Во время допроса Лестрейд бормотал что-то об открытом ящике Пандоры. Не было никакого сомнения, что единственным связующим звеном между Уайтчепельским Убийцей и его жертвами служили исключительно смерти последних, но полиция не могла отбросить возможности того, что это были предварительно организованные убийства каких-то особенных женщин. Прямо сейчас в участке на Коммершиал-стрит Эбберлайн, Тик и другие составляли и сравнивали биографии Николс, Чэпмен и Шон, уже обросшие таким количеством деталей, каким не могло похвастаться жизнеописание какого-нибудь крупного государственного деятеля. Если бы они смогли найти малейшую связь между покойными, кроме того, что все они являлись вампиршами-проститутками, она могла бы привести к убийце.
Дознание началось ранним утром и растянулось до вечера, а Бакстер обратил внимание на то, что Шон делала в ночь своей смерти. Гешвиц, багровая от недавнего кормления, сообщила, что Лулу покинула снимаемый ими чердак где-то между тремя и четырьмя часами утра. Тело нашел констебль Джордж Нив в начале дежурства, примерно после шести. Покончив с Лулу прямо у всех на виду, убийца оставил ее на пороге располагавшейся в подвальном этаже квартиры. Там жила семья польских евреев, из которых на чем-то отдаленно напоминающем английский мог говорить только ребенок. Все они утверждали, как рассказала маленькая девочка после длительной перепалки на идише, что ничего не слышали, пока констебль Нив не разбудил их, чуть не снеся дверь. Ребекка Космински, вызвавшаяся переводить, оказалась единственным вампиром в семье. Женевьева уже видела ей подобных: Меллиса д'Акве, обратившая Шанданьяка, была из таких. Ребекка могла стать всесильным матриархом обширного клана, но вот вырасти — никогда.
Лестрейд беспокойно ерзал, с откровенным цинизмом называя происходящее не более чем потехой для публики. Он с большим удовольствием прочесывал бы сейчас место преступления, а не сидел на твердой скамейке, сделанной для крепких задов и коротких ножек двенадцатилетних мальчишек, но он не имел права вмешиваться в дела Фреда Эбберлайна слишком часто. Инспектор мрачно поведал Женевьеве, что Бакстер знаменит длительностью проводимых им допросов. Подход коронера отличало навязчивое — если не сказать, откровенно утомительное — внимание к выбиванию из свидетелей не имеющих к делу деталей, а также поразительная бесцеремонность и грубость заключений. В итоговых замечаниях по делу Энн Чэпмен Бакстер составил гипотезу, основываясь на сплетнях, подслушанных в Мидлсекском госпитале, что убийцей или заказчиком преступления был американский доктор. Этот неизвестный эскулап, проводя исследования по физиологии живых мертвецов, по слухам, предложил двадцать гиней за свежее сердце вампира. Некоторое время царила суматоха, пока Эбберлайн пытался выследить иностранца, но затем выяснилось, что сердце вампира, пусть и несколько подпорченное, можно было, пренебрегая всякой этикой, купить в любом морге всего лишь за шесть пенсов.
Бакстер сделал перерыв перед полуночью и возобновил дознание ближе к утру. Уже были доступны результаты вскрытия, и теперь дело касалось в основном череды медиков, которые набились в морг лазарета Уайтчепельского работного дома, дабы исследовать останки Лулу Шон.
Первым вышел доктор Джордж Бэгстер Филлипс, полицейский хирург округа Н, хорошо известный в Тойнби-Холле, — он проводил предварительный осмотр тела, найденного на Чиксэнд-стрит, и он же сделал более детальное вскрытие. Это привело ко вполне очевидным фактам: Лулу Шон ударили ножом в сердце, выпотрошили и обезглавили. Бакстер чуть не отбил себе руку, пытаясь унять гнев присутствующих, который последовал за объявлением вполне ожидаемых откровений.
