Рэмсден (встав, подходит к камину и поворачивается спиной к огню). Глупости, мой мальчик, глупости! Вы слишком скромны. Что в ее годы можно знать об истинных достоинствах мужчины? (Более серьезным тоном.) И потом она на редкость почтительная дочь. Воля отца будет И для нее священна. С тех пор как она вышла из детского возраста, не было, кажется, случая, чтобы она, собираясь или же отказываясь что-нибудь сделать, сослалась на собственное желание. Только и слышишь, что «папа так хочет» или «мама будет недовольна». Это уж даже не достоинство, а скорей недостаток. Я не раз говорил ей, что пора научиться самой отвечать за свои поступки.
Октавиус (качая головой). Мистер Рэмсден, я не могу просить ее стать моей женой только потому, что этого хотел ее отец.
Рэмсден. Гм! Пожалуй, вы правы. Да, в самом деле вы правы. Согласен, так не годится. Но если вам удастся расположить ее к себе, для нее будет счастьем, следуя собственному желанию, в то же время исполнить желание отца. Нет, правда, сделайте вы ей предложение, а?
Октавиус (невесело улыбаясь). Во всяком случае я вам обещаю, что никогда не сделаю предложения другой женщине.
Рэмсден. А вам и не придется. Она согласится, мой мальчик! Хотя (со всей подобающей случаю важностью) у вас есть один существенный недостаток.
Октавиус (тревожно). Какой недостаток, мистер Рэмсден? Вернее — который из моих многочисленных недостатков?
Рэмсден. Я вам это скажу, Октавиус. (Берет со стола книгу в красном переплете.) То, что я сейчас держу в руках, — самая гнусная, самая позорная, самая злонамеренная, самая непристойная книга, какой когда-либо удавалось избежать публичного сожжения на костре. Я не читал ее, — не желаю засорять себе мозги подобной дрянью; но я читал, что пишут о ней газеты. Достаточно одного заглавия (читает): «Спутник революционера. Карманный справочник и краткое руководство. Джон Тэннер, Ч.П.К.Б. — Член Праздного Класса Богатых»[129].
Октавиус (улыбаясь). Но Джек…
Рэмсден (запальчиво). Прошу вас у меня в доме не называть его Джеком! (С яростью швыряет книгу на стол; потом, несколько поостыв, обходит вокруг стола, останавливается перед Октавиусом и говорит торжественно и внушительно.) Вот что, Октавиус: я знаю, что мой покойный друг был прав, называя вас благородной душой. Я знаю, что этот человек — ваш школьный товарищ и что в силу дружбы, связывавшей вас в детстве, вы считаете своим долгом заступаться за него. Но обстоятельства изменились, и я прошу вас учесть это. В доме моего друга на вас всегда смотрели, как на сына. Вы в этом доме жили, и никто не мог закрыть его двери для ваших друзей. Благодаря вам этот человек, Тэннер, постоянно бывает там, чуть ли не с детских лет. Он без всякого стеснения зовет Энни просто по имени, так же как и вы. Покуда был жив ее отец, меня это не касалось. В его глазах этот человек, Тэннер, был только мальчишкой; он попросту смеялся над его взглядами, как смеются над карапузом, напялившим отцовскую шляпу. Однако теперь Тэннер стал взрослым мужчиной, а Энни — взрослой девушкой. И кроме того, отец ее умер. Его завещание еще не оглашено; но мы неоднократно обсуждали его вместе, и у меня нет ни малейших сомнений, что я назначен опекуном и попечителем Энни. (Подчеркивая слова.) Так вот, заявляю вам раз и навсегда: я не хочу и не могу допустить, чтобы Экий ради вас постоянно терпела присутствие этой личности, Тэннера. Это несправедливо, это недостойно, это невозможно. Как вы намерены поступить?
Октавиус. Но Энн сама сказала Джеку, что, независимо от своих взглядов, он всегда будет у нее желанным гостем, потому что он знал ее дорогого отца.
Рэмсден (выйдя из себя). Эта девушка просто помешалась на дочернем долге. (Бросается, точно разъяренный бык, к Джону Брайту, но, не усмотрев на его лице сочувствия, поворачивает к Герберту Спенсеру, который его встречает еще более холодно.) Простите меня, Октавиус, но есть предел терпимости общества. Вы знаете, что я чужд ханжества, предрассудков. Вы знаете, что я был и остался просто Роубэком Рзмсденом, в то время как люди со значительно меньшими заслугами прибавили титул к своему имени; и это лишь потому, что я отстаивал равенство и свободу совести, вместо того чтобы заискивать перед церковью и аристократией. Мы с Уайтфилдом очень многое упустили в жизни благодаря своим передовым взглядам. Но анархизм, свободная любовь и тому подобное — это уже слишком даже для меня. Если я буду опекуном Энни, ей придется считаться с моим мнением. Я этого не позволю; я этого не потерплю. Джон Тэннер не должен бывать у нас, и у вас тоже.
