Вот Сварог, с согласия Канцлера, и приобрел умение отключать – нехитрая процедура, как оказалось. И применил это вчера, временно лишив Каниллу умения лечить себя. Чего она, разумеется, не заметила – все происходило без малейших световых и звуковых эффектов – попросту, отослав коридорную как ненужного свидетеля, остановился у двери камеры и, подняв ладонь к лицу, произнес про себя должное заклинание...
Закончив доклад, коридорная по жесту Сварога тихонько вышла – отправилась освобождать отсидевшую свое Каниллу. Сварог мельком подумал, что нужно распорядиться: пусть казначей выдаст всем троим по пять золотых. Свои роли они сыграли очень убедительно, заслужили премию, лиловые грымзы...
Изрядная часть происшедшего в «гладильне» была чистейшей воды спектаклем по сценарию Сварога. Тюремщицы и весь реквизит – самые что ни на есть настоящие, но в жизни наказанных порют быстро и деловито, никто не позволит работницам точить лясы, болтать о постороннем, а за розгами никого не посылают, их всегда имеется изрядный запас – но откуда Канилле знать такие тонкости? Вот и пришлось в воспитательных целях устроить спектакль, и премьера прошла на отлично, разве что за полным отсутствием зрителей и без аплодисментов...
Минут через двадцать в кабинете появилась Канилла Дегро – конечно, в другом, свежем платье, но наверняка все еще без трусиков – добросовестно поротая задница побаливает долго. Выглядела она как обычно, прекрасно умела владеть собой, и на очаровательном личике не отражалось ничего из тех эмоций, что просто обязаны были кипеть в душе благородной лариссы, которую в жизни не пороли
Сварог помнил неописуемое выражение лица Яны после известной экзекуции в Заводи...
Сохраняя на лице полнейшее хладнокровие, он показал на кресло.
– Садись, Кани, разговор будет долгий...
– Спасибо, я постою, – не моргнув глазом, отрезала она столь же невозмутимо.
Не сдержав усмешки, Сварог поднял к лицу сложенную ковриком ладонь и произнес про себя несколько слов. На ладони вспыхнул неизвестный ботанике красивый цветок, сотканный из неяркого бирюзового света, ажурный, похожий на сложившую лепестки лилию, продержался секунд пять и исчез. Канилла уставилась с неприкрытым любопытством – ну да, она такое видела впервые в жизни, а большинство ларов не видели никогда, да и не увидят.
– Вот теперь можешь лечиться, – сказал Сварог, жестом хозяина, словно приглашающего гостей к столу.
Нисколечко не промедлив, Канилла подняла ладонь, пошевелила губами, потрогала покритикованную розгами деталь организма – сначала осторожно, потом покрепче, с нескрываемой радостью на лице. Облегченно вздохнув, уселась, выпалила, не сдержавшись:
– Командир, как такое возможно? В жизни о подобном не слышала.
– У тебя еще слишком мало звездочек на погонах, – хмыкнул Сварог. – Впрочем, к иным государственным секретам и генералов допускают с большим разбором, а то и не допускают вовсе... Твои впечатления от нового жизненного опыта?
– Омерзительные! – сверкнула глазами Канилла. ^ Добавила рассудительно: – Я не о самой порке говорю, в конце концов, невелико переживание, было даже интересно, словно в историческом романе. Я о другом. Эти бабищи относились ко мне... слов не подберешь. Словно и не видели во мне человека. Будто я для них – сотый башмак для сапожника, или сотая курица для кухарки. Извините на грубом слове, неподобающем в королевских покоях, но я дерьмом себя чувствовала.
– Что и требовалось по ходу пьесы, – сказал Сварог без улыбки.
– Командир, зачем вы все это затеяли? Явно не только для того, чтобы я получила розгами по заднице...
