Проще всего, конечно, связаться с ней по мобильному телефону.
И что теперь?
Мэтт понятия не имеет, где она остановилась. И даже если бы знал, имеет смысл звонить первым? Ведь тот номер, что он видел на экране, вовсе не обязательно ее. Он мог принадлежать мистеру Иссиня-Черные Волосы. Допустим, он даже знал бы, какой это отель. Подошел бы, постучал в дверь – Оливия в неглиже, а за спиной у нее этот мужчина с банным полотенцем, обернутым вокруг талии. Что тогда прикажете делать ему, Мэтту? Избить соперника до полусмерти? Ткнуть пальцем в парочку и воскликнуть: «Ага, вот чем вы тут занимаетесь!»?
Мэтт опять попытался дозвониться Оливии по мобильному. Снова нет ответа. Впрочем, на сей раз сообщение он оставлять не стал.
Почему Оливия не сказала ему, где остановится? «Но ведь теперь очевидно, разве нет, старина?» В глазах потемнело. Хватит!
Он позвонил ей в офис, но нарвался на автоответчик: «Привет, это Оливия Хантер. Меня не будет до пятницы. Если у вас что-нибудь важное, свяжитесь с моей помощницей, Джейми Сью, ее номер шесть-четыре-четыре…»
Так Мэтт и поступил. Джейми ответила после третьего гудка:
– Офис Оливии Хантер.
– Привет, Джейми, это Мэтт.
– Привет, Мэтт.
Обеими руками он держал руль и говорил через микрофон – это всегда производит странное впечатление, точно какой-то сумасшедший болтает сам с собой. Когда говоришь по телефону, надо держать его в руке.
– У меня к тебе один вопрос.
– Слушаю.
– Ты не знаешь, в каком отеле остановилась Оливия?
Она не ответила.
– Джейми?
– Да. Могу посмотреть, если ты подождешь немножко. Есть тут один номер, она оставила на тот случай, если вдруг у какого клиента возникнет что-нибудь срочное.
Главное, чтобы Джейми не уловила отчаяния в его голосе. Если он скажет, что пытался дозвониться жене и нарвался на автоответчик, Джейми удивится, почему он просто не мог подождать, пока Оливия ему перезвонит. Он пытался сочинить какой-нибудь убедительный предлог.
– Да, знаю, – произнес Мэтт. – Но я хотел послать цветы. Сделать сюрприз.
– О, понимаю! – В ее голосе энтузиазма не звучало. – По какому-то особому поводу?
– Нет. – Затем он небрежно добавил: – Но черт побери, медовый месяц у нас все продолжается. – И фальшиво хохотнул.
Неудивительно, что Джейми не засмеялась в ответ. Возникла долгая пауза.
– Ты еще там? – спросил Мэтт.
– Да.
– Так где она остановилась?
– Ищу, ищу. – Он слышал приглушенное щелканье по клавиатуре компьютера. – Мэтт?
– Да?
– Тут у меня еще звонок. Давай я сама тебе перезвоню?
– Конечно. – Ему уже совсем не нравилось все это. Он продиктовал Джейми номер своего мобильника и отключился.
Что, черт побери, происходит?!
Телефон завибрировал. Мэтт взглянул на определитель номера. Звонили из офиса. Роланда даже не потрудилась поздороваться.
– У нас проблемы, – с ходу заявила она. – Ты где?
– Только что свернул на автостраду.
– Разворачивайся. Езжай на Вашингтон-стрит. У Эвы хотят отобрать имущество.
Он чертыхнулся.
– Кто?
– Пастор Джил заявилась к ней с двумя своими сыновьями-громилами. Они угрожали Эве.
Пастор Джил. Женщина, известная своим неистовым религиозным рвением и довольно странными актами благотворительности, в результате которых она окружила себя толпой детишек, и они жили с ней до тех пор, пока на них приходили талоны на получение продуктов. Эти шайки часто совершали набеги на дома бедняков.
Мэтт резко свернул вправо.
– Еду! – бросил он в трубку.
Через десять минут он притормозил на Вашингтон-стрит. Район располагался неподалеку от Бранч-Брук-парка, ребенком Мэтт играл там в теннис. Он играл вполне прилично, родители даже ездили вместе с ним на турниры в Порт-Вашингтон на уик-энды. Мэтт попал в десятку самых перспективных теннисистов в возрасте до четырнадцати. Но семья перестала приезжать в Бранч-Брук. Мэтт не понимал, что происходило с Ньюарком. Ведь прежде там проживало вполне благополучное общество. Но постепенно, в пятидесятые и шестидесятые годы самые богатые его обитатели начали переезжать на окраины, что было вызвано вполне естественными причинами. Подобное происходило повсюду. И вот центр Ньюарка опустел. Те, кто переехал – пусть даже на несколько миль, – уже никогда не вернулись. Отчасти то было вызвано уличными волнениями в конце шестидесятых. Отчасти – просто расизмом. Но за всем этим стояло что-то еще, гораздо худшее, вот только Мэтт так и не понял, что именно.
