— Всё нормально, Суреш. Я, хоть и медитирую, но всё помню, — отзываюсь я. Поднявшись с силиконового коврика, беру с изголовья кровати белое махровое полотенце, иду в душ. Струи тёплой воды, текущей по моему телу, окончательно смывают чувство неуверенности в своих силах.
Вспомнив эту же тюрьму сорок лет назад, невольно улыбаюсь. Да, условия заключения значительно изменились за эти годы. Не верится уже, что когда-то я вынужден был поливать голову водой из грязного общего бака черпаком, используемым всеми двадцатью пятью заключёнными моей камеры. Обычно, этот черпак использовался с целью подмывания жопы. В те далёкие годы четверть населения всей планеты имела опыт пребывания за решёткой. Сегодня людей с серьёзными отклонениями от общественной морали или потерявших контакт с КР заключают в одиночные камеры. Вообще это такое редкое явление, что все двенадцать человек, находящихся в заключении по всему миру, знают друг о друге через новостные каналы. Размышляя, не спеша вытираюсь стерильно чистым, пушистым полотенцем. Ход моих мыслей прерывает лишенный эмоций женский голос, сообщая из громкоговорителей, скрытых под потолком камеры:
— Василий Караваев, вы вызываетесь в виртуальный зал заседаний. Дело № 71 об «Умышленном отключении от КР», статья 97(а). А также слушания по статье 103(а, в) «Организация деструктивной секты» и статье 101(с) «Пропаганда самоубийства».
— Одну минуточку, я уже иду, — спокойно отвечаю потолку. Одеваю белую чистую рубашку и оранжевые конопляные брюки, выхожу из душевой комнаты в камеру. Там, под потолком уже несколько минут терпеливо ждёт моего появления и имплантированного мне под кожу чипа, миниатюрный видеодатчик с чувствительным сенсором. Двадцать четыре часа в сутки он направлен на мою голову, фиксируя каждое мое перемещение внутри камеры, изменения температуры тела, кровяного давления, отмечая всякий всплеск нейронной активности мозга. Я заперт в огромном томографе, напичканном всевозможной электроникой, автоматикой, охраняемый вертухаями, и обвиняемый виртуальными прокурорами. Ну, здравствуй, прекрасный новый мир! Осталось лишь одно место, куда не может заглянуть коллективный разумный брат. Душевую комнату, совмещенную с туалетом, оставили свободной от видеонадзора, по закону о правах человека. Выйдя из душевой, вижу на экране большого, в половину стены, монитора лицо судьи. С судьёй мне повезло. Она смуглая молодая женщина лет тридцати, с индусскими чертами лица. Голубые глаза и светлые длинные волосы делают её внешность довольно необычной. Редкий окрас, нестандартный экстерьер, — мимоходом подумалось мне. Я приветливо улыбнулся своей 3D-собеседнице. Она, расценив мою улыбку как приветствие, кивнула в ответ и произнесла официальным тоном, обращаясь в камеру:
— Заключённый Караваев Василий, приносим вам извинения за столь длительное нахождение в статусе подозреваемого. За истекшую неделю Международная полиция подготовила ваше дело для перевода под собственную юрисдикцию. Я также рассмотрела собранные следствием материалы. Статьи, согласно которым вы обвиняетесь, находятся вне моей компетенции. Прошение о переводе вашего дела в международный суд удовлетворяю. На датчике, сканирующем отпечатки моих пальцев, над кроватью, заморгал зелёный индикатор и появилась надпись — «Интерпол». Экран монитора разделился на две части. В одной появился общественный обвинитель, а в другой — новая судья. Она была практически копией предыдущей, только кожа её лица была значительно темнее. Обвинителем оказался обычный китаец, точнее его кибер-голограмма. Живых представителей власти давно уже не существовало. КР представлял через киберслужащих интересы всех людей планеты. Поправив очки на своих щёлках-глазах, обвинитель взял электронную папку со стола перед собой.
— Я, от лица всех наций, обвиняю Караваева Василия, русской национальности, 1973 года рождения, согласно статьям 97(а), 103(а, в) и 101(с), произнес он для меня на русском, несмотря на то что я, так же как и все, знал практически все основные языки. — Уважаемая судья, преступление, содеянное обвиняемым, считается настолько тяжким, что выходит за рамки предусмотренного международным правом максимального наказания. Мы считаем, что пожизненного заключения недостаточно для этого человека. Наша планета потеряла более двух миллионов человек из-за смертей, причиной которых стали многочисленные самоубийства, вызванные деятельностью полумистической деструктивной секты, возглавляемой этим человеком. Ваша честь, мы обращаемся к вам с просьбой, ввиду исключительности совершённого преступления и в связи с тем, что подсудимый, представляющий социальную опасность, категорически не желает раскаиваться в содеянном, заменить наказание пожизненным заключением, на высшее наказание — смертную казнь через электрический стул.
— Я рассмотрю ваше прошение, уважаемый обвинитель. Но сейчас я хочу спросить обвиняемого, считает ли он себя виновным? И если считает, то желает ли он раскаяться?
Судья, поправив свои длинные светлые волосы и откинувшись в большом мягком кресле, внимательно принялась рассматривать моё лицо на экране своего монитора. Выдержав паузу, судья бросила взгляд в сторону и продолжила. — В деле отмечено, что обвиняемый отказался от услуг общественного защитника. Верно ли это? Желает ли обвиняемый высказаться в свою защиту?
— Да, ваша честь, я действительно не нуждаюсь в защите, так как по основной части предъявленных обвинений признаю себя виновным, — расположившись удобно в тюремном кресле, отвечаю я, беру записную книжку, раскрываю ее на заложенной страничке и продолжаю. — Я признаю себя виновным по статье умышленное отключение от КР. Я частично признаю себя соучастным в организации деструктивной секты и не признаю себя виновным по статье о пропаганде самоубийства. С учётом тяжести совершённых мною преступлений, ходатайствую о назначении высшей меры наказания, а именно — смертной казни, ваша честь! Благодарю.
Глава 6
Музыка, рвущаяся из огромных динамиков клуба «Вест энд», сотрясает всё пространство округи Солигао. Звук ощутимо давит даже на парковке возле входа. Давно я здесь не был. Более двух лет, наверное. Последний раз, когда мы «сварили» в моей лаборатории МДМА. Тот символичный день белого кристаллического ветра, по майянскому календарю, наверное, запомню на всю жизнь. Неудивительно! Тогда, довольный, с утра удолбанный в хлам, я возвращался именно из «Вест энда» домой, в компании трёх гоанских волшебниц. Откуда мне было знать, что спустя три дня меня арестуют и посадят в тюрьму? Не думал я и в тюрьме, что ещё раз попаду по собственной воле сюда, в ночной клуб, где за психоделической транскультурой стоят продажные копы и работающие на них драгдилеры.
Заплатив пятьсот рупий в кассе, протягиваю крепкому и высокому индусу на входе билет. Кто бы мог представить всего лет пять назад, что в обозримом будущем мне придётся платить за вход на трансовое мероприятие. Тогда я был абсолютно уверен, что таким активным транс-персоналиям, вроде меня, полагался свободный вход как минимум. Более того, нам должны доплачивать за то, что мы поддерживаем эту культуру и всякий раз приводим с собой на пати несколько туристов. Сколько денег здесь оставили мои друзья-турики за все предыдущие годы? Наверное, хозяин клуба, возле джипа которого я припарковал свой байк, потратил на свою престижную тачку не меньше, чем принесли ему мои знакомые туристы за эти годы. Сколько денег здесь потрачено на наркотики и алкоголь — не счесть! Всё меняется, и сейчас уже нельзя пройти в клуб как раньше, со словами: «…Это моя трансовая культура. Трансовый танцпол — мой дом. Я никогда не плачу за вход». Сейчас на мои вопросы охранникам: «Кто же будет сюда ходить, если мы, живущие здесь фрики, не будем приводить к вам сотни туристов» — мне просто ответят fuckoff.