– Умница, – одобрительно сказал Сварог. – Кани, ты давно уже взрослая. Отлично работаешь в серьезной конторе, посвящена в иные тайны, доступные лишь малому числу людей. Однако должен с нешуточным сожалением отметить: кое в чем ты еще придерживаешься романтического взгляда на жизнь – из-за дурацких книг и фильмов, ничего общего не имеющих с суровой, а подчас и грязной реальностью. А это в твоей службе недопустимо. Вот, пожалуйста, не будем далеко ходить... – он взял со стола «Жемчужину в пыли», нашел нужную страницу и стал читать вслух с дурными интонациями дешевого провинциального актера: «Омерзительные рожи палачей светились злобной радостью, выдавая самые мерзкие из обуревавших их чувств. Глядя на Альвену налитыми кровью глазами, одноглазый протянул злорадно:
– Сейчас твои нежные косточки захрустят на дыбе, красоточка...»
С треском захлопнул книгу и небрежно швырнул ее на стол.
– Кани, тебе эта сцена кажется вполне жизненной?
– Ну, да, – чуточку настороженно отозвалась Канилла. – Палачи ведь...
– Вздор, – решительно сказал Сварог. – Реальные палачи ведут себя совершенно иначе. Они свою работу обязаны делать как лишенные всяких эмоций
инструменты. Очередной клиент для них – именно что сотый башмак для сапожника или сотая курица для кухарки. За этим тщательно следят. Если в палаче усмотрят тягу к мучительству, к причинению боли, его прогоняют. Потому что палач-садист, того и гляди, увлечется, выйдет за рамки, напортачит во вред делу. Нужен напрочь лишенный эмоций инструмент. Бывает, конечно, что палачи ведут себя именно так, как описано в романе, но исключительно в тех случаях, когда получат от начальства указание именно так себя и вести – психологическое воздействие на допрашиваемого, как ты понимаешь. Но в книге о таких указаниях начальства ни словечка. И наконец, никто не будет держать в палачах одноглазого. Палач не должен иметь никаких физических недостатков и обладать крепкой уравновешенной психикой. Монстров, которые в книге изображены, в жизни давно выкинули бы за ворота без выходной платы. Чувствительной девице простительно принимать это чтиво за отражение жизни – но не офицеру спецслужбы. То же касается и наказаний, я хотел, чтобы ты поняла, что такое настоящее наказание. И здесь – никаких романтических страстей, к попавшим в «гладильню» опять-таки относятся, как кухарка к сотой курице. Я хотел, чтобы ты прониклась суровой реальностью. Получилось?
– Прониклась, кажется, – проворчала Канилла. – Проникнешься тут... Значит, в жизни так это и выглядит...
– И никак иначе... – без улыбки сказал Сварог. – Одним словом, выбрось из головы романтическое чтиво. Будет только мешать службе.
– Я и не увлекалась особенно. Просто в тюрьме было скучно...
– Тем лучше, – сказал Сварог. – Ну, и чтобы окончательно закрыть тему... Те главы, где описана жизнь Альвены в тюрьме, у тебя не вызвали мыслей, что ты снова имеешь дело с красивыми побасенками?
– Да нет... – настороженно сказала Канилла – умница, чувствовала очередной подвох.
– А зря, – сказал Сварог. – В жизни битые бобрихи грубые, жестокие и полностью лишены душевного благородства. Я, конечно, отроду не сидел в женской тюрьме, но так жизнь повернулась, что однажды на несколько дней оказался на каторжанском корабле, на положении обычного заключника, так что некоторое представление о тюрьме и нравах ее обитателей имею...
– А вы об этом никогда не рассказывали, командир! Это в вашем прошлом или уже здесь?
– Здесь, – неохотно признался Сварог. – Старая история, быльем поросло, так что не стоит к этому возвращаться. Давай-ка не будем отвлекаться. Так вот, в романе битые бобрихи ведут себя с Альвеной как добрые и любящие тетушки. В жизни они бы с ней обращались гораздо грубее и прозаичнее... Что ты морщишься...
– Сколько же в жизни грязи... – промолвила Ка-нилла с неподдельным отвращением.
– Привыкай, – безжалостно сказал Сварог. – Как офицеру спецслужбы тебе еще не раз придется иметь дело с теневыми сторонами, а там частенько – сплошная грязь. Конечно, если служба тебе не по плечу и ты чувствуешь душевный некомфорт, неволить не буду, подыщу тебе местечко почище и поспокойнее...
– Вот уж нет! – Канилла гордо выпрямилась. – Я сама эту службу выбрала и бросать ее не собираюсь. Не считайте это лестью, командир, но вы в свое время хорошо нас воспитали...