Он вышел из машины. В этом районе проживали в основном афроамериканцы. И большинство его клиентов тоже были афроамериканцами. Мэтт немало размышлял на эту тему. В тюрьме он довольно часто слышал слово на букву «н».[5] Он и сам его произносил, чтобы не выделяться среди остальных, но со временем оно стало казаться ему менее отталкивающим, хотя более мерзостного прозвища для людей, не похожих на тебя, придумать невозможно.
В конце концов Мэтт был вынужден предать все, во что некогда верил, – в свободу и равенство окраин, в ложь о том, что цвет кожи ничего не значит. В тюрьме цвет кожи значил все. Здесь же, на свободе, практически то же самое, однако по форме иное, и цвет кожи по-прежнему означал почти все.
Он оглядел сцену действия, и в глаза сразу бросился интересный образчик граффити. На старой кирпичной стене кто-то вывел два слова огромными, высотой в четыре фута, буквами:
СУКИ ЛГУТ!
В иных обстоятельствах Мэтт не стал бы останавливаться и изучать это произведение изобразительного искусства. Сегодня сделал это. Буквы красные, наклонные. Даже если читать не умеешь, непременно ощутишь в этих словах ярость. Мэтт подумал об авторе надписи – интересно, что толкнуло его на подобный способ самовыражения? Может, это просто акт вандализма или первый шаг к чему-то более разрушительному и страшному?
Он двинулся к дому, где проживала Эва. Возле него стоял загруженный до отказа «мерседес» пастора Джил. Один из ее сыновей дежурил возле машины – стоял, скрестив руки на груди. Лицо у него было хмурое. Мэтт оглядел окрестности. Все соседи высыпали из домов и околачивались поблизости. Чей-то малыш двух лет сидел на старой газонокосилке. Видимо, ее использовали в качестве прогулочной коляски. Мать что-то бормотала себе под нос. Люди смотрели на Мэтта – белый человек для них, конечно, не новость, однако любопытно, зачем он забрел в их края. Сыновья пастора Джил грозно уставились на него. Улица притихла. Прямо как в вестерне. Зеваки приготовились к шоу.
– Что вы тут делаете? – спросил Мэтт.
Братья, очевидно, были близнецами. Один следил за Мэттом, другой грузил коробки в «мерседес». Мэтт даже глазом не моргнул, продолжая улыбаться, подходил все ближе и ближе.
– Хочу, чтобы вы прекратили это. Немедленно.
– А ты кто такой?
Вышла пастор Джил. Взглянула на Мэтта, тоже нахмурилась.
– Не имеете права выбрасывать ее на улицу, – произнес Мэтт.
Пастор Джил откинула его надменным взглядом.
– Эта резиденция принадлежит мне.
– Нет, не вам. Государству. Вы лишь претендуете на жилье для устройства в нем благотворительного приюта для малолеток.
– Эва не желает соблюдать правила.
– Какие именно?
– Мы религиозная организация. У нас строгие моральные принципы. Эва нарушила их.
– Каким образом?
Пастор Джил усмехнулась:
– Боюсь, это не вашего ума дело. Как, кстати, ваша фамилия?
Ее сыновья обменялись выразительными взглядами. Один поставил коробку с вещами Эвы на землю. И оба развернулись к нему. Мэтт указал на «мерседес» пастора:
– Неплохая тачка.
Братья двинулись к нему. Один вышагивал набычив шею. Другой сжимал и разжимал кулаки. Мэтт напрягся и почувствовал, как в ушах зашумела кровь. Странно, но гибель Стивена Макграта – результат досадной «промашки» – не научила его бояться насилия. Если бы той ночью он вел себя более агрессивно… Впрочем, какое теперь это имеет значение? Мэтт получил важный урок физического противостояния: тут никто ничего не может предсказать. Обычно побеждает тот, кто нанес первый удар. Обычно побеждает более крупный и сильный. Но если уж драка разгорелась и глаза дерущихся слепит ненависть, произойти может все, что угодно.
– Ты кто такой? – спросил парень с бычьей шеей.
Мэтт не стал рисковать. Вздохнул и достал мобильник с камерой.
– Боб Симпли. Девятый новостийный канал.
Это их сразу остановило.
Он направил камеру на семейку Джил, сделав вид, что включает ее.
– Если не возражаете, сниму, чем вы тут занимаетесь. Фургон с операторами и телеоборудованием подъедет минуты через три.
Братья вопросительно уставились на мать. Лицо Джил расплылось в фальшивой улыбке.
– Мы просто помогаем Эве переезжать, – сказала она. – В район получше этого.
