-то забота, чье-то душевное тепло.
Грейс мечтала стать ведущей актрисой в театре.
Ход ее мыслей был прост. Она – актриса, Дон – режиссер, они любят друг друга, значит, из этого следует логичный вывод, что и работать они будут вместе. Она мечтала о том, что у них будет в Филадельфии свой театр, где Дон Ричардсон станет главным режиссером, она – примой, ну а пьесы им, конечно, напишет ее знаменитый дядя Джордж. Красивые наивные фантазии…
Дон Ричардсон относился к ее мечтам очень скептически. И дело было не только в том, что у него вызывало тревогу стремление Грейс непременно добиться успеха именно в Филадельфии, где это увидит ее отец.
Основная сложность была в том, что он, будучи профессионалом, хорошо видел, что замыслы Грейс не соответствуют ее способностям. «Я никогда не заблуждался на счет того, что Грейс будто бы наделена великим актерским талантом, – вспоминал он. – Потрясающая внешность и умение держаться – да. Не стану спорить. Но, увы, в ее голосе не было силы, она не умела воздействовать им на зрителя. Она бы никогда не сделала карьеру в театре».
К тому же, несмотря на то что профессиональный взгляд говорил ему, что эта девушка никогда не станет театральной примадонной, какое-то внутреннее чутье шептало, что рано ставить на ней крест. Не талантом единым становятся звездами. Есть в ней что-то такое, особенное, надо только понять, как это использовать. «В ней было нечто колдовское, – говорил он. – Она казалась мне чем-то вроде чистого холста, на котором любой желающий мог написать какую угодно картину».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
