- Они ушли на пляж со всеми вместе. Может, надо что-то передать? Кто вы?
- Я их отец и муж.
- Вы... Смоктуновский, что ли?
- Да, это я. А что - не надо?
- Да нет! В кино вы помоложе и не похожи вовсе. Вот только голос, пожалуй, ваш, а больше ничего.
- Ну что же делать, каков уж есть, не обессудьте.
- Что?
- Уж не взыщите,- говорю,- за то, что изменился и не таким предстал, как вы бы хотели видеть.
- А-а-а... Да ничего. Не вы же виноваты, что здесь один, а там совсем другой.
- Не виноват, не виноват, ни в чем не виноват,- бурчал я, соображая, что же делать.
- Ну вот... И там в кино добрее много вы, а здесь, не зная что к чему за дураков всех держите, наверное. "Не виноват", "не виноват" - никто вас не винит, заладил... Сказать хотела похвалу, но не скажу. Какой, однако же.
- Вы не совсем...
- Да что там говорить... На пляж они ушли. Все в добреньких играют... Детей погладить норовят и приласкать собаку или кошке за ухом почесать все это "позитура", одна лишь "позитура", чтоб только кто-то видел, а потом сказал: смотрите, какой простой он, и добрый, с кошкой играет, и за ухом ей чешет. За ухом мы все горазды почесать. Вы делом, вы жизнью докажите.
Совсем не ожидал, что обернется этаким разрывом. Такая въедливая попалась старушонка. Мне не хотелось говорить - немного подустал, после самолета шум в ушах, несколько тошнит. Она же засекла, должно быть, нежелание это, переведя все на себя. И, уходя, я долго еще слышал голос человека, восставшего и против лжи, и зла, и, как она сказала, "позитуры"... Нашла же слово! Нечего сказать...
Пошел на пляж. Вертолет то проносился над пляжем, то зависал над местом каким-нибудь и опять удалялся - служба безопасности купания вносила излишний шум в уютную людскую кутерьму, но пляжный люд к нему привык, не обращал внимания - летает, ну и пусть себе летает, а завис - пусть повисит; поднадоест - и улетит опять. Я был опознан сразу. "Филипп, Мария, смотрите - папа!" - "Где?" - "Да вон, у лестницы, в начале. Видите, рукой машет?" И вместо того, чтобы ко мне бежать навстречу, Филипп присел на камни, выставив лопатки, Мария также подошла к нему, присела, спина к спине, и они молча воззрились на меня, высказывая интерес, но вместе с тем и скрытость, что ли, чтоб не привлекать внимания к нам и ко мне.
Прекрасные минуты: бодрит прохлада моря, дышать легко, с Машкой на руках и в воду - отдых, такая благодать!
Что может быть прекрасней моря после долгих надоевших съемок, где давно смирились, что порох выдуман и звезд не ухватить - они идут, и фильм снимают, ну, в общем, так же, как могли б и не снимать. Итог давно запрограммирован, он - скучная ненужная средина, чтоб серостью ее не обозвать...
Так, теперь конец года. Декабрь.
Обычное, стереотипное, прескучное предновогоднее интервью.
- Расскажите, пожалуйста, чем для вас был знаменателен этот уходящий год, какое событие вы считаете самым ярким, важным для вас, запомнившимся вам надолго?
- Самым ярким, запомнившимся?.. Летом мне удалось быть на юге, и я с дочкой входил в воду. Кругом было так тихо, безлюдно. Море - и мы с ней. Она еще совсем крошечка и не умела плавать, боялась и хотела. Я держал ее за ручку, потом приподнял на руки, и она ножками колотила меня, было больно и вместе с тем было здорово. Вот, должно быть, это...
- Вы серьезно говорите это?
- А почему бы нет? Вполне. И даже более чем.
- Вы считаете самым важным событием...
- Да... Вы так спрашиваете, что я даже несколько испуган. Постойте, дайте подумать, быть может, я что-нибудь и упустил или перепутал. Мне не хотелось бы быть белой вороной - наверное, вы не одному лишь мне вопрос подобный задавали?
- Да, конечно.
- Ну, интересно, и что же отвечали?
- Прежде мне хотелось бы услышать, что вы ответите. Что важного случилось именно у вас?
- Понимаю, одну минутку. События... Год... Да, конечно, только это и больше - ничего. Извините, я прав: другого, большего события не знаю.
И корреспондент ушел. Каким-то скисшим, погасшим настолько, что его было почему-то жалко и хотелось наговорить ему с три короба всякой ерунды, каких-нибудь "банзай-ура-виватов". Но, как ни старался вспомнить более значимого события, которое бы оставило след во мне и как-то повлияло на ход дальнейшего, кроме той минуты - минуты удивления, счастья, самозабвения, солнца, жизни,- не было события важнее. Но странно, когда уходил корреспондент, мне показалось, что ему было жаль меня. Никогда позже я не видел его, не встречал ни его, ни его столь бойкого интервью. Читал много подобных вопросов к Новому году и, может быть, много столь же бойких ответов. Но, читая эти ответы, вдруг очень четко осознал, чего он ждал от меня тогда, что так мучительно выспрашивал, чтоб я сказал, чтоб я отметил. На секунду, только на секунду мне стало неловко, что я забыл об этом, забыл, как вроде бы этого и не было, о том великом шаге человечества, когда ступили на Луну. А ведь это и было моим открытием огромного мира нашей жизни, полноты ее и цели, столь ощутимой и важной, необходимейшей, что лишь ради нее можно было и по-настоящему стоило драться у того безлюдного, мертвого, зловещего, несущего лишь смерть и разрушение прибрежья и моря. Мне кажется, и Армстронг, когда ступил ногой на лунную поверхность, он думал о Земле, о дочери и сыне, о всей Земле, о нас, о мире.
ТРИ СТУПЕНЬКИ ВНИЗ
Сын, будучи еще ребенком, часто столь глубоко сосредотачивался на каких-то своих мыслях, будоражащих его детское воображение, что вывести его из этой погруженности могло только прикосновение. Никакие звуковые сигналы не могли пробить броню его отгороженности от мира. Нас, родителей, это настораживало, и мы обратились к врачу. Диагноз был неожиданно обнадеживающим, и мы втайне не могли не испытывать гордости за свое дитя.
- Вашему Филиппу, должно быть, есть чем думать...
- Это у него наследственное...- на радостях неловко сострил я.
- Да, вы правы, ваша жена производит впечатление тонко думающего человека, так что передайте ей, пусть она успокоится. По поводу же его странного, как вы говорите, отсутствующего взгляда,- здесь, я думаю, мы стоим у истоков формирования глубокой, интересной человеческой личности, которой уже теперь, я повторяюсь, есть во что погружаться. Он мыслит - он живет, это естественно.
Мы успокоились и даже в шутку такие моменты обретения ребенком возможности заглянуть в себя определили как "мысли, мысли пошли..."
Однажды Филипп так же самозабвенно "ушел в свою лабораторию", упершись взглядом в одну точку. Я несколько громче, чем позволяло таинство этой минуты, воскликнул:
- Во-во, мысли пошли, мысли...
Впервые услышав мой окрик, ребенок тоном маленького иллюзиониста, удачно закончившего свой фокус, пискнул: "Ушли!" - поясняя и то, что они были, и было их немало, во всяком случае не одна, а какое-то множество мыслей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
