Что ж, решил Врангель, для успеха в походе это не так уж и плохо, а ежели Решетников вдруг забудет, кому здесь принадлежит первое слово, придется напомнить и поставить его на место.
Когда оседлали лошадей и тронулись, Врангель, подъехав к Решетникову, спросил:
— Сколько дней, думаете, займет путь?
— Ежели б немного погодя вышли, когда реки станут, за пару месяцев добрались бы. А ныне — не менее семидесяти дней. Реки вброд придется. Опять же топи не подмерзли. Сейчас-то полегче стало, дорога кое-где расчищена, а прежде и все три месяца шли.
Проводников с вьючным караваном пустили вперед. Правильно ли, размышлял, следуя за ними, Врангель, поступил он, поторопившись в дорогу и оставив в Якутске Козьмина, чтобы тот собрал еще кое-какое необходимое для экспедиции снаряжение. Впрочем, Миницкий предупредил, что Козьмину идти будет легче и о надежном сопровождении штурмана он сам позаботится. Однако вдвоем-то им было бы веселее.
Путь пролегал через холмы и долины с оживляющими их лиственничными рощами. Неяркое осеннее солнце серебрилось в небольших озерах. На их не возбужденную ветром гладь то и дело садились стаи пролетных уток, и Решетников, пришпорив коня и с ходу снимая со спины ружье, пригласил Врангеля:
— Надо бы и об ужине позаботиться.
Вдвоем они настреляли десятка два уток и куропаток.
Уже в сумерках добрались до первой от реки станции, расположенной в лесу, на большой поляне. Внутри просторного бревенчатого дома, покрытого землей, горел в глиняной печи, чувале, огонь, и было дымно. Хозяин станции, средних лет якут, живший здесь вместе с семейством, засуетился, принимая гостей, и дал поначалу промашку, приняв за начальника каравана Решетникова. Тот, со скользнувшей по губам усмешкой, поправил оплошность, представив якуту более молодого спутника.
Поужинали отварной утятиной и стали устраиваться на ночлег. Врангелю было предложено лучшее место на нарах — как раз против очага. Но, не успев заснуть, он предпочел перебраться на свежий воздух: неприятно действовали сложная смесь запахов, переговоры людей, детская возня. Да еще в бревенчатую юрту забрались пара собак и несколько телят.
Взяв медвежью шкуру, лейтенант расстелил ее возле ярко горевшего на поляне костра. Пахло ночной сыростью, увядающей травой. Облегавший его теплый мех вызывал ощущение уюта. «Хорошо, все пока хорошо», — засыпая, подумал он.
Проснулся рано от треска возрождаемого якутами огня и запаха разогреваемой на костре похлебки. Одеваясь, поежился от озноба: ночью был заморозок, и термометр показал два градуса ниже нуля. Что же будет дальше?
Каждый день, проведенный в дороге, умножал знания о стране, через которую лежал путь, и об обычаях ее жителей. Так, когда караван проезжал через вершину поросшей лесом сопки, якуты остановились возле старой высокой лиственницы. С ее ветвей свисали конские волосы с привязанными к ним разноцветными лентами, а у корней были воткнуты в землю шесты и прутья. Старший из проводников, Анисим, выдернул из гривы своей лошади несколько волосьев и тоже подвесил их на дерево. Лишь после этой, не без торжественности исполненной церемонии караван возобновил свой путь. Якуты почти тут же затянули монотонную песню.
На вопросы Врангеля, что значит жертвоприношение и о чем поют якуты, Решетников пояснил:
— Так задабривают они духа гор, чтобы беда миновала их. А поют о том, как красивы горы и реки, и озера. Ну, вроде как хвалят своего бога за его всемогущество.
— Разве они не крещеные?
— А кто их знает, — пожал плечами Решетников, — может, и крещеные. Но и своих древних богов не забывают.
К ночи добрались до другой станционной юрты, где предстояло сменить лошадей. Лишь холодный дождь заставил Врангеля, вновь расположившегося спать на поляне, уйти из-под сени деревьев в помещение. Но спертый воздух, дружный храп утомленных спутников и другие малоприятные звуки, производимые людьми и скотиной, отбили у него всякий сон. Он встал, как и лег, усталый, с воспаленными от бессонницы глазами, но постарался скрыть плохое расположение духа и лишь подумал о том, что пора бы подавить культурные привычки и попытаться приспособиться к иной жизни, которой эти люди живут из века в век.
Встретивший его у костра Решетников участливо спросил:
— Аль не здоровится, Фердинанд Петрович? Что-то глаза у вас нынче красные.
— Это ничего, пройдет, — суховато ответил Врангель и спросил: — Свежих лошадей привели?