Всё свершилось очень просто и быстро. Полиция взяла под контроль единственные два с половиной клуба, работавших на побережье. Остальные поп-хаус забегаловки в счёт не идут, их просто не с чем сравнивать. В итоге, хозяева этих заведений, в отсутствие конкуренции, сами позабыли времена, когда обитающих в Гоа фриков пропускали на вечерины бесплатно. Стихийные бесплатные транс-пати в джунглях, несмотря на строгую конспирацию и достаточное удаление от спящих аборигенов, разгонялись при помощи бамбуковых дубин силами полиции. После конфискаций аппаратуры, с последующей сдачей в «аренду» бывшим её же владельцам, разбежавшихся по гоанским деревушкам трансеров снова загоняли в коммерческие клубы под крыло прочно обосновавшейся там наркомафии, сросшейся с полицией, судами и капиталами. Результат подобной «частно-государственной монополии» не заставил себя долго ждать: без видимых, казалось бы, причин выросли цены на входные билеты в клубы, на наркотики, на аренду чего угодно… Так ведь в этом нет ничего удивительного. Все хотят в райском местечке быстро срубить куш и уйти на «заслуженный отдых». И тянутся со всей Индии переполненными поездами целые семьи на заработки в весёлый богатый штат. Каждый везёт что-то на продажу. Кто барабаны, кто камушки, кто шелка, кто гашиш. Те, что прежде торговали сами, на свой страх и риск, нынче трудятся на благо ближайшего участка полиции и родственников местных политиков, отстегивая жирную долю. Эти запачканные полицейскими деньги идут дальше, в грязные руки депутатов и сенаторов, но уже без посредников. Обычная демократическая схема! Она же — худшая форма тирании, по мнению Платона. Можно было бы даже гордиться тем, что, покупая нелегальный порошок, заодно содержишь местное отделение полиции и несколько богатых и высокопоставленных семей. Однако всех крыс, кротов и шакалов не накормишь. Вот и приходится организаторам и управляющим этого балагана повышать цены и расширять дилерскую сеть. Конечно, все это давно известные факты и досужие домыслы, но ведь мало кто задумывается о причинах и последствиях малозначительных событий, вызывающих снежные лавины в горах. Знаменитый «Эффект бабочки» — детский лепет на фоне абсурда, предлагаемого нам действительностью. Казалось бы, очевидно, что законы пишут именно те, кому это выгодно. Значит, существуют и те, кому такие законы, ну вот как… серпом по яйцам, или веслом! Логично допустить, что подобные законы направлены против тех, кому они не выгодны… А кто они такие, где они? Может, мы? Получается, если «абстрактное» государство принимает закон, ограничивающий мои права и затрагивающий мои интересы (а ведь это ключевые демократические понятия), то чьим-то другим интересам это отвечает. Тем самым оно противопоставляет нас, наши интересы друг другу. Мы становимся заочными конкурентами-врагами, следовательно, будет благом уничтожить меня или подавить во имя сохранения суверенитета, то есть полноты власти. Так получается, что нечто, существующее на бумаге в виде конституций, законов, социальных институтов, финансовых схем, знамён, гимнов обязывает меня защищать ЭТО нечто, ценой своей жизни, оставляя за собой право в ответ уничтожить меня самого. И это нечто, само, будучи эфемерным, материализуется на моём пороге в виде полицейских, банкиров, жуликов всех мастей, говорящих голов в телеящиках, запугивает, устрашает, преследует, склоняя к повиновению и сотрудничеству. Воистину, демократическое государство третьего мира — глиняный колосс с руками по локоть в крови, стоящее по пояс в дерьме, божество-молох, пожирающий своих собственных граждан во имя наживы узурпаторов — коррупционеров. Ха, какой пафос! — ухмыляюсь я про себя. Настоящая тюрьма здесь, а не Vasco. Vasco— лишь временный изолятор, тюрьма в тюрьме! Но пока что из общей тюрьмы побег невозможен, по крайней мере, в физическом смысле…