Согласно закону дознания должны были проводиться в общественных местах, полностью открытых для прессы. Женевьева уже не раз выступала свидетелем в связи со смертью нескольких бедняков в кроватях Тойнби-Холла и знала, что единственным зрителем на подобных мероприятиях обычно становился мающийся от скуки вольный журналист из Центрального агентства новостей, иногда к нему присоединялся друг или знакомый покойного. Но сейчас зал оказался еще более переполнен, чем вчера, а скамьи несли на себе такой груз, словно на сцене Кон Донован сражался с Монком за звание чемпиона в легком весе. Кроме репортеров, захвативших весь первый ряд, Женевьева заметила кучу изможденных, по большей части не-мертвых женщин в цветастых нарядах, небольшое число хорошо одетых мужчин, несколько затянутых в униформу помощников Лестрейда и по паре священников, искателей сенсаций и социальных реформаторов.
В центре комнаты сидел длинноволосый вампирский воин, справа и слева от которого, несмотря на большое количество присутствующих, места пустовали. Давно умерший, он был одет в форму Карпатской гвардии принца-консорта со стальным нагрудником; довершала картину феска с кисточкой. Его лицо казалось смятым белым пергаментом, но глаза, кроваво-красными кусками мрамора угнездившиеся в мертвой пустыне кожи, постоянно подергивались.
— А вы знаете, кто это? — спросил Лестрейд.
Женевьева кивнула.
— Это Костаки, один из прихлебателей Влада Цепеша.
— От них у меня мурашки по коже, — признался «новорожденный» детектив, — от старейшин.
Женевьева чуть не рассмеялась. Костаки был моложе ее, и он присутствовал здесь явно не из праздного любопытства. Дворец заинтересовался Серебряным Ножом.
— Каждый день в Уайтчепеле несколько человек оказываются убиты такими способами, которые неведомы даже Владу Цепешу, или живут так, что жизнь их хуже смерти, — сказала Женевьева, — но год за годом Лондон притворяется, что мы находимся так же далеко, как Борнео. Но подай им парочку убийств покровавей — и тут становится не продохнуть от зевак и желающих помочь филантропов.
— Возможно, это даже принесет какую-то пользу, — заметил инспектор.
Доктора Бэгстера поблагодарили и отпустили, коронер вызвал Генри Джекила, доктора медицины, доктора Оксфордского и Кембриджского университетов, члена Королевского общества и так далее. Солидный мужчина лет пятидесяти с гладким лицом, явно красивый в молодости, подошел к кафедре и принес клятву.
— Как только где-нибудь убивают вампира, — объяснил Лестрейд, — Джекил тут же начинает виться поблизости. Есть в нем что-то подозрительное, если вы понимаете, о чем я…
Ученый, который первым дал детальное и анатомически точное описание совершенных зверств, был «теплым» только в том смысле, что не стал вампиром. Доктор Джекил всегда держал себя в руках, и от его холодности возникало неприятное ощущение, что никакого сочувствия к жертвам он не испытывает. Тем не менее Женевьева слушала с интересом — причем с большим, чем принявшиеся дружно зевать репортеры в первом ряду — те показания, которые вытащил из него Бакстер.
— Мы еще недостаточно изучили изменения, происходящие с человеческим метаболизмом после так называемого обращения из обычной жизни к состоянию не-смерти. Нам крайне трудно добыть точные сведения, а суеверия лондонским туманом окутывают объект исследования. Мои работы сталкиваются с безразличием властей, даже с враждебностью. Тем не менее мы все можем извлечь из них выгоду. Возможно, расслоение общества, которое ведет к трагическим инцидентам вроде смерти этой девушки, можно будет вовсе изжить.
Анархисты снова зароптали. Без общественного расслоения они бы лишились цели своего дела.
— Слишком многое из того, во что мы верим относительно вампиризма, — это просто народные сказки, фольклор, — продолжил Джекил. — Кол в сердце, серебряная коса. Тело вампира обладает потрясающей упругостью и устойчивостью, но массивное поражение жизненно важных органов ведет к настоящей смерти, как в данном случае.
Бакстер хмыкнул и спросил доктора:
— Значит, по-вашему, преступник не следовал обычным суеверным практикам охотника на вампиров?
— Именно так. Мне бы хотелось озвучить некоторые факты этого дела, чтобы дать точку зрения, противоложную той, которую распространяют безответственные журналисты.