— Привели. Уже седлают.
Теперь они вступили в низменный край с множеством тихих, словно заколдованных озер. Шуршащая под копытами лошадей сухая листва, обеспокоенные крики вспугнутых караваном птиц, созерцание ловких прыжков резвящихся меж веток лиственниц белок — все это целительно действовало на душу, и Врангель, поборов дрему, с любопытством и радостью всматривался в окрестный пейзаж.
В глубине долины, покрытой тучным лугом, вдруг открылось целое поселение из нескольких юрт, и, как только караван приблизился к Врангелю, поспешило с докладом тамошнее начальство — голова улуса[11] с якутским князем и писарями. Взаимные подарки заключались с якутской стороны в свежих съестных припасах, а со стороны гостей — в чае, табаке и водке. Впрочем, подарки подарками, а приезд русского офицера якуты использовали, чтобы вывалить на него ворох своих жалоб и обид на проезжающих через их наслег, т.е. поселение, казаков, которые обирают жителей, а в случае протестов еще и потчуют плеткой.
— Не слушайте вы их, ваше благородие, — советовал выступавший переводчиком Решетников. — Известные ябедники, все врут.
Не в его силах был что-либо изменить здесь, но Врангель посчитал нужным вдохнуть в якутов надежду на лучшее. Вскоре, заявил он, все должно измениться: по новым установлениям казаки получают землю и, возделывая ее, не буду иметь времени докучать своим соседям-якутам.
Выслушав эту новость, якуты молча переглянулись.
На Алданской станции вновь взяли свежих лошадей. Оседлав коренастого, с широкой грудью и мохнатого, как все якутские лошади, жеребца, унтер-офицер Решетников, прежде чем тронуться, размашисто перекрестился. Поймав на себе взгляд Врангеля, словно оправдываясь, пояснил:
— Впереди Тукуланский путь, самые тяготы. Да ничего, не впервой, Бог нам в помощь!
Ясная в последние дни погода сменилась ненастьем. С обложенного тучами неба сыпал дождь. Холодный ветер поднимал волну на Алдане. До другого берега, отстоящего на полторы версты, переправлялись на плоскодонном судне того же типа, на каком плыли по Лене.
Несмотря на усилия гребцов, судно заметно сносило по течению. Когда достигли середины реки, снизу, из трюма, вдруг стали выскакивать мыши. Лошади, брезгливо переступая ногами, обеспокоенно заржали.
— Дармоеды! — в сердцах ругнулся Решетников на станционных служителей. — Дали худую посудину, не могли проконопатить.
Паузок заметно оседал, уже и на палубе начала плескаться вода. Врангель лихорадочно размышлял: как же спасти инструменты? Кажется, они лежат в ящике, обернутом кожей, вон на той рыжей кобыле.
— Глубок ли здесь Алдан? — отрывисто бросил он Решетникову.
Но тот уже не слушал его.
— Круче вправо забирай! — с бешенством крикнув гребцам, Решетников сам бросился вперед, рывком оторвал от весла щуплого парня, сел на его место и взял команду на себя:— А ну веселее, раз, еще раз!
Только сейчас Врангель заметил, что гребцы пытаются вырулить судно на островок посреди реки. И это, не без помощи энергичного Решетникова, удалось. Лошадей осторожно свели на берег и отпустили пастись. Общими усилиями паузок толкнули повыше на мель и начали конопатить травой и мхом.
Пока под большой березой ставили палатку, разводили костер, стряпали ужин, начало смеркаться. До темноты все же успели переправиться через реку.
Ночь выдалась стылой. На рассвете пошел снег с градом. Теперь узкая тропа вела караван ущельем вдоль бурного притока Алдана — Тукулана, к его верховью, берущему начало в горах Верхоянского хребта.
Снег присыпал пожелтевшие листья осин и ив, накрыл шапками вершины гор. На Тукуланском пути, считавшемся самой трудной частью дороги до Нижнеколымска, уже не действовала традиционная для якутов мера расстояния — кёс, т.е. тот путь, который можно преодолеть за время, пока в котле сварится мясо. В горах меры иные.
Врангель в последующие дни потерял счет, сколько раз они преодолевали реки, сначала Тукулан, потом другие. Лошади осторожно ступали по камням, чтобы сохранить равновесие в стремительном потоке. Седоки поднимали ноги к их спинам, но вода доставала и здесь. На привалах лошади копытили траву из-под снега; стрелка термометра держалась на пяти градусах ниже нуля.
Чем дальше продвигались по реке, тем теснее сдавливали горы русло Тукулана. Лес, густо росший в низовьях: березы, ели, кедровый стланик, — заметно поредел. Вершины же гор и вовсе облысели.
