Об этом можно судить хотя бы по настоящему названию его произведения.
В 1809 году Котляревский подготовил к печати первое авторское издание «Энеиды». Поэма вышла под таким названием: «Виргилиева Энеида. На малороссийский язык переложенная И. Котляревским. Санкт‑Петербург. В медицинской типографии, 1809 года».
В связи с этим «свидомые» кричат, что это царская цензура заставляла Котляревского называть язык, на котором он писал «Энеиду», малороссийским, что только страх перед «москальским» царизмом заставил Котляревского умолчать об его «украинском» языке. Сия чушь легко опровергается как рукописями писателя, так и его личными письмами, к которым страшная царская цензура не имела доступа.
Как известно, из рукописи котляревской «Энеиды» сохранился лишь отрывок автографа шестой части, представляющий собой четыре небольшие тетради, на первой странице первой из них автор вывел заглавие: «Малороссийская Энеида, часть шестая». А в конце письма к русскому поэту, переводчику «Илиады» Гнедичу от 27 декабря 1821 г., Котляревский писал «Я над малороссийскою «Энеидой» 26 лет баюшки баю»[30]. Заметьте, над МАЛОРОССИЙСКОЙ, а уж никак не над УКРАИНСКОЙ. Это потом все малоросское (русское) неожиданно превратилось в «украинское».
Написанная легко и смешно, она должна была развлечь столичную интеллигенцию. И не более того. А уже потом «свидоми» литературоведы нашли в ее недрах тайный, глубинный смысл — украинскую революционную сатиру, направленную против российского «царату». Ирония судьбы. По сути, Иван Котляревский со своей «Энеидой» — это некое (естественно, более талантливое и высокое по форме и содержанию) подобие «творящего» сейчас Леся Поддеревянского с его «Гамлетом» и «Королем литром». С той только разницей, что Котляревского с его литературным «приколом» сельская интеллигенция записала в основоположники украинского литературного языка. Таким образом, русская литературная шутка фактически стала основой т. н. литературного «украинского языка».
Еще в 1861 году один из вождей украинофилов П. Кулиш назвал Котляревского выразителем «антинародных образцов вкуса», от души поиздевавшимся в своей «Энеиде» над «украинской народностью», выставившим напоказ «все, что только могли найти паны карикатурного, смешного и нелепого в худших образчиках простолюдина», а язык поэмы назвал «образцом кабацкой украинской беседы»[31].
Но что интересно, позднее это не помешало Кулишу, руководствуясь идеями «национального украйинського видродження», внести крупные переделки текста в издание «Энеиды» 1862 года, по которому, как правило, переиздавалась впоследствии поэма. Кстати, Кулиш, на правах образованного, старшего товарища, редактировал и тексты своего друга Шевченко (и не только он).
Ну, хорошо, а как же Валуевский и Эмсский указы, запрещавшие использовать украинский язык, или, как вы говорите, малорусское наречие? Зачем это надо было делать? Чем так малорусское наречие могло навредить Российской империи?
Тут вы опять зацепили одну из любимых мифологем «свидомых украйинцив». Кроме Валуевского циркуляра и Эмсского указа, они в патриотическом угаре как‑то насчитали еще около 180 (!) подобных запретительных административных документов Российской империи. Как всегда, конечно, без ссылок на источники. Представляете, с какой временной плотностью, по какому интенсивному графику работало «украинофобское» законодательство России! А самое главное, зачем же так много‑то? Неужто царским сатрапам не хватило бы одного указа, чтобы раз и навсегда запретить «ридну мову»?
На самом деле все это полная чушь. И чтобы в этом убедиться, необходимо просто прочесть не выдранную из контекста цитатку, а весь текст того же Валуевского циркуляра. Он запрещал не малорусское наречие, а пропаганду южнорусского сепаратизма под прикрытием литературы для крестьян.
Если помните, во время нашей предыдущей беседы я рассказывал о подрывной деятельности поляков‑русофобов на территории Малороссии, готовивших польское восстание (1863‑го) и планировавших втянуть в него малорусских крестьян?
Да, конечно. Тогда фигурировали такие личности, как помощник государственного канцлера России, а потом еще и министр иностранных дел Адам Чарторыйский и его товарищ, инспектор училищ в Киевской, Подольской и Волынской губерниях Тадеуш Чацкий.
Совершенно верно. Так вот, в определенный момент о польской пропаганде сепаратизма среди крестьян Малороссии (под прикрытием литературного украинофильства) стало известно властям. Затем в январе 1863‑го началось польское восстание. В этой ситуации даже «продвинутые» петербургские либералы‑великороссы, пламенно защищавшие до этого момента «угнетаемых царизмом» малороссов, вдруг поняли, к чему и кем была заварена вся эта украинофильская, литературно‑языковая «каша». Смысл происходящего оставался не ясным лишь законченным идиотам.
Как в такой ситуации действовало бы любое правительство любой страны? Естественно, было необходимо предпринять действия, направленные на укрепление национальной безопасности. Именно поэтому летом 1863‑го появился документ под названием «Отношение министра внутренних дел к министру народного просвещения от 18 июля, сделанное по Высочайшему повелению». В нем, в частности, говорилось следующее:
«Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличавшихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер, вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношения к интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т. п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.
В С.‑Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южнорусском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в С.‑Петербургский цензурный комитет. Не малое число таких же книг представляется и в киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что [внимание! это самое любимое место «свидомых», которое они цитируют, вырвав из контекста и выдавая его за личное мнение царского «сатрапа» Валуева. — А.В.] никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии.
Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков. Наконец, и киевский генерал‑губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовною цензурою перевода на малороссийский язык Нового Завета.
Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер‑прокурором св. синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться. О распоряжении этом было повергаемо на Высочайшее Государя Императора воззрение и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения»[32].
