Не падать духом – вот первая заповедь мужчины, если он действительно считает себя таковым. И я придерживался ее с тех самых пор, когда обрел уверенность, что я – мужчина, а не особа среднего пола, отличающаяся от женщины лишь тем, что бреет бороду и говорит баском. Жизнь, с тех пор как погибли в одночасье родители в автомобильной катастрофе, не устилала бархатом дорожку, а чаще усыпала ее битым стеклом зависти и ненависти. Особенно когда появились успехи в спорте и обнаружился мой непокладистый характер, не терпящий компромиссов в принципиальных вопросах. Мне приходилось наголову быть выше моих московских соперников, чтоб старший тренер (а он терпеть меня не мог по многим причинам, не в последнюю очередь из-за ершистости характера и нежелания держать язык за зубами, когда того требовали неписаные законы большого спорта) вносил мою фамилию в списки отъезжающих на чемпионат Европы или на Олимпиаду. Если кто-то отделывался одним проверочным стартом, то мне доводилось стартовать минимум три-четыре раза. Нет худа без добра: такие жесткие рукавицы сдирали с меня остатки расхлябанности и слабости, убеждая, что надеяться я мог только на себя. Согласен, не лучший вариант для нервной системы – впору и загнуться, сломаться на корню. Случалось с ребятами и такое, но я не сломался, и теперь у меня нет обиды на старшего тренера, немало крови мне перепортившего, как нет и жалости к самому себе, что так трудно доставались победы.
Да, старина, в разных передрягах пришлось побывать, но, если предчувствие не обманывает, эта – из ряда вон выходящая. Плохо одно: неизвестно, что собираются предпринимать держатели моих «акций» и до какого времени они будут нуждаться во мне. Не выяснив этого обстоятельства, трудно, практически невозможно, рассчитать хоть на шаг вперед свое поведение. Значит, решения доведется принимать с ходу, а тут вполне реально и споткнуться…
Машина уносила меня в Шотландию, и ничто и никто не мог остановить ее движение. В каком-то маленьком городке на перекрестке встретилась полицейская машина, сердце у меня екнуло, но «бобби» даже взглядом не удостоили наш «лейланд».
– Так впору умереть с тоски, – прервала ход моих мыслей Кэт и решительно включила «видик». Она перебрала несколько кассет, хранившихся в специальном стеллаже, закрепленном под окном, выбрала и вставила кассету в черную прорезь. Экран ожил.
Эту ленту с похождениями Рэмбо мне видеть не доводилось, и я с облегчением уставился на экран, обрадованный возможностью уйти от мрачных мыслей и пустых предположений. Все равно придумать что-то путное я вряд ли смогу, ибо обладаю таким минимумом информации, что даже провидец зашел бы в тупик.
Красавец Рэмбо, он мне показался очень похожим на Келли или Келли смахивал на него, – какая разница! – действовал на сей раз во вьетнамских джунглях, куда американский супермен прибыл, чтоб спасти пленных джи-ай. Ему довелось туго, и мрачная личность с погонами советского майора показала ему кузькину мать в таком обилии и разнообразии пыток, что оставалось лишь гадать, как Рэмбо удалось сохранить работоспособность. Естественно, в конце концов, славный посланец Америки побеждает сильных, злых, но глупых русских и вьетнамцев и, поливая джунгли из ручного пулемета свинцовым дождем, вызволяет бедненьких пленных к вящей радости командования, откомандировавшего его почти на верную смерть.
Как ни странно, но Кэт искренне впитывала в себя перипетии кровавых схваток, разворачивавшихся на экране, и, как ребенок, радовалась победе Рэмбо. А то, что она всерьез воспринимала эту галиматью, девица доказала, внезапно впившись мне в руку – больную правую кисть с переломанными пальцами! – длиннющими, остро отточенными ногтями. У меня невольно вырвался стон.
– О, извините! – искренне, что поразило меня куда сильнее, чем ее кровожадный всплеск ненависти, произнесла Кэт и отпустила мою руку. И еще раз, но тише (так, чтобы не услышал Келли): – Извините меня…
Я ничего не ответил, но ее поведение не осталось незамеченным мною.
Кэт поставила другую кассету, но рок-концерт меня мало увлекал, и я прикорнул в своем углу, решив, что лишний часок сна мне никак не повредит, особенно если учесть скрытое во мраке ночи будущее. «Лучше переспать и переесть, чем недоспать и недоесть!», – вспомнилась любимая прибаутка Анатолия Власенко, давнего спортивного коллеги и друга, использовавшего любую возможность воплотить слова в реальность. И даже много лет спустя после последних стартов он продолжал исповедывать этот несложный, но весьма полезный в жизни принцип.
7
Не трудно было догадаться, что Питер Скарлборо с трудом сдерживал эмоции, естественно, отрицательные: заканчивалась неделя нашего нескучного для меня путешествия в Шотландию, а конкретных результатов кот наплакал. Отрицательный результат – тоже результат, говорят ученые мужи. Но Питер Скарлборо никак к этой категории не относился и всякую неудачу, как и положено человеку, исповедывавшему принцип – время – деньги, воспринимал болезненно.
