как явление: в знании, в опыте он
является себе самому и другим, как
представление во времени и пространстве; его сущность, как явления, есть его
эмпирический характер, познаваемый a posteriori в опыте. Как явление, человек есть одно из звеньев природы и проявления его имеют в общем то же строение, как и все остальные явления природы.
В самом деле, Шопенгауер следующим образом понимает возникновение событий в природе. Чтобы произошло изменение какой либо вещи А, необходимы два фактора — внешний и внутренний. Внешний фактор — действие какой либо вещи В на вещь А; внутренний фактор — сила, присущая самой вещи А и появляющаяся под влиянием В. Давление на пружину извне и внутренняя сила упругости самой пружины — вот два фактора, определяющие действие пружины. Действие света, тепла и т. п. на растение и собственная жизненная сила растения обусловливают развитие плодов его и т. п. Точно так же и поступки человека всегда предполагают два фактора: напр., приближение врага пробуждает к действию силу человека, именно волю, известную нам непосредственно изнутри, путем самосознания. Внешний фактор, влияющий на волю, называется мотивом. Один и тот же мотив может привести к различным, даже противоположным действиям, в зависимости от того, каковы индивидуально определенные свойства воли человека, на которого мотив действует. Так, при виде врага трусливый солдат обращается в бегство, а храбрый совершает геройский подвиг. Индивидуально определенные свойства воли человека (трусость, скупость, завистливость, храбрость, щедрость и т.п.) «составляют то, что называется характером человека, и именно эмпирическим характером, так как он делается известен не a priori, а только по опыту».[34] Всякий человеческий поступок есть результат сочетания мотива и эмпирического характера данного человека.
Эмпирический характер человека врожден и неизменен. В самом деле, все человеческие поступки суть не более, как явления, определяемые своей более глубокой основой, вещью в себе. «Лежащая в основе явления вещь сама по себе (или в себе), как находящаяся вне времени и пространства, свободна от всякой преемственности и множественности актов, едина и неизменна. Ее свойство само в себе есть интеллигибельный (умопостигаемый) характер, который, присутствуя равномерно налицо во всех деяниях индивидуума и будучи отпечатлен на них, как печать в тысячах оттисков, — определяет эмпирический характер этого явления, изображающийся во времени и в последовательности актов; почему это явление, при всяком обнаружении, вызываемом мотивами, должно выказывать постоянство естественного закона и все его акты совершаться с строгой необходимостью. Отсюда и происходит та неизменность, та непреклонная косность эмпирического характера каждого человека, которую издавна подметили мыслящие головы.»[35]
«Каков в колыбельку, таков и в могилку». «Кто раз что-нибудь сделал, тот в подходящем случае опять сделает то же самое, как хорошее так и дурное. Оттого, кто нуждается в великой, чрезвычайной помощи, обратится к тому, кто проявил примеры благородства; а кто хочет подрядить убийцу, будет искать его между людьми, руки которых уже были обагрены кровью».[36]
То, что нам кажется изменением характера, есть на самом деле приобретенное с летами и опытом искусство скрывать свои страсти, достигать своих целей иными путями, чем это делает неопытный человек и т. п.
Поэтому «истинная честь (не рыцарская, или дурацкая), будучи раз утрачена, никогда впредь не восстановляется, и пятно единственного недостойного поступка всю жизнь остается на человеке, как говорится, клеймит его. Отсюда и, пословица: кто раз украл, весь век свой вор» (77).
Воспоминания о каком-либо постыдном деянии, совершенном в юности и указывающем на печальные черты нашего характера, продолжают вызывать угрызения совести даже и в старости, тогда как «нас не устыжают в старости ни самые смешные заблуждения, ни грубейшее незнание, ни удивительнейшие глупости нашей юности, ибо все это уже изменилось» (стр. 78); дело в том, что недостатки нашего знания исправимы, «мы от них отделались, давно их оставили, как наши юношеские платья», а характер, наоборот, неизменен. Поэтому, когда человек, которому мы доверяем, обманет нас, мы не скажем «у него изменился характер», а подумаем «я в нем ошибся». И все наши нравственные оценки падают не на мотив и не на отдельный поступок человека, а на характер его.
Подводя итоги своему учению о детерминизме в царстве явлений, Шопенгауер говорит: Всякая вещь реагирует на внешние влияния сообразно своей сущности, «Operari sequitur esse», «действование следует из бытия», т. е. определяется сущностью (essentia) деятеля. Но сущность человека есть его эмпирический характер. Следовательно, тот, кто изучил бы до последней глубины характер человека и знал бы все мотивы его, мог бы предсказать всякий поступок человека с совершенной точностью. Liberum arbitrium indifferentiae, т. е. безразличная возможность двух противоположных поступков при одних и тех же условиях, предполагает человека, лишенного определенной сущности, т. е. без essentiae. В самом деле, «всякая existentia (существование) предполагает essentia (существо), т. е. все сущее должно представлять собой нечто, иметь определенную сущность. Нельзя существовать и быть притом ничем». «Свобода воли, по точном рассмотрении, означает существование (existentia) без сущности (essentia), т. е., что нечто существует, но есть притом ничто, что значит опять таки не существует, следовательно, представляет противоречие» (стр. 87, 88).
Совершив ценную работу строгого и ясного обоснования детерминизма, Шопенгауер вслед за этим обращает внимание на одно загадочное явление, которое без свободы необъяснимо, — именно чувство ответственности, сознание вменяемости и вины. «Как бы совершенно мы ни были убеждены в необходимости, с которой наступают наши деянья, говорит Шопенгауер, никому и никогда не придет в голову оправдывать свой поступок этой необходимостью и сваливать вину на мотивы, на то, что при наступлении их деяние было неизбежно. Ибо всякий человек очень хорошо видит, что эта необходимость имеет субъективное условие, и что объективно, — т. е. при существующих обстоятельствах, следовательно, под действием определивших его мотивов, — все таки вполне был возможен совершенно иной, даже вполне противоположный, поступок, который и мог бы осуществиться, если бы только он был другим человеком: только в этом все и дело. Ему, так как он этот, а не другой человек, и потому что у него такой характер, конечно, другое деянье было невозможно; но само по себе, т. е. объективно, оно было возможно. Поэтому ответственность, которую он сознает, только по-видимому падает на деяние, а в сущности и в основании на его характер; за него человек и чувствует себя ответственным, за него же делают его ответственным и другие» (стр. 99с.).
Но почему мы сознаем себя ответственными за свой характер? каково происхождение нашего характера? Эмпирический характер человека, «да и весь человек, как предмет опыта,
