хмурой и молчаливой, зато в доме всегда будет что поесть. А вопросы еды и игрушек были для него самым животрепещущим. Глядя на одноклассников, чьи родители были такими же простыми советскими гражданами, как и он с матерью, мальчик всегда поражался огромной разнице. По сравнению с ним они смотрелись детьми заморских буржуев.
Да, конечно, сердобольные мамаши его одноклассников старались хоть как-то поддержать заморыша. Зная в какой обстановке он растет, они частенько подкармливали Сашку бутербродами с докторской колбасой, угощали шоколадками из местного продуктового, что расположился рядом со станцией. Даже пару раз подарили на Новый год «Фанту» и «Пепси-колу». И все равно он их недолюбливал. Да и как он мог относиться к ним по-другому, когда их же дети дразнили его обидным прозвищем — Сашка-побирушка.
Он злился, терпел сквозь слезы и одновременно очень боялся, что однажды не сдержится и побьет обидчиков. А это бы означало крах всего, что он имел. Родители мальчишек вряд ли после этого станут угощать его недоступной дома вкуснятиной и дарить подарки.
Все это не шло ему на пользу. В душе малыша из года в год зрел, постепенно превращаясь в новую реальность, отнюдь не детский план мести. И чем больше взрослые делали ему добра, тем больше копилась обида и тем злее становились Сашкины мысли.
Чем бы это закончилось, предсказать несложно, но в один июльский день все в жизни Сашки перевернулось с ног на голову.
* * *
Воскресный денек принес в Москву назойливую жару, а вместе с ней сизую дымку выхлопных газов и тягостный запах гудрона от плавящегося под солнцем асфальта. А еще в воздухе ощущалось что-то такое, что возникало в столице лишь летом, в безветрие, и что седой ученый с заумным лицом из телевизионной передачи «Очевидное-невероятное» обозвал непонятным для Сашки словом: «смог».
— Мам, а что такое смог? — сидя на колченогом табурете и, от нечего делать, болтая ногами, задал он вопрос.
Вяло повернув голову в его сторону, с хрипотцой, столь характерной для заядлых курильщиков, она глухо ответила:
— Ты спроси чего полегче… Я на трех работах вкалываю: в твоей школе полы мою, в летнем кафе на Бескудниковском проезде убираюсь, да еще и в детский сад ночным сторожем на полставки устроилась. Мне, сынок, книжки умные читать некогда, ноги бы не протянуть от таких трудов.
Она облокотилась на спинку продавленного дивана, обессилено опустила голову на согнутую руку и тяжко вздохнула.
— Вот был бы у тебя батька нормальный, как все мужики, разве бы мы тогда сводили, вот так, концы с концами? Так на него, черта лысого, даже алименты подавать невозможно. Недееспособный он, якобы. На всю свою лысую голову больной… А как бабок в парках окорячивать, так тут он первый мастак…
Она замолкла, ссутулилась и, обхватив себя за плечи руками, застыла со страдальческим выражением лица.
— Мам, а что такое окорячивать? — с неподдельным интересом загорелся мальчишка.
— Забудь, — строго, как отрезала, распорядилась мать. — Это я сгоряча сболтнула, не подумавши.
Однако забавное слово прочно засело в голове у Сашки. Он даже подумывал сбегать во двор и поинтересоваться у старших пацанов, что оно означает, как в этот момент во входную дверь позвонили.
Мать нехотя поднялась с дивана и, пробурчав под нос: «Опять пьянь какая-нибудь приперлась», отправилась открывать дверь. Любопытный Сашка увязался за ней.
Но на этот раз она ошиблась, и это были не ее друзья-забулдыги. На пороге стоял незнакомый высокий жилистый мужик с морщинистым лицом и абсолютно лысой головой, сразу же вызвавшей у Сашки образ скелета.
— Здоров, Лидка! Не ждала уже, поди меня, шалава?
Сашка видел, как мать мгновенно поменялась в лице: такой испуганной на его памяти она не была еще никогда. Однако испуг прошел так же быстро, как и появился, а вслед за этим вечно хмурое и изможденное лицо матери озарилось… искренней радостью.
— Ты ли это? — Юцевич бросилась незнакомцу на шею. — Ива…
Тот грубо заткнул ей рот ладонью и тихо просипел:
— Ты меня с кем-то путаешь. Я не Иван, а брат его двоюродный… Сергей. Понятно?
Его глаза недобро блеснули, а верхняя губа хищно подобралась.
Теперь мать выглядела растерянной.
— Да как же так-то?.. — только и смогла произнести она.
— А вот так.
Лысый вытащил из кармана паспорт, развернул его на первой страничке и, сунув матери под нос, рявкнул:
— Читай, дура!
Глаза матери забегали по строчкам.
— Сергей Николаевич… — пролепетала она и закашлялась, видимо, подавившись собственной слюной.
Прочистив горло, Юцевич боязливо посмотрела на лысого и, кивнув на Сашку, осторожно произнесла:
— Сережа, познакомься, это твой сы… — она прервалась, и испуганно уточнила: — Это мой сын Сашка. Ему уже восемь…
Подняв руку вверх, гость прервал речь матери. Он закатил глаза вверх, зашевелил губами и, что-то подсчитывав в уме, значительно подобревшим взглядом взглянул на мальчишку.
— Ну, здравствуй, Сашка. А я папкин брат двоюродный, дядя Сережа. С сегодняшнего дня буду тебе за отца. И жить я буду с вами. Если будешь послушным хлопцем — мы с тобой поладим. Но, учти, если что не, по-моему, сделаешь…
Он легонько взял двумя пальцами Сашку за ухо, чуть потянул вверх и, ухмыляясь и растягивая слова, пропел:
— Сашко, за ушко, да на солнышко…
Испуганный мальчишка не мог произнести ни слова.
— Молчишь? Это правильно. Будем считать, ты меня понял. А теперь, малек, брысь отсюда! Нам с мамкой надо посидеть, покалякать о том о сем….
Лысый сальным взглядом поглядел на мать, а та, разомлев от намека, совершила и вовсе немыслимое для нее дело. Она покорно опустила глаза и раскраснелась, словно провинившаяся школьница в кабинете директора. Приняв это как должное, новоиспеченный глава семьи по-хозяйски сбросил свои стоптанные запыленные туфли посреди прихожей и деловито прошагал на кухню. Он поставил старенький дорожный чемоданчик на кухонный стул, раскрыл его и вытащил оттуда нехитрые гостинцы: две бутылки водки, банку консервов «Бычки в томатном соусе», колечко «Краковской» колбасы и плитку молочного шоколада, которую, немного поколебавшись, вручил Сашке.
— Лидка, разбирай закуску! Будем встречу отмечать и мое…
Он осекся, как-то странно покосился по сторонам. Подойдя к настежь распахнутому окну, он закрыл его и зачем-то защелкнул на шпингалет.
— Возвращение, короче, праздновать будем, — добавил он негромко и, строго зыркнув на Сашку, угрожающе цыкнул: — Ты почему еще здесь стоишь? А ну, мелкота, брысь к себе в комнату!
Испуганный мальчишка пулей выскочил в коридор. Правда, убегать в спальню Сашка не стал, а, прижавшись к стене, затаился. Отсюда ему было хорошо слышно, как мать, чуть замявшись, извиняющимся голосом пролепетала:
