— Да, Гарри, — ответил слева голос Люпина, и Гарри повернул голову на звук.
— А мои вещи, вы их принесли?
— Да, Гарри, все вещи мы забрали, — сказал Люпин, его голос был крайне напряжен, но был полон теплоты и сострадания.
— Я не помню, все ли забрал из моей комнаты. Вы не заходили туда? — спросил Гарри бесцветным голосом, отчего волнение Люпина заметно усилилось.
— Нет, Гарри, у нас не было возможности подняться к тебе в комнату. Но в твоем чемодане, как мне показалось, были все твои вещи; ты даже подарки туда сложил, — ответил Люпин.
— Спасибо, профессор. Я испугался, что забыл свой альбом с фотографиями родителей и Сириуса — это единственное, что мне осталось от них, — пробормотал Гарри, чувствуя, что с каждым словом боль в сердце становится совсем невыносимой. В уголках глаз защипало, комок в горле начинал душить его.
Дверь в кухню вновь отворилась, и вошел Снэйп с кубком в руках. Он посмотрел сначала на Дамблдора, тот кивнул, как будто ответил на мысленный вопрос Мастера Зелий; затем Снэйп сделал несколько робких шагов к Гарри. Когда Снэйп подошел достаточно близко, Люпин отошел в сторону, допуская того к Гарри. Снэйп присел на одно колено возле Гарри, тот поднял на ненавистного учителя глаза.
Черные, как бесконечные туннели глаза, обычно излучающие крайнее презрение и ненависть, смотрели на юношу с такой жалостью, на которую Снэйп вообще был способен.
— Это успокаивающее зелье, Поттер, — сказал Снэйп своим обычным бархатным голосом. Если обычно в этом бархате никогда не было и намека на теплоту, когда Снэйп говорил с Гарри, то сейчас мальчику показалось, что профессор Снэйп действительно сочувствует ему. В голосе Снэйпа была теплота. — Выпей, тебе станет лучше.
Снэйп левой рукой взял Гарри за подбородок, и юноша обнаружил, что от рук профессора так же исходит тепло. Снэйп осторожно наклонил кубок, чтобы Гарри смог выпить зелье.
— Нужно выпить все, — сказал все тот же теплый голос Снэйпа, — и тебе нужно лечь и постараться поспать.
Гарри допил зелье; с помощью Мастера Зелий Гарри поднялся из-за стола и пошел туда, куда его повели. Он плохо понимал, что вокруг него происходит.
Он не хотел больше ни о чем думать; он хотел лечь и не проснуться. Боль от потери Сириуса теперь возвращалась с новой силой, и Гарри не знал, как ему эту боль заглушить. Сильные руки Снэйпа уложили его на кровать. Он лег и тут же уснул.
Глава 5. Завещание
Гарри проснулся от ощущения, что за ним кто-то наблюдает. Он открыл глаза; очки с него сняли — все было как в тумане. Но сквозь этот туман Гарри смог различить черты лица старого человека в очках-половинках, за которыми были ясные голубые глаза. Меньше всего Гарри сейчас хотел видеть это лицо — он был зол на Дамблдора. Гарри понимал, что директор переживает за его состояние, но это не смягчило юношу — столько потерь не могли не сыграть свою роль в его психике. Гарри смотрел на расплывчатое лицо директора — тот смотрел прямо в глаза ученику; из глаз Дамблдора текли слезы.
— Гарри, — обратился он к юноше, — как ты себя чувствуешь?
Еще меньше Гарри хотел сейчас обсуждать с Дамблдором смерть Дурслей. Но, поняв, что у него нет выбора, ответил:
— Мое тело в пригодном состоянии, профессор.
Дамблдор пропустил колкость мимо ушей и повторил вопрос:
— А как твое душевное состояние? Тебя успокоило зелье профессора Снэйпа, Гарри?
Гарри посмотрел в голубые глаза директора с бесцветным голосом и ответил:
— Боюсь, что моя душа умерла, профессор. Я ничего не чувствую, кроме боли.
Дамблдор тяжело вздохнул, встал с кровати и начал ходить по комнате.
— Я знаю, Гарри, что мои слова не станут облегчением для твоей боли, — печально-тихим голосом заговорил профессор. — Я помню, как ты кричал мне, что не хочешь больше быть самим собой, что вообще не хочешь быть человеком после того, как погиб Сириус. Сейчас ты страдаешь так много, что я с удовольствием принял бы всю или, хотя бы, часть твоей боли на себя, Гарри. Но это невозможно.
Гарри взял с тумбочки очки, надел их и теперь уже сидел на кровати. Ему действительно не станет легче от слов Дамблдора, поэтому он едва слушал.
— Но ты помнишь, как я сказал тебе, что твоя самая большая сила — твое сердце? — продолжал директор, расхаживая по комнате. — Я готов повторить тебе те же слова еще раз, Гарри.
— Когда я пытался спасти Сириуса, в моем сердце была не боль, профессор, — безразличным голосом ответил Гарри.