Входит горничная.
Октавиус. Но…
Рэмсден (останавливая его взглядом). Тс! (Горничной.) Ну, что там?
Горничная. Сэр, вас желает видеть мистер Тэннер.
Рэмсден. Мистер Тэннер?!
Октавиус. Джек!
Рэмсден. Как смеет мистер Тэннер являться сюда? Скажите, что я не могу его принять!
Октавиус (огорченный). Мне очень грустно, что вы хотите захлопнуть двери вашего дома перед моим другом.
Горничная (невозмутимо). Он не у дверей, сэр. Он наверху, в гостиной у мисс Рэмсден. Он приехал вместе с миссис Уайтфилд, и мисс Энн, и мисс Робинсон, сэр.
Слова бессильны выразить, что при этом чувствует Рэмсден.
Октавиус (весело улыбаясь). Это очень похоже на Джека, мистер Рэмсден. Вам придется принять его, хотя бы для того, чтобы выгнать.
Рэмсден (отчеканивает слова, стараясь сдержать свою ярость). Ступайте наверх и передайте мистеру Тэннеру, что я жду его у себя в кабинете.
Горничная выходит.
(В поисках укрепления позиции снова становится у камина.) Ну, признаюсь, подобной неслыханной дерзости… но если таковы анархистские нравы, вам они, как видно, по душе. И Энни в его обществе! Энни! Э… (Задохнулся.)
Октавиус. Да, это и меня удивляет. Он отчаянно боится Энн. Что-нибудь, вероятно, случилось.
Мистер Джон Тэннер рывком отворяет дверь и входит в комнату. Не будь он так молод, о нем можно было бы сказать кратко: высокий мужчина с бородой. Во всяком случае, ясно, что, достигнув средних лет, он будет относиться именно к этой категории. Сейчас его фигуре еще свойственна юношеская стройность, но он меньше всего стремится производить впечатление юноши; его сюртук сделал бы честь премьер-министру, а внушительный разворот его широких плеч, надменная посадка головы и олимпийская величественность гривы, или, скорее, копны каштановых волос, откинутых с высокого лба, больше напоминают Юпитера, чем Аполлона. Он необыкновенно многоречив, непоседлив, легко увлекается (отметьте вздрагивающие ноздри и беспокойный взгляд голубых глаз, раскрытых на одну тридцать вторую дюйма шире, чем нужно), быть может, слегка безумен. Одет с большой тщательностью — не из тщеславной слабости к внешнему лоску, но из чувства значительности всего, что он делает. И это чувство заставляет его относиться к простому визиту, как другие относятся к женитьбе или к закладке общественного здания. Впечатлительная, восприимчивая, склонная к преувеличениям, пылкая натура; одержим манией величия, и только чувство юмора спасает его.
В данную минуту это чувство юмора ему изменило. Сказать, что он взволнован — мало; он всегда находится в той или иной фазе взволнованности. Сейчас он в фазе панического ужаса; он идет прямо на Рэмсдена, как бы с твердым намерением пристрелить его тут же, у его собственного камина. Однако из внутреннего кармана он выхватывает не револьвер, а свернутый в трубку документ и, потрясая им перед носом возмущенного Рэмсдена, восклицает:
Тэннер. Рэмсден! Вы знаете, что это такое?
Рэмсден (высокомерно). Нет, сэр.
Тэннер. Это копия завещания Уайтфилда. Энн получила его сегодня утром.
Рэмсден. Под «Энн» вы, я полагаю, подразумеваете мисс Уайтфилд?
Тэннер. Я подразумеваю нашу Энн, вашу Энн, его Энн, а теперь — да поможет мне небо! — и мою Энн!
Октавиус (встает, сильно побледнев). Что ты хочешь сказать?
Тэннер. Что я хочу сказать? (Взмахивает документом.) Знаете, кто назначен опекуном Энн по этому завещанию?
Рэмсден (холодно). Полагаю, что я.
Тэннер. Вы! Вы и я, сударь. Я! Я!! Я!!! Мы оба! (Швыряет завещание на письменный стол.)
Рэмсден. Вы? Этого не может быть.
Тэннер. Это ужасно, но это так. (Бросается в кресло, с которого встал Октавиус.) Рэмсден! Делайте, что хотите, но избавьте меня от этого. Вы не знаете Энн так, как я ее знаю. Она совершит все преступления, на которые способна порядочная женщина, — и во всех оправдается, утверждая, что исполняла волю своих опекунов. Она все будет сваливать на нас, а слушаться нас будет не больше, чем кошка пары мышат.
