Светлана осталась довольна: вечер открытых сердец удался. Ее история оказалась самой убойной, никому не удалось переплюнуть хозяйку вечера. И все-таки некоторый осадок остался в ее душе. Ошибка, как казалось самой Светлане, заключалась в том, что она рассказала свою историю первой. Эффект мог бы быть в тысячу раз сильней, припаси она рассказ, как говорится, под занавес. Но это был единственный, хоть и весьма досадный просчет.
Тополян поставила вазу с фруктами и старинный подсвечник на телефонный столик. Свеча оказалась на редкость качественной. Вон сколько ей, бедняжке, пришлось гореть, а даже наполовину не сгорела! На темно-зеленой скатерти были едва заметны следы: круглый от подсвечника и овальный от вазы. Между ними скатерть слегка топорщилась. Все-таки ловко она придумала спрятать цифровой диктофон под скатертью. Это был папин подарок на день рождения. Светлана давно мечтала о такой игрушке – маленький, плоский, меньше самого портативного мобильника… А между тем рассчитан на три часа непрерывной записи. Притом не какая-нибудь подделка, а продукт японской фирмы «Sony»! В яркой коробочке Светлана обнаружила гарантийный талон. Там было написано, что диктофон стоит аж тринадцать тысяч рублей. Она и сама не знала, зачем ей нужна эта штука. Так, на всякий случай. Но папе, конечно, сказала, что диктофон ей просто необходим, чтобы записывать на уроках объяснения учителей. Особенно по математике и физике. Ведь именно по этим предметам Тополян брала дополнительные уроки.
Нет, Светлана не собиралась как-то использовать впоследствии запись вечера открытых сердец. Просто интересно было провести испытание новой техники. Проверить чувствительность диктофона, качество записи, да и вообще… Интересно же потом послушать, кто что говорил. Особенно же Тополян не терпелось прослушать запись собственного рассказа.
Несколько раз девушка перематывала пленку назад, удивляясь, как эмоционально и вместе с тем плавно течет ее рассказ. В какой-то момент она даже подумала, что при желании может стать сочинительницей дамских романов. Хотя присутствовало тут одно, и притом весьма существенное «но». Дело в том, что страсть к сочинительству пробуждалась в ней лишь тогда, когда рядом находился хотя бы один слушатель. Ее своеобразный талант можно было назвать способностью к устному словотворчеству на публике. Задумай она, например, сейчас сочинить и наговорить на диктофон хоть какую-нибудь мало-мальски интересную историю, вряд ли из этой затеи вышло бы что-нибудь стоящее. Прослушав запись, Светлана перемотала пленку на начало, аккуратно уложила диктофон в футляр и принялась убирать со стола. Стрелки часов подходили к полуночи. Скоро должны были вернуться из оперного театра ее родители.
Черепашка шагала по улице, размахивая розами цвета бордо. Букет преподнес ей один из тайных поклонников. Имени его Люся не знала. Парень подкараулил ее около подъезда, всучил букет и убежал. Не сказать, чтобы Люся относилась к таким сюрпризам как к должному – не так уж и часто ей дарили цветы, – но и особого восторга по этому поводу не испытывала. Хотя, если честно, такие вот маленькие радости, свидетельствовавшие о том, что она кому-то нравится, неизменно поднимали ей настроение. Можно было, конечно, вернуться домой, поставить цветы в вазу, но почему-то Черепашка решила не делать этого и отправилась в булочную с букетом, обернутым в золотистый, приятно шелестящий целлофан.
Уже у самого входа в магазин ее кто-то окликнул. Черепашка обернулась и, увидев коротко стриженного худощавого паренька, не сразу узнала его.
– Не узнаешь? – улыбнулся тот.
– Глеб! – искренне обрадовалась Люся. – Привет! А я только недавно вспоминала о тебе. Все думаю, надо как-нибудь заскочить, узнать, как у тебя дела… А как поживает твоя бабушка?
– Бабушка уже никак не поживает, – в своей обычной мрачновато-отрешенной манере выразился Глеб.
– Она умерла? – решила зачем-то уточнить Черепашка.
Глеб коротко кивнул и, поджав губы, сказал:
– Отмучилась.
Вообще-то, насколько Люся могла судить, бабушка Глеба хоть и была прикована к постели, но не мучилась этим, потому что почти ничего не видела, не слышала и не осознавала. Никакими тяжелыми заболеваниями она не страдала и скончалась, должно быть, от старости. Впрочем, Люсе хорошо было известно, как искренне, всем сердцем Глеб был привязан к своей бабушке. Поэтому, выдержав приличествующую такому случаю паузу, Черепашка участливо заглянула Глебу в глаза и поинтересовалась:
– Как давно это произошло, Глеб?
– Месяц назад, – ответил тот и совершенно неожиданно расплакался.