— Да, Гарри, твое сердце тогда было полно любви к крестному отцу. И я повторяю, что твоя самая большая сила, Гарри, это любовь.
Дамблдор снова присел на кровать возле Гарри и смотрел на него своими голубыми глазами; в них все так же были остатки слез.
— Может быть, когда-нибудь ты сможешь понять меня, Гарри, — продолжил маг, — понять и простить, если я был перед тобой виноват. Я знаю, что тебе сейчас очень больно; больно вдвойне, если не больше. Ты еще не смирился со смертью Сириуса, и снова потеря. Конечно, ты не любил Дурслей как родителей или как семью, но их смерть только умножила твою боль от потери крестного. Я не могу выразить словами свое сочувствие, Гарри. Поверь, что я страдал вместе с каждой твоей утратой.
Гарри слушал слова этого мудрого, без сомнений человека, и не мог с ним не согласиться. Да, Дурсли не были ему настоящей семьей, но ему было их жаль. Гарри решил, что может рассказать директору.
— Вы знаете, профессор, — начал он, — утром за завтраком Дадли рассказал мне о том, что он чувствовал, когда на нас напали Дементоры прошлым летом. Вы помните, профессор?
— Конечно, Гарри, я помню, — ответил Дамблдор спокойным голосом. — И что же это были за переживания?
— Он сказал, что видел, будто я убил его родителей, а он теперь моя прислуга, — все тем же бесцветным голосом продолжил Гарри, как будто он рассказывал Дамблдору свой сон, а не говорил о кузене, которого уже нет в живых. — Мне тогда показалось это смешным, когда я сравнил его худшие переживания с тем, что испытывал сам.
— Ты рассказал им о своих воспоминаниях, Гарри? — предвосхитил дальнейшие слова Гарри Дамблдор.
— Да. Я рассказал им о том, что слышал голоса своих родителей перед тем, как их убил Волдеморт.
— Они тебе поверили, Гарри?
— Тетя Петуния пришла ко мне в комнату и…
Гарри рассказал Дамблдору их разговор с тетей Петунией в то утро. Дамблдор, казалось, все это знал, потому что рассказ Гарри его не удивил.
— Я знал, что так и будет, Гарри. Твоя тетя поняла свои ошибки только когда представила себе момент гибели сестры и как твоя мама пыталась спасти тебя от Волдеморта. Это доказывает, что она все-таки любила и тебя, и твоя маму, Гарри, — закончил Дамблдор.
— Да. Только слишком поздно, — ответил Гарри. — Куда же мне теперь возвращаться на летние каникулы, профессор? Я так понял, что на Прайвет Драйв я больше не вернусь?
— Да, Гарри. Туда тебе возвращаться нельзя, — ответил Дамблдор, — да ты и не сможешь, наверное, жить там один.
— Что же, мне придется жить в Хогвартсе до окончания школы? — спросил Гарри.
— Нет, Гарри. Не придется. Но я прошу тебя подождать с этим пару часов — скоро ты все узнаешь, а сейчас отдыхай.
И Дамблдор ушел.
Гарри проспал до утра. Он видел во сне Дурслей, дом номер четыре по Прайвет Драйв; разговор с тетей Петунией в его комнате. Но в этом сне Дурсли не вели себя как обычно, они были другими. Дядя Вернон не кричал на Гарри, а был к нему если не добр, то относился к нему с теплотой. Дадли не избивал его, как все детство, а делился с Гарри игрушками и они вместе смотрели телевизор и играли в компьютерные игры. Когда Гарри проснулся, то принял этот сон как должное. Он надеялся запечатлеть их в своей памяти именно такими.
* * *
Гарри встал с кровати и подошел к окну. Там было уже светло, хотя и шел небольшой дождь. Дом напротив был многоэтажным и закрывал собой небо, на которое Гарри хотел бы посмотреть; небо его успокаивало.
Гарри отвернулся от окна и оглядел комнату. Это была не та, комната, где он жил с Роном в прошлом году. Комната была светлее, чем прежняя. Возможно потому, что в ней мебель была светлого оттенка; а может из-за того, что стены были покрашены в теплые тона. Эта комната понравилась Гарри больше предыдущей; он даже подумал, что с удовольствием жил бы здесь. Но вспомнил, что он находится в доме крестного, и снова загрустил. Тоска по Сириусу, наверно, теперь никогда его не покинет. Да Гарри и не хотел этого. Он лишь надеялся, что со временем эта боль и тоска станут занимать в его сердце не столько места, как сейчас. Возможно, если ему удастся победить Волдеморта, он еще сможет быть счастливым.
Эта мысль вернула его к смыслу пророчества. После окончания учебного года Гарри старался не думать об этом. Ему хватало смерти крестного, чтобы добавлять к этой боли еще и отчаяние, связанное с пророчеством. Сейчас Гарри еще раз вспомнил, как звучит пророчество, и попытался представить реакцию своих друзей, если бы он пересказал им его содержание.
