пытаясь выудить из памяти Виктора сведения о том, как живут обычные сотрудники КГБ в 1971 году.
***
Впрочем, и по данному вопросу товарищ Орехов многого сообщить не мог. По сравнению со средним здешним уровнем мой старлей жил очень хорошо. Три года назад ему выписали ордер на двушку-распашонку в новой девятиэтажке на Фестивальной – явно на вырост, с намеком на то, что неплохо было бы завести семью и остепениться. Ибо холостой представитель Конторы может стать целью для разработки врагом, особенно если имеет странные наклонности. Орехов ожиданий начальства пока не оправдал, но и наклонностей, тем более странных, не имел. С девушками у него складывалось в целом легко – но на длинной дистанции все кандидатки отваливались сами собой, не в силах вытерпеть ненормированный рабочий день и сложный характер. С Ириной, правда, он завязал сам – но и это сложилось само собой, не потребовав особых усилий с его стороны. Из его памяти я выудил, что он уже всерьез обдумывал идею создать семью с какой-нибудь девушкой, например, из машбюро – в учреждениях этого времени такой отдел был главным поставщиком невест, к тому же знакомых со спецификой службы. Но реализовать этот план он банально не успел – его место занял я, и теперь именно мне предстояло снова решать задачу, успешно решенную однажды, много лет назад. Причем я не мог пойти по знакомому пути – моя жена из будущего ещё даже не родилась, как и я сам...
Тут я вспомнил о своих родителях, и мои мысли свернули на новое направление.
Отец и мать в 1971 году ещё учились в школе, хоть и в старших классах. Отец родился в Нижнем, вернее, в нынешнем Горьком, мать – в Кирове, который смог сохранить своё название и обратно в Вятку по какой-то причине не превратился. Встретятся они как раз в Горьком, лет через пять – оба учились в институте иностранных языков и впоследствии очень гордились, что их сокурсником – пусть с другого факультета и на пару лет старше – был известный режиссер Алексей Балабанов. Потом в их жизни будет некий этап, когда они помотаются по европейской части страны, но к развалу СССР окажутся в Москве. И оба уйдут из жизни вскоре после завершения сытых нулевых, друг за другом, от болячек, заработанных в эпоху первоначального накопления капитала. От них останется квартира, которую мы с женой сумеем превратить путем обмена в просторную трешку – и когда в меня прилетел тот кусок кирпича, нам хотя бы не нужно было думать о том, где жить.
В общем, информации о родителях у меня было достаточно, чтобы найти их без особого труда – если не самому, то с помощью коллег из Горького и Кирова. Вот только я сомневался, что мне стоит их искать – по двум самым прозаичным причинам.
Из прочитанной фантастики я вынес знание о так называемом «эффекте бабочки», который во время путешествий во времени может привести к самым неожиданным последствиям. Например, я могу что-то сделать, родители не встретятся, я не появлюсь на свет, не попаду в прошлое, возникнет катаклизм, который сотрет из реальности всю Вселенную. Конечно, были и другие теории – по одной из них именно мой «присмотр» обеспечил их встречу в Горьком... но я в это не верил и склонялся к самому суровому варианту.
Но больше всего я боялся привлечь к родителям внимание своих нынешних коллег. Если я сделаю запрос в областные управления о конкретных людях, да ещё и школьниках, моё начальство однозначно воспримет этот неожиданный интерес подчиненного как странность и начнет присматриваться ко мне с повышенным рвением. А мы и так все ходили под колпаком – пусть не у Мюллера, как было в ещё не снятом фильме, а у своих, советских, но хрен редьки не слаще. Подвесят наружку, начнут изучать всё под лупой, могут и избить до полусмерти в подворотне, чтобы спровоцировать на что-то... нет, лучше не рисковать. Пусть мать и отец спокойно доживут до развала этой страны, а там посмотрим. В девяностые у тех, кто работал в КГБ, появилось много интересных возможностей, а контроль над сотрудниками серьезно ослаб. И если не зарываться и делиться, то можно было пройти между Сциллой и Харибдой беззакония и правосудия целым и невредимым.
В этот момент мои мысли снова уехали – на этот раз в сторону развала Советского Союза.
До этого события оставалось ровно двадцать лет без нескольких дней, и за это время, наверное, можно было сделать всё, чтобы никакого развала не случилось. Правда, это «всё» упиралось в вопрос, которым задавался ещё дореволюционный писатель Чернышевский – а что, собственно, делать? Мои старшие товарищи сходились на том, что спусковым крючком была элементарная борьба за власть, которую на всю страну развернули Горбачев с Ельциным – в какой-то момент они слишком увлеклись и не заметили, как ситуация стала необратимой. Но просто вывести этих двоих из уравнения было бессмысленной тратой ресурсов – не будет их, на их место найдутся желающие, и не факт, что новые лица удастся вовремя отследить.
Ещё говорили о том, что Брежнев не сумел обеспечить преемственность власти; впрочем, то же самое говорили и про Сталина, и про Ленина, да и про Хрущева – мол, уйди они вовремя, всё могло быть иначе. Правда, такие говоруны упускают одну мелочь – все эти люди были достаточно молоды. Ленин умер в 54 года, Сталин – в 74, Брежнев – в 75, а Хрущева отправили на пенсию, когда ему было 68. Да и не были они единоличными правителями, пусть со стороны казалось именно так – все годы советской власти у руля государства стоял вполне коллегиальный орган; сейчас он назывался Политбюро ЦК КПСС, и в нем заседало пятнадцать человек, отвечающих за все важнейшие направления деятельности огромной страны. Все годы Политбюро было монолитом – по крайней мере, для массовой аудитории, и как раз попытка Горбачева подмять его под себя, сделать проводником своей воли и привела к пресловутому ГКЧП и всем последующим трагедиям.
А ещё говорили, что власти СССР сильно опоздали с реформами – мол, нужно было ещё в семидесятые двигаться по китайскому пути, и тогда бы всё получилось. Правда, в семидесятые ещё и сам Китай по китайскому пути двигаться не начинал, да и потом долгое время было непонятно, во что это выльется. И