Плечи парня начали судорожно вздрагивать, голова мелко затряслась. Люся стояла в полной растерянности. Наконец она взяла Глеба за руку и отвела в сторону. Там, в двух шагах от входа в магазин, на них было обращено слишком много глаз. Тут Глеб, так же неожиданно, как и начал плакать, вдруг успокоился, вытер слезы руками и спросил:
– Слушай, а ты Свету давно видела?
– Вчера, в школе. – Черепашка обрадовалась внезапной перемене его настроения. – А что?
– Да так, ничего… – протянул Глеб. – Просто интересно, как там она? Люсь… – Глеб с неожиданной силой стиснул ее руку чуть выше локтя. – У тебя есть минутка времени?
– Ну… – Черепашка не знала, как лучше ответить. – Разве что минутка…
– А ручка с бумажкой есть? – Казалось, Глеб уже не слышал ее, полностью поглощенный какой-то новой идеей.
– Нет, – пожала плечами девушка. – Я только за хлебом выбежала.
– Что-то непохоже, – усмехнулся Глеб, кивнув на букет.
– А, это… – Черепашка замялась было, но тут же нашлась: – Шла мимо цветочного ларька, дай, думаю, куплю себе букетик. Я часто сама себе цветы покупаю, – для пущей убедительности добавила она.
Глеб ничего на это не сказал, казалось, он уже забыл про цветы. Его глаза беспокойно бегали из стороны в сторону.
– Люсь, ты постой тут, я мигом! Только ручку и блокнот какой-нибудь куплю. Ладно?
– Ну хорошо, – согласилась Черепашка. – Я пока в магазин заскочу. Встречаемся здесь, возле дерева, через пять минут.
Укладывая в сумку хлеб, Люся была уверена, что Глеб уже ждет ее. В кассу пришлось выстоять довольно большую очередь, да еще у кассира не нашлось сдачи с тысячи рублей, и Черепашке пришлось ждать, пока та разменяет купюру в другом отделе. Однако когда Люся вышла на улицу, Глеба возле дерева не было. Он пришел, вернее, прибежал, минут через пять. Запыхавшийся, возбужденный. В руках Глеб сжимал прозрачную шариковую ручку и сложенный в несколько раз листок бумаги.
– Извини, – переводя дыхание, сказал он. – Решил сразу и написать. Вот! – Он протянул Люсе листок. – Это записка. Передай, пожалуйста, Свете. Там ничего такого. Давно хотел написать ей письмо. В общем, передай. Хорошо?
– Конечно, обязательно, – поспешно заверила Глеба Черепашка. – Завтра же передам.
С неожиданной теплотой Глеб посмотрел на Люсю и сказал:
– Ну, как говорится, не смею вас больше задерживать. Заходи, я ведь теперь один живу…
– Забегу как-нибудь, – пообещала Люся и хотела уже было попрощаться, как вдруг, неожиданно для себя, спросила: – А ты часто к бабушке на кладбище ходишь?
– Каждый день, – ответил Глеб и добавил, смутившись: – Если только дождя нет…
– Тогда положи это на ее могилу, – попросила она и протянула Глебу букет. – От меня.
– Спасибо, – едва заметно улыбнулся Глеб. – Я всегда бабушке цветы покупаю. Не такие, конечно, на такие у меня денег нет.
По дороге домой Черепашка невольно вспоминала те давнишние события.
«Все-таки Светка нормальный человек, – думала она. – Молодец, что наотрез отказалась писать заявление в милицию… Да еще настояла, чтобы родители дали Глебу денег на билет во Владивосток. Кстати, забыла у него спросить, летал ли он туда? Нашел ли могилу матери?»
Благодаря Пал Палычу, отцу Алеши, Глебу стало известно, что его мама умерла три года назад во Владивостоке. А он-то думал, что мама живет там себе со своим новым мужем и думать забыла о них с бабушкой. Хотя нет, Глеб, как маленький ребенок, продолжал ее ждать, перебирая вещи в чемодане, который был упакован им три года назад, когда мама, позвонив из Владивостока, пообещала, что, как только обустроится на новом месте, сразу приедет за ним и бабушкой. Да, он держал Светлану в подвале и читал ей дневник, посвященный самому любимому человеку на земле – своей маме. Но у Глеба и в мыслях не было убивать свою заложницу.
Идея потребовать у родителей выкуп принадлежала не Глебу, а самой Тополян. Глеб оказался до смешного честным и сказал, что возьмет только двести долларов. Он думал, что этих денег ему должно хватить на билет до Владивостока. Тогда он еще не знал о смерти матери. Связавшись по телефону с родителями Тополян, Глеб назначил им встречу около магазина. Так группа спасения во главе с Пал Палычем оказалась у него в квартире. Свету освободили. А когда она поняла, что Глеба могут отправить на принудительное лечение (ведь он действительно состоял на учете в психдиспансере, так как был болен шизофренией), она начала плакать и требовать, чтобы Глеба оставили в покое, убедив родителей не подавать заявление в милицию. Так стараниями Тополян и усилиями Пал Палыча дело Глеба было спущено на тормозах.