Я наблюдал за ним исподволь, внимательно, начиная с его первого, утреннего, появления на люди – то есть на завтрак. После сна и бритья, после розовой ванны, занимавшей чуть не половину комнаты в особняке, где мы отаборились, он выглядел бодро и жизнерадостно. Но настроение Питера медленно, что твой барометр перед бурей, ползло вниз с той самой минуты, когда он обнаруживал рядом с собой за столом… мою наглую, с каждым днем все откровеннее демонстрирующую это выражение физиономию и услышав мой голос, где явно прослушивалась издевка: «Хелло, Питер! Какой музей мы посетим сегодня? Знаете, личная жизнь королей и королев мне изрядно надоела. Не согласитесь ли, что нравы в высших эшелонах власти и в те досточтимой памяти средневековые времена были, мягко говоря, не слишком высокоморальны?»
Питер, следует отдать ему должное, оказался крепким орешком, и расколоть его, как я ни старался, было делом непростым. С Келли попроще. Это дитя природы и анаболиков, кои он, по всему видно, в неограниченных количествах принимал в тренировочном зале ради мышечного роскошества, просто-таки изнывал от безделья и вынужденного пребывания (24 часа в сутки!) возле моей персоны, к тому же, судя по его беспрерывному рычанию, с жесточайшим запретом вступать со мной в непосредственные контакты на уровне кулаков или кульбитов через бедро. Он маялся, места себе не находил, обозленный еще и тем, что однажды, когда он вечером пригласил к нам в номер по телефону Кэт, я сказал ему вполне твердо и определенно, что ежели он еще раз вздумает устроить мне бесплатный секс-сеанс, то я ему отобью тот жалкий отросток, который, скорее всего, остался таким потому, что все остальные силы организма ушли на горы мяса, добровольно нагроможденного на его кривые плечи.
Кэт от хохота свалилась на угловой диван, и я всерьез стал опасаться за ее психику – таким безудержным было веселье. Келли двинулся было мне навстречу, но я ему показал, что руки и ноги у меня теперь развязаны и в переносном, и в прямом смысле. Я ему и впрямь набил бы морду, пусть даже правую руку довелось бы изуродовать окончательно. Он это усек, а смех Кэт, как ни странно, оказал на него не возбуждающее, а успокаивающее воздействие.
Келли присел на краешек дивана, от чего тот жалобно проскрипел, положил свою огромную лапищу на бедро Кэт и тоже хихикнул пару раз, как бы давая понять, что на сей раз меня обойдет стороной его силушка.
– Гляди, Кэт, а прикидывается, что отключился тогда, – сказал Келли, скаля свои великолепные, один в один, белые крупные зубы. – А сам, видать, натихую онанизмом кайфовал… – Он с ходу попытался было запустить руку в глубокий разрез светло-голубой, легкой и мягкой, ангорской кофты, но красотка резко оттолкнула его.
Она поднялась, поправила юбку и кофту, взбила привычным движением волосы и, ступая точно пава, выплыла из комнаты, оставив растерянного и разъяренного Келли на диване.
Я включил телек, и на том наш конфликт закончился, и Келли больше не приглашал девушку. Но обиду, уверен, мне не простил и не забыл: такие, как он, не успокаиваются, пока не расквитаются. Есть у меня в редакции типчик вроде него. Правда, полная противоположность внешне: тощий, с землистым болезненным лицом, молчаливый и упрямый, как червь древоточец. Трус по натуре, он был терпелив и наносил удары – жалкие, больше похожие на взрыв хлопушки, лишь улучив момент, когда мне доводилось отбиваться сразу на нескольких фронтах. Я с ним и так, и эдак – по-хорошему, по-доброму пытался наладить мирные отношения, но его злость и зависть с годами просто-таки крепла, как вино в бочке. Зато по его поведению я безошибочно определял собственное положение – угрожает ли мне очередная анонимка или недовольство власть придержащих, или можно жить спокойно…
Келли – исполнитель, это выяснилось чуть ли не с первой встречи с им. Питер Скарлборо – не из рядовых, и даже не из «офицерского» состава: его поведение, право принимать решения (я испытал его нехитрым, но действенным способом), вполне различимая при ближайшем знакомстве самостоятельность и уверенность в собственной правоте, даже то, как он одевался – изысканно, но неброско, вещи его были из дорогих магазинов, куда не заглядывают люди даже со средним достатком (это легко выяснилось, стоило лишь ненароком взглянуть на фирменные этикетки на одежде); он позволял себе расслабиться, что категорически было запрещено Келли, знал толк в живописи, особенно в английской, наизусть продекламировал длиннющий диалог из шекспировской «Марии Стюарт», когда мы забрели в древний замок, где происходили события, описанные великим англичанином, пил в меру, выбирал только лучшие, естественно, и дорогие сорта виски – «Бурбон» и «Балантайнс» и еще множество других мелочей, выдававших привычки человека с головой.
