Они поднимались гуськом. Она впереди, он за ней. На четвертом этаже она пропустила его вперед.
Первая дверь налево вела в квартиру Ж. К. С. А дальше была его дверь. Но прежде чем подойти к ней, он вдруг испытал острую потребность остановиться, внимательно вглядеться в лицо своей спутницы и медленно, неотрывно поцеловать ее в губы.
– Входи...
Он не решался смотреть на нее. Пальцы его слегка дрожали.
Больше он не произнес ни слова. Чуть подтолкнув, он провел ее в комнату. Хотя он еще толком этого не осознавал, но дело обстояло так, что он вводил ее в свой дом Смущенный и взволнованный, он решился наконец впустить ее в свою жизнь. Мертвая тишина, царившая в комнате, встретившей их ярким светом непогашенной лампочки, казалась какой-то прозрачной, нереальной. Он ожидал увидеть здесь грязь и беспорядок, а обнаружил явные признаки одиночества и заброшенности. Незаселенная постель с вмятиной от головы на подушке, скомканные простыни – следы бессонницы, пижама, эти ночные туфли, эта бесформенная одежда, безжизненно повисшая на стульях...
А на столе, рядом с раскрытой книгой, остатки печальной трапезы одинокого человека!
Он вдруг ясно понял, чего избежал, хотя бы на какоето время. Он остановился около двери, опустив голову, не осмеливаясь шевельнуться.
Он не глядел в ее сторону, но видел ее и знал, что она внимательно все разглядывает и тоже оценивает глубину его одиночества.
Он думал, что она, наверно, удивлена и раздосадована.
Удивлена она, может быть, и была, но совсем немного, когда обнаружила, что его одиночество еще более абсолютно и безнадежно, чем ее.
Первое, что ей бросилось в глаза, были две фотографии детей мальчика и девочки.
Она прошептала:
– Значит, и у тебя так же.
Все это происходило крайне медленно, ужасно медленно. Чувствовалось, как идут секунды, десятые доли секунд, самые мельчайшие единицы времени, в ходе которых ставится на карту и их прошлое, и их будущее Комб отвел взгляд от лиц своих детей. Теперь у него перед глазами плыла какая-то пелена, которая становилась все более мутной. Его охватил стыд, и, неизвестно почему, ему вдруг захотелось просить прощения.
Тем временем Кэй медленно погасила сигарету в пепельнице, сняла меховое манто, шляпу, зашла за спину своего спутника, чтобы закрыть дверь, которую он оставил открытой.
Затем, слегка прикоснувшись пальцем к его воротнику, она сказала совсем просто:
– Снимай пальто, мой дорогой!
Кэй помогла ему снять пальто и тут же повесила его на вешалку.
Когда она вернулась к нему, то казалась более близкой и более человечной. Она улыбалась. В ее улыбке ощущалась скрытая радость, в которой она не хотела признаваться. И Кэй добавила, обвив руками его за плечи:
– Видишь ли, я все это знала.
4
Эту ночь они провели так, будто находились в зале ожидания на вокзале или в автомобиле, застывшем у края дороги из-за поломки Спали они обнявшись и впервые не занимались любовью.
– Не надо сегодня, – прошептала она просящим тоном.
Он понял или решил, что понял. Они сильно устали, и у них все еще немного кружилась голова, как бывает после долгого путешествия.
А неужели они действительно куда-то прибыли? Легли спать они сразу же, даже не пытаясь прибраться в комнате. Как после поездки по морю долго не проходит ощущение качки и болтанки, так и им порой казалось, что они все еще идут в своем бесконечном марше по большому городу.
Впервые они встали как все люди, утром. Когда Комб проснулся, он увидел, что Кэй открывает входную дверь. Возможно, именно звук отпираемого замка и разбудил его. Первое, что он почувствовал, была тревога.
Но нет. Он рассмотрел ее со спины. Ее шелковистые волосы были распущены, а сама она была облачена в один из его халатов, который волочился по полу.
– Что ты ищешь?
Она даже не вздрогнула, обернулась самым естественным образом в сторону постели и сказала ему серьезно, не улыбаясь:
– Молоко. Разве здесь его не приносят по утрам?
– А я никогда не пью молока.
– Ах вот в чем дело!
Прежде чем подойти к нему, она зашла в маленькую кухонку, где шумно закипала вода на электрической плитке.
– Ты пьешь кофе или чай?
Почему он так разволновался, услышав этот уже привычный голос здесь, в комнате, в которую, кроме него, никто ни разу не заходил? Поначалу он был немного обижен на нее из-за того, что она не поцеловала его утром, но теперь он понял, что гораздо лучше так, как она делает: хлопочет, ходит туда-сюда по комнате, открывает шкафы, принесла ему его шелковый халат голубого цвета.
