смоль волосами, смахивающий на свинопаса с Кривой Пичуги. Фолкмар тогда посоветовал девице сходить к тому свинопасу, и она пошла. Чем окончилось дело, он узнавать не стал. В тот же вечер они с Ницелем уехали.
— Боги как люди, а люди как боги, где это видано, позор небесам… — пели боги голосом Крепкой Эльи, а темная кукла Безумного заметалась по небесной ткани, сверкая глазками-пуговицами. Она обошла каждую тряпичную куклу, сидящую на ватных небесах и те пооткрывали свои рты, — Лукавый яд влил в уши он другим богаам… мы не люди, мы не люди вопил Безумный, вернуться я Мудрецу на дам… ой-яй не дам… Спустившийся да не взойдет вновь, кричала дюжина вот и вся любоовь…
— Хельга, меня мучает жажда! — поднял пустую кружку заезжий странник с длинным усатым лицом, пока десять тряпичных кукол ломали лестницу в небо, по которой пытался взбираться Мудрец в красном, чтобы вернуться домой.
— Так помочись в кружку и выпей, или оторви свою задницу и подойди сам! — закричала Хельга и зрители засмеялись в самый трагичный момент представления, — Тайра-то умотала к горе Перемен, представляешь? — обратилась Хельга к Фолкмару, немного раздражившись, — Оставила меня совсем одну. Говорит, на турнире найду себе благодетеля. Потаскушка. Да ведь точно найдет, красивая как племенная кобыла. За ней многие здесь ходили, были и богатеи. Все перебирала, междуножьем своим, все не нравится. А от Тодрика помощи не жди, тряпку в жизнь в руки не возьмет. Правда, торгуется хорошо. У меня так не получается, давеча три бочки с элем выторговал за полцены. Еще пива? Так уж и быть, третья бесплатно, сколько уж не виделись, — Хельга наполнила кружку, рядом поставила большую тарелку горячей похлебки, — Больше мяса, как и просил. Но похлебка закончилась. Если захочешь добавки, могу подать гуляш… Погоди-ка…
Зоркий взгляд Хельги упал куда-то поверх плеч Фолкмара, она гневно кинула мокрое полотенце на широкое плечо и двинулась вперед. В проем двери робко просунул голову Дуг. Он обескураженно оглядывал таверну, видимо, в поисках своего наставника. Для этого ему пришлось просунуть еще и тело.
— А ну вон! — прогремела Хельга, решившая использовать мокрое полотенце в качестве оружия, уже наматывая его на кулак, — Не хватало мне еще тут щенков с Псового! С каких это пор вы суете свой нос в приличные заведения?!
— Отверженный, Отверженный, Мудрец теперь Отверженный, гремели небесааа… — тянула Элья.
— Хельга! — поспешил за ней Фолкмар. Перепуганный Дуг дал было деру, но Хельга оказалась быстрее, тридцать весен в таверне научили ее стремительности, — Этот парень со мной. Он мой оруженосец.
— Правда? — Фолкмар никогда не видел таких круглых глаз, — А где же Ницель?
«Она даже не подумала, что я мог посвятить его в рыцари. Конечно, когда мы уходили, он был уже слишком стар, чтобы начинать. Эта вина будет всегда на моих плечах. Самая глубокая моя рана».
— Время его окончилось. Он умер, — Фолкмар не уточнил, когда именно.
— Жаль его. Хороший был мужчина, хоть и бесхарактерный, — ответила Хельга, разматывая оружие с кулака. Она окинула взглядом Дуга с ног до головы: босые ноги, грубая рубаха из мешковины, веревка вместо пояса, шерстяные штаны, ставшие ему уже давно малы… и он очень давно не стригся, — Ладно, раз уж оруженосец, пусть проходит. Только не натопчи мне здесь. Нанесешь с пяток песка, потом гони псов с таверны.
— Спасибо, Хельга, — и все-таки добрая она была женщина, подумал Фолкмар.
— Если будете садиться — выбирайте какой-нибудь дальний стол, не пугайте мне постояльцев. Тут одного барчука покусала молочная сука, он шарахается от всего, что напоминает ему о собаках, — бросила она, удаляясь.
— Тебе чего? — нахмурившись, спросил Фолкмар Дуга.
— Конюший спрашивает, нужно ли чистить Чемпиона. Говорит, если хотите чистого коня, нужен еще медяк. Иначе он к нему не притронется.
— Я тебе, кажется, ясно сказал — следи за Ницелем, или у тебя уши смолой заросли? Так я дам подзатыльник, и она вылетит.
— Чемпион просто стоит, к нему никто не подходит. А кто приезжает, сразу идет в таверну, — Дуг с обидой вытер сопливый нос. Там, где блестит море, дули холодные ветра, — К тому же господин Ницель так смердит, что к нему не подлетают даже мухи.
Это была чистая правда. Верный слуга и при жизни-то не отличался ароматами, а после смерти и вовсе дал себе волю.
В таверне было тепло, сухо и пахло вкусно. Дуг не спешил откланиваться, стараясь подольше погреться, но был начеку. Он пялился на разноцветный пол, на куклы, на сладкоречивую девушку с лютней, но больше его занимали запахи. Дуг принюхивался с момента, как только просунул голову в проем. Все-таки Ницель сильно отличался от гуляша.
«Он голоден, — со вздохом подумал Фолкмар, — он просто нищий мальчишка, который хочет есть. Не надо поступать с ним так же, как с беднягой Ницелем».
— Видишь вон тот стол в углу? Тащи туда тарелку с похлебкой и мое пиво, они у Хельги. Да смотри не пролей. Будем уходить, возьму еще орешков на вечер. Здесь их очень вкусно жарят.
Долго объяснять Дугу не пришлось. Детей с трущоб не напугать мокрыми полотенцами, когда они привыкли к подбитым сталью сапогам.
— Сьер Фолкмар отправил меня за похлебкой, — Дуг обхватил обжигающе-горячую тарелку, замерзшие пальцы впервые за несколько лун ощутили тепло. В ночлежки по весне пробиралась сырость, тогда мерзли даже кости.
Хельга схватила мальчишку за тонкое запястье, слегка склонившись над ним:
— Ты же знаешь, мальчишка, к кому в оруженосцы пошел? — спросила она тихим голосом.
Дуг посмотрел на нее счастливыми карими глазами:
— К человеку, который кормит меня похлебкой, госпожа, — ответил он.
— Так знай — он проклят, — Хельга совершенно не умела хранить секреты. Хотя она не считала своим долгом хранить то, что хранить не обещала. Фолкмар никогда не просил держать его тайну в секрете, потому как знал, что женщины, даже самые сознательные, обязательно когда-нибудь все разболтают. Окончательно он в этом убедился, когда одна немая прачка выдала тайну своего господина, ходившего к ее сестре на ночную побывку. Выдала она ее несколько раз, чтобы об этом уж точно узнала вся страна.
Когда Фолкмар нечаянно отдал концы и воскрес прямо на глазах у Хельги, та и сама не говорила некоторое время. Однажды она попросила его умереть на глазах у остальных, чтобы ей поверили. Но старик никогда не умирал нарочно, он все же считал, что смерть — сокровенное, священное действо, которое нельзя выставлять на потеху толпе. Особенно, когда это твоя собственная смерть. С тех пор прошло много времени, и все забыли и