– Хочешь надеть этот?
Шлепанцы у нее на ногах были слишком велики, из-за чего она была вынуждена передвигаться, не отрывая подошв от пола.
– А что ты ешь по утрам?
Он ответил спокойно и непринужденно:
– Когда как. Обычно, если хочу есть, спускаюсь вниз в кафе.
– Я нашла в железной коробке и чай, и кофе. Поскольку ты француз, то на всякий случай приготовила кофе.
– Спущусь вниз купить хлеба и масла, – объявил он.
Он чувствовал себя очень молодым. Ему хотелось выйти на улицу. Он знал, что это будет не так, как накануне, когда он покинул «Лотос», но не смог удалиться от него больше чем на сотню метров.
И вот теперь она у него дома. И он, всегда щепетильный по части туалета, даже, может быть, немного слишком, сейчас чуть было не вышел небритым, в ночных туфлях на босу ногу. В таком виде можно встретить нередко по утрам жителей Монмартра, Монпарнаса или какого-нибудь другого небогатого квартала Парижа.
В сегодняшнем осеннем утре ощущалась весна. Он с изумлением обнаружил, что напевает, стоя под душем, а Кэй в это же время застилает постель и машинально подпевает ему.
Словно с их плеч сбросили огромный груз лет, которых он раньше не замечал, но они без его ведома давили на позвоночник, заставляя его сгибаться.
– Ты не поцелуешь меня?
Прежде чем отпустить его, она протянула ему губы. На лестничной площадке он остановился, сделал полукруг и открыл дверь.
– Кэй!
Она стояла на том же месте и смотрела в его сторону.
– Что?
– Я счастлив.
– И я тоже. Иди...
Ни к чему было больше задерживаться. Все казалось совершенно новым. И даже улица была вроде бы не такая, как прежде, точнее говоря, если он и узнавал ее в целом, но открывал неизвестные ему прежде подробности.
Так, с веселой иронией, чуть окрашенной жалостью, он смотрел теперь на кафе, в котором так часто завтракал в одиночестве, просматривая газеты.
Он остановился, умиленный при виде шарманки, которая стояла у края тротуара. Он готов был поклясться, что впервые видит шарманку в Нью-Йорке. С самого детства они ему не попадались.
И в ресторане у итальянца также для него было в новинку покупать не для одного, а для двоих. Он заказал кучу разных вещей, которые прежде никогда не брал, чтобы забить ими холодильник.
Он взял с собой хлеб, масло, молоко, яйца, а остальное велел доставить ему домой. Перед уходом вспомнил:
– Вы теперь будете каждое утро ставить бутылку молока у моей двери.
Снизу он увидел за стеклом Кэй. Она махала ему рукой и выскочила навстречу на лестничную площадку, чтобы освободить его от пакетов.
– Погоди! Я ведь кое-что забыл.
– Что?
– Цветы. Еще вчера утром я собирался сходить за цветами и поставить их в комнате.
– А тебе не кажется, что так лучше?
– Почему?
– Потому что...
Сохраняя серьезность и одновременно улыбаясь, она подыскивала слова с несколько застенчивым видом, который был у них обоих в это утро.
– ...потому что так кажется менее новым, понимаешь? Будто бы это длится у нас уже давно.
И, чтобы совсем не расчувствоваться, она заговорила о другом.
– Ты знаешь, что я тут увидела, глядя в окно? Прямо против нас сидит маленький портной – еврей. Ты никогда его не замечал?
Ему доводилось иногда, особенно не присматриваясь, бросать взгляд в сторону маленького человечка, который сидел, поджав под себя ноги по-турецки, на большом столе, и изо дня в день постоянно что-то шил. У него была длинная грязная борода, пальцы, потемневшие то ли от грязи, то ли от непрестанного соприкосновения с материей.
– Когда я жила в Вене с моей мамой... Я ведь тебе говорила, что моя мать была великой пианисткой, что она была знаменитостью?.. Это так и было... Но поначалу ей довелось испытать немало трудностей... Когда я была маленькой, мы были очень бедными и жили вдвоем в одной комнате. О! Совсем не такой великолепной, как эта, поскольку не было ни кухни, ни холодильника, ни ванной комнаты... Не было даже воды, и мы должны были, как и все остальные жильцы, ходить мыться под краном в конце общего коридора. А зимой, если бы ты только знал, как было холодно!..
Что я тебе собиралась сказать? Ах да... Когда я болела и не ходила в школу, я целыми днями смотрела в окно и видела, как раз напротив нас, старого евреяпортного, который настолько похож на этого, что мне даже показалось на какое-то мгновение, что это тот же самый...
